Вера Кетлинская - Дни нашей жизни
— Окупится, Григорий Петрович, окупится! Честное слово, окупится! — умоляюще твердил мастер, все еще потрясая пальцами.
Немиров, как бы между прочим, расспросил, кто и чем обещал помочь. Договоренность с цехами, на которую мастер ссылался, могла означать только одно: взамен тоже кое-что обещано. Уж кто-кто, а Немиров знал все эти межцеховые любезности!
— Ладно, — сказал он с усмешкой. — Завтра в десять утра по селектору поговорим все вместе. Если они возьмутся и моей головы не попросят, разрешу!
— Да Григорий Петрович! — вскричал мастер. — Вот вам мое слово: возьмутся, вы только немножко нажмите!
— Ах, еще и нажать нужно? Мало вы им пообещали, мало!
Фасоннолитейный цех сегодня работал, и после тишины и безлюдья других, неработающих, цехов было по-новому удивительно и радостно алое пламя, вздымающееся над электропечами, строгое движение человеческих фигур, озаренных пламенем, визг пневматических зубил и сияние автогена в руках обрубщиков, жаркое и шумное горение мазута, разогревающего ковш перед разливом металла. Эту картину напряженного и слаженного, сурового и прекрасного труда Немиров видел множество раз, но до сих пор не привык к ней. Он с мальчишеских лет полюбил производство, и оно всегда возбуждало его и словно поднимало, он становился энергичней и добрей, легко увлекался, охотно выслушивал людей и щедро обещал то, что у себя в кабинете отверг бы как невыполнимое. В такие минуты он верил, что выполнит все.
Он поговорил со сталеварами; покурил с одним, пошутил с другим, у третьего взял очки и сквозь темные стекла заглянул в печь на кипящую сталь.
Затем он прошел в «земледелку» и поднялся по лесенкам на самый верх трехэтажного сооружения, где землю очищали, просеивали, укрепляли сухим песком, замешивали смолой и растирали, как тесто, крутящимися массивными колесами — бегунами, отправляя ее отсюда на ленте транспортера черной, вязкой и жирной массой на формовку. На лесенках, напоминающих корабельные трапы, и на площадке возле бегунов все было покрыто черной пылью, пыль клубилась и в воздухе, но, бывая в литейном, Немиров неизменно заходил полюбоваться «земледелкой». Это сложное сооружение было уже при нем задумано и осуществлено, заменив дедовский ручной труд.
На одной из лесенок Немирова догнал цеховой технолог Попов, как всегда полный новых планов. Попов вместе с группой научных работников разрабатывал новаторский способ литья стали, который должен был, в случае успеха, полностью вытеснить земляную формовку. Лабораторные опыты в институте прошли удачно. Сейчас Попов добивался высокочастотной установки для производства опытов в цехе.
— Установку я вам достану, — пообещал Немиров и улыбнулся в ответ на восторженную благодарность технолога. — Вы что, жмотом меня считаете или консерватором? Раз надо — значит, будем добиваться.
Немиров всячески поддерживал искания Попова и ученых, хотя в душе его таилось не осознанное им самим недоброжелательство: ему было жалко «земледелки» и всех волнений и удовлетворения, доставленных механизацией процесса заготовки формовочной земли. Как подгоняла, не давала передохнуть и успокоиться жизнь! Только взобрался на высоту — перед тобою вырастает новая...
Когда Немиров вернулся к печам, одна печь уже послушно наклонилась, выливая в ковш остатки сверкающей стали. Гигантский крюк легко поднял ковш и понес его к рядам приготовленных опок. Ковш опустился над крайней опокой и, разбрасывая золотые искры, выпустил в воронку ослепительную струйку металла. Просмоленная земля вспыхнула, сквозь щели опоки пробились синеватые языки пламени. Формовщица быстро откатила в сторону каретку с пылающей опокой, механизм приподнял каретку и перекатил ее на рольганг. Подхваченная вращающимися валиками, опока побежала, как живая, в другой конец цеха.
— Здравствуйте, Григорий Петрович, — сказала формовщица, вытирая потное лицо.
Немиров знал эту женщину и не раз помогал ей чем мог. Вдова погибшего в дни блокады сталевара, Евдокия Павловна Степанова растила одна своих трех мальчишек. Старшего из них Григорий Петрович недавно устроил в турбинный цех.
— Как сынишка, работает?
— Да какое там! — со вздохом сказала Евдокия Павловна. — Его бы на станок поставить, а то на подсобных работах какая же квалификация?
— То есть как «на подсобных»? Я велел на станок поставить.
— Не знаю, Григорий Петрович. Или станков свободных нет?..
