Вера Кетлинская - Дни нашей жизни
— Кла-а-ва!..
Но Клава уже барахталась в снегу неподалеку от него, смеясь и что-то крича. А мимо нее пронеслась Татьяна, запросто перескочила через ручеек, сделала искусный поворот, похожий на вираж самолета, и шагом пошла назад, к тому месту, где рядом с Немировым и Клавой зарылся головой в снег Костя.
— А мы искали спуск получше, — оживленно объясняла Клава, пока муж отряхивал с нее налипший снег. — И вдруг смотрим: что за слаломист объявился?
Клаве захотелось повторить спуск, ей было обидно, что она упала. Но Немиров запротестовал: вымокнет в снегу и опять простудит легкие. Они пошли искать более пологий склон, оторвавшись от Татьяны и Кости.
— Хорошо тебе, Клава?
Его переполняла нежность к ней вместе с ощущением собственной молодости и здоровья. Она ласково улыбнулась и сказала:
— А как Татьяна перескочила! Прямо завидно.
Ее обычно бледные щеки разрумянились, отчего она очень похорошела. Высокая, худощавая фигурка в лыжном костюме была очень стройна, издали Клаву можно было принять за подростка. Странно, в ней не было ничего, что прежде привлекало Немирова в женщинах: ни задорной веселости, ни страстности, ни кокетливости. Клава редко смеялась и всегда была сдержанной, даже холодноватой. Она была миловидна, но ее лицу не хватало красок и той живости, что преображает и делает пленительными самые несовершенные черты. Стыдливая в проявлениях чувств, скромная в быту, работящая и старательная в работе, она оживлялась преимущественно в тех случаях, когда ей перечили, и умела настоять на своем. В редкие часы и минуты веселого оживления она становилась совсем новой, другой, незнакомой — такой, какою могла бы быть... Могла бы быть, если бы что?.. Он не решался договорить вопрос даже самому себе. Властный и требовательный со всеми, он робел перед Клавой. Она была для него желанной, как ни одна женщина, и казалась непрочной — то ли заболеет, то ли просто ускользнет почему-то. При всей ее скромности она была самостоятельна и непокорна, и если она сердилась на мужа, у него было ощущение, что ей ничего не стоит тихо выйти из дому и никогда не вернуться.
Теперь она шла рядом с ним, не обгоняя его и не отставая, уклоняясь от отяжеленных снегом ветвей. На щеках разыгрался румянец, полуоткрытые губы горят, а глаза, вобравшие в себя блеск солнца и снега, смотрят куда-то в пространство, будто чего-то ждут, и кто знает, что они там видят и что высматривают!
— О чем ты думаешь, Клава?
Она встрепенулась и застенчиво ответила:
— Да ни о чем особенно. Так, о пустяках... А мы дорогу найдем?
И стала выкликать Татьяну и Костю.
Они вернулись в город к обеду, разгоряченные и голодные. За обедом Григорий Петрович радовался веселости Клавы и ее превосходному аппетиту.
— Каждое воскресенье будем ездить за город, — решил он.
— Обязательно! — живо поддержала Клава.
В кабинете топился камин, и Григорий Петрович надеялся посидеть с Клавой у огня, но Клава подошла к нему и положила руки ему на плечи.
— Спасибо за чудный день. Ты не обидишься, Гришенька, что мне придется немного поработать? Знаешь, отчет...
— Неужели так необходимо именно сегодня? — огорчился он.
— Да, — сказала Клава, и упрямая складка появилась у нее на лбу, как всегда, когда он пытался отвлечь ее от дела. — Ты ведь тоже почти каждое воскресенье занят!
— Ну, я! — воскликнул Немиров.
— А что — и сравнить нельзя? Зазнайка! — Она шутливо покачала головой и ушла к себе, притворив дверь.
Она была ласкова с ним и, наверное, удивилась бы его мыслям. А он чувствовал: вот она опять ускользнула от него. Разложила на столе длиннющие сводки, погрузилась в бесконечные, невнятные цифры... У Немирова никогда не хватало терпения копаться в цифрах, ему нужно было зрительно воспринимать производство, цифры оживали для него только в цехах или в живом разговоре с людьми. А для Клавы в них заключены смысл и поэзия, они у нее говорят, доказывают, опровергают, напоминают, кричат. И она с ними накоротке, как хозяйка.