Немиров вытащил книжку, записал на память: «Сын Степановой», обещал завтра же уладить дело. Евдокия Павловна благодарно кивала головой и повторяла:
— Уж, пожалуйста, не забудьте.
Уходя из цеха, он снова увидел ее в сторонке рядом с двумя другими женщинами.
— Обещал, точно обещал! — говорила Евдокия Павловна, не замечая директора.
— Ну-ну, — сказала одна из женщин. — На то его и зовут Обещалкиным!
Он не сразу понял, что обидное прозвище относится к нему.
Кровь хлынула в лицо. Он торопливо вышел за ворота цеха и почти побежал по безлюдным дворам и аллеям между корпусами, бормоча неясные ему самому угрозы: «Ну, погодите... ну, хорошо же!» Прозвище казалось ему чудовищно несправедливым. Он — Обещалкин? Он, работающий дни и ночи, чтобы все успеть, со всем справиться? Он, возродивший этот завод и сделавший для него так много, что, пожалуй, никто другой не сумел бы сделать больше!.. Обо всем думаешь, тревожишься, хлопочешь, за всех решаешь, за все отвечаешь... и вот благодарность!
Он был вне себя. Но сквозь ярость и обиду память начала услужливо подсказывать его же собственные невыполненные обещания, данные сгоряча, от желания все успеть, всего добиться. Да тем же литейщикам, и инструментальщикам, и турбинщикам... Искренне верил, что выполнит, а потом не удалось, или забылось, более важные дела оттеснили... Значит, правда?
Он вызвал в памяти десятки дел, обещанных им и выполненных. Конечно же, таких дел оказалось гораздо больше. И для литейного, и для прокатки, и для турбинного... Да только кто помнит сделанное? Сделанное принимается как должное! И то сказать: зачем иначе директор?
Встречные заводские люди узнавали Немирова и с особой приветливостью раскланивались с ним. Он понимал: присутствие директора на заводе в выходной день им приятно, — вот, мол, не гуляет, не отдыхает, а все с нами. Может ли быть, что и они называют его за глаза этим глупым прозвищем?
Он смотрел на себя как бы со стороны, чужими глазами. Подтянутый, суховатый, властный, даже, пожалуй, крутой — таким он привычно видел себя. Таким он любил себя: добреньким не притворяется, ни с кем не заигрывает, а дело делает и все вопросы решает быстро, энергично... Может ли быть, что этот портрет не точен, что люди видят недостатки, которых он сам за собою не замечает?
Вспомнив трех формовщиц, он подосадовал, что по-ребячьи убежал от обиды, надо было поговорить с ними, спросить, что же он наобещал и не выполнил. Пусть бы им было стыдно, а не ему! И он уже бодро решил: сам пойду навстречу, выведу это прозвище.
Отбросив обиду и повеселев, он забрел в лопаточный цех и чуть не попал в недобрые объятия старшего мастера Петра Петровича Пакулина. Пакулин налетел на него в полутемном проходе, со злобой крича:
— Лучше бы совсем не приходил, без тебя сделали!
Разглядев директора, он смутился:
— Простите, обознался. Думал, Епишкин... Станочки новые опробуем, так он вчера божился: «Приду с утра», — а где он? Хорошо, я не поверил, сам пришел. Пойдемте, Григорий Петрович, полюбуйтесь!
Немиров старался не показывать своего пристрастия, но работники лопаточного цеха все-таки знали, что директор — сам бывший фрезеровщик — с особой любовью относится к их цеху, где господствуют фрезерные станки и выполняются работы высокой точности. А сегодня здесь было чем полюбоваться. Оттеснив старые, хорошо знакомые Немирову станочки, во всю длину цеха выстроились мощные скоростные станки — новинка советского станкостроения. Несколько месяцев назад Григорий Петрович много спорил и волновался, добиваясь этих станков так же, как теперь добивался новых станков для турбинного цеха. По его настойчивым просьбам завод «Советский станкостроитель» изготовил эти станки на месяц раньше срока. Григорий Петрович подошел к ним, как к своему трофею.
— Ну-ка, запусти! — сказал он наладчику.
Наладчик приладил фрезу, закрепил болванку, включил мотор и отошел, уступая место директору.
Старательными движениями человека, давно не работавшего у станка и боящегося осрамиться на глазах у людей привычных, Григорий Петрович неторопливо опробовал управление: поводил фрезу; поднял, опустил и поводил из стороны в сторону стол; повертел регуляторы скорости и подачи. Станок был послушен, рычаги размещались удобно, под рукой. Григорий Петрович подвел фрезу к болванке. Фреза легко и сильно вгрызлась в металл, оставляя за собой блестящую выемку. По легкости ее движения угадывались мощность станка и отменное качество его механизма.