И вот ведь тихая она, немногословная, никому не бросается в глаза, а как ценит ее Саганский! Выдвинул начальником планового отдела завода — неслыханное выдвижение для такой молодой женщины! А она даже не оробела, улыбнулась удивлению мужа и просто объяснила: «Так это же естественно, для того меня и учили!» Немиров знал: восемнадцатилетней девушкой она поступила на металлургический завод и, работая цеховым плановиком, без отрыва от производства окончила институт. Григорий Петрович легко представлял себе, как она с тихим упорством год за годом делила свое время между работой и учебой. Развлекалась ли она когда-нибудь? Влюблялась ли? Как-то раз Клава намекнула, что была в ее жизни неудачная любовь, но Григорий Петрович стеснялся расспрашивать и боялся признания, которое причинит ему боль. Она любила его спокойной любовью, полной дружеского доверия. Но ему чудилось, что женщина в ней еще дремлет, и желание расшевелить в ней женщину, пожалуй, всего сильнее притягивало к ней Немирова. Неужели она так и проживет рядом с ним, никогда не потеряв своей ласковой уравновешенности?
Только один раз случилось что-то, чего Григорий Петрович так до конца и не понял. Он долго уговаривал ее заказать себе вечернее платье, а она отказывалась: «Зачем? Куда я пойду в нем?» Потом уступила мужу и сшила себе гладкое черное платье, украшенное кусочком желтоватого кружева у шеи.
— До чего же ты хороша в нем, монашка! — сказал Григорий Петрович, обнимая ее.
Клава резко отстранилась. Лицо ее побледнело, а затем залилось розовой краской. Губы задрожали, будто она собиралась заплакать.
— Ты что, Клава?
Она справилась с собою и через минуту спокойно ответила:
— Почему же монашка? Я думала, тебе понравится.
Он упросил ее остаться в новом платье, и тот вечер они провели вдвоем, устроили себе праздничный ужин. Клава была на редкость оживленной, смеялась по любому поводу. Неловкое движение его руки все испортило — вино расплескалось на новое платье, Клава вскочила и начала деловито отчищать пятна. Он угадал, что не тревога о платье подняла ее, а желание восстановить обычную уравновешенность.
— Ты меня любишь, Клава? — взволнованно спросил он.
— Ну конечно, — ответила она простодушно.
Полюбив ее — это случилось сразу после войны, когда Немиров перед отпуском заехал в Ленинград да так и застрял на весь отпуск возле Клавы, — он думал, что знакомство Клавы с заводской жизнью сблизит их. В общем, так и вышло. Клава заинтересованно слушала его и порой давала очень дельные советы, даже научила его серьезней и глубже вникать в вопросы экономики. Немирову было интересно узнавать от Клавы жизнь другого завода изнутри, тем более, что Саганский не любил «выносить сор из избы» и своими бедами и тревогами ни с кем не делился. Но когда Григорий Петрович попробовал через жену проверить ход дела с отливками, Клава тактично уклонилась: «Ты съезди к Саганскому, на месте узнаешь лучше, — и лукаво добавила: — Я ведь тоже, представитель завода-поставщика».
Всем остальным она делилась с мужем охотно. Но получилось так, что с каждым месяцем Немирову было все трудней откровенно высказывать Клаве свои мысли. Его первые шаги на новом месте Клава одобрила, его планы восхищали ее. Но у Клавы была слишком хорошая память. Иногда она возвращала его к тому, что он говорил ей несколько месяцев назад, спрашивала: «Ну как, получилось?» Напоминание было полезно, но признаваться в том, что он забыл или не сумел осуществить свои смелые намерения, не хотелось. А с каждым месяцем неосуществленных намерений набиралось все больше. Знакомясь с заводом, он был убежден, что быстро наладит его. За спиной Немирова стояли его опыт и слава, приобретенные в годы войны на Урале. Уверенный в своих силах, он строго и даже презрительно критиковал своего предшественника за узость, делячество и мягкотелость.
«Однако он вытянул военное производство в самое трудное время», — недовольно замечала Клава.
Да, заслуги у предшественника Немирова были немалые, но у него не хватило знаний и энергии, чтобы повернуть предприятие к новым, послевоенным задачам.
Григорий Петрович принялся за дело с большим подъемом, но перестроить и наладить работу огромного завода с многообразным производством оказалось труднее, чем представлялось со стороны. Монтаж и освоение нового оборудования затягивались, хотя Немиров днем и ночью «нависал» над монтажниками, не давал покою начальникам цехов и мастерам, не жалел денег на повышение квалификации рабочих и обучение новичков. Громоздкая машина управления скрипела, хотя Немиров смело переставлял работников: одних выдвигал, других снимал или понижал в должности, добивался перевода знакомых инженеров с Урала, подстегивал людей приказами и выговорами.
