Владимир Христофоров - Деньги за путину
Идти на морозильщик, как обычно, вызвался Корецкий. Он нырнул в люк кунгаса, вытянул оттуда рюкзак и прыгнул в катер.
— Капусты вези, — крикнул ему вслед Витек.
Чаквария, сообразив, в чем дело, нахмурился.
— Послушай, Корецкий, да и вы все. Невод государственный, продукция — тоже. — Он кивнул на рюкзак. — За хищения сейчас по всей строгости. Отвечает бригадир. Что это у тебя делается, Григорий Степанович?
— А мы сейчас увидим, что делается. Корецкий, дай сюда рюкзак.
— Да ничего особенного, Николай Захарович. Вот честное слово! — невинно развел руками Корецкий. — Ребята просили ягод, грибочков…
— Почему тогда боишься показать?
— А не имеете права. Это уже обыск. Закон знаете? — Но осекся: — Да вы что, кончайте…
Шелегеда не отступал:
— Я тебя предупреждал… Давай рюкзак!
— Да на-на, смотри, — Корецкий перегнулся через борт катера, протянул рюкзак. И когда всем казалось, что бригадир уже схватился за лямки, рюкзак бухнулся в воду.
— Ну что же вы! — укоризненно покачал головой Корецкий. — Что я теперь ребятам скажу? У них там у кого-то день рождения…
Чаквария взорвался:
— Слушай! Слушай! Зачем отпустил? Я же видел. Кого обмануть думаешь? Ах, какой хитрый! Учти, это дело так не пройдет.
— Да ладно, Николай Захарович, чего расстраиваться? — заступился за Тома Витек и, пользуясь случаем, решил порассуждать: — Вот мы ловим, ловим, а сами, что ли, должны за уху платить колхозу?
— По правилам так и должно быть, — запальчиво крикнул Чаквария. — По правилам мы с вас должны высчитывать за съеденную рыбу.
На кунгасе раздались возмущенные возгласы.
— Тихо! — инженер ткнул указательным пальцем туда, где стоял Витек. — Но колхоз с вас не берет. За это хоть скажите спасибо.
— Ну, хорошо, — не сдавался Витек, — а вот скажите, неужели рыбак не может себе заготовить на зиму баночку икры, посолить рыбки, а? Это же просто смех — гребем ее тоннами, а семье, чтобы отведать икры, надо в ресторан идти.
— Дискутировать не будем. Таков закон. Если бы так рассуждали на монетном дворе или ювелирной фабрике…
Сраженный железной и неожиданной аргументацией Чакварии, Витек оглядел рыбаков. Но все же добавил:
— Все равно рыбак не останется без рыбы.
Утром у Савелия вздулись подушечки пальцев. Он сморщился от боли, когда попытался их согнуть. Даже держать ложку было больно.
— Чем недоволен? — поинтересовался Антонишин.
— Интеллипупным своим происхождением, — не замедлил съязвить Витек.
— А ты молчи, — огрызнулся Савелий. — Сам-то кто? Пусть у меня происхождение, как ты говоришь, «интеллипупное», а у тебя зато буржуйское, эксплуататорское.
Витек осклабился и мечтательно закатил глаза:
— Э-эх! Два дома каменных в Санкт-Петербурге, свечной заводик, наливочка, ландо, а в кармане контрольный пакет акций… Во! Это тебе не путина.
— Скажи, а что б ты делал в семнадцатом? — поинтересовался вдруг Анимподист.
Витек пожал плечами:
— Купил бы бронепоезд — и к товарищу Буденному.
Все рассмеялись.
— Язык мой — враг мой! — подал голос Корецкий.
— Да уж у тебя точно — не язык враг, а карман.
— Да, я люблю комфорт, удобства, — словно не слыша последней фразы, сказал Том. — Это естественная потребность современного человека. Ушло то время, когда бедно жить считалось почетно. Сейчас не тот век. Машина, хорошая квартира и дача — это не предмет роскоши. Необходимость.
— У нас директор шерстопрядильной фабрики имел две машины, а потом повесился. — вспомнил почему-то Савелий.
— Ну и дурак. Чего ему не хватало?
— Хватало всего, даже лишнее было. Видно, стыдно было сесть на скамью подсудимых. Его накануне почетным пионером избрали…
— Ну-у, стыд — это для девочек, — махнул рукой Корецкий и подумал, о рюкзаке с икрой. — Надо вовремя остановиться. — Он мудро постукал себя по голове, — этим надо соображать.
— Сам-то чего не остановишься? Наверное, уже бочку икры перетаскал? — спросил Анимподист.
Шел вялый, ни к чему не обязывающий полуоткровенный разговор в минуты безделья, когда трудно до конца различить границу, где ложь, где правда.
— Ха! Это капля в море. Это такая мелочь, что и говорить не стоит. Натуральный обмен. Я им то, а они мне, вернее, нам всем — это.
— Да ты не вали на всех-то, — вмешался с неожиданной злостью Шелегеда. — Несчастный твой килограмм картофеля да кочан капусты мне и так дадут, без всяких.
— Пожалуйста, пожалуйста, — обиделся Корецкий. — я больше возить не буду.
— А ты туда и ездить больше не будешь, — твердо произнес бригадир. — Хватит истории с рюкзаком! Я очень хорошо знаю Уголовный кодекс. И знаю другое: иные, когда тонут, почему-то других за собой тянут…
Корецкий вскочил с лавки, хотел что-то сказать, но лишь сплюнул и быстро вышел из палатки. Дверь яростно хлопнула, снова распахнулась.
— Нервы. У таких всегда нервы барахлят. Потому что переживают много, волнуются, — спокойно произнес Шелегеда и принялся точить свой нож.
Человек в неводе!
Болели по-прежнему подушечки пальцев. В очередную переборку Савелий так искусно валял дурака, что никто этого, кажется, не заметил. Только те, кто стоял на носу впервые, удивились: отчего тяжело идет дель? Омельчук даже предположил, что кунгас зацепился днищем. Савелий помалкивал и негнущимися пальцами еле-еле перебирал открылки «секретки». Поплавки собрались в кучу у середины кунгаса и не давали ему продвинуться вперед. Савелию нужно было с силой дернить этот ком вверх, перехлестнуть, и тогда они сами бы плавно ушли под дно. Но самое незначительное прикосновение к нитям невода вызывало острейшую боль. Она пройдет через день-два, но нужен полный покой. А где его взять, если все эти дни бригаде приходилось перебирать невод по три-четыре раза? Спешили. До плана оставалось немного.
Когда наконец кунгас рывком миновал «секретку», дель пошла как по маслу. На плашкоуте поджидали Анимподиста и Антонишина. Савелий поспешил первым ухватиться за одну из рукояток сачка, чтобы на сей раз остаться на кунгасе. Его позвал Антонишин, но Савелий сделал вид, что не расслышал. Тогда на плашкоут прыгнули Витек и Слава Фиалетов. Савелий облегченно вздохнул — тянуть сачок он все равно бы не смог.
Когда черпанули первый раз, Шелегеда задиристо крикнул Славе:
— Держи, капитан! Вон еще одно кольцо в нос плывет.
— Какое кольцо? — удивился Фиалетов.
— Рыбы тут, говорю, как раз на золотое кольцо твоей жене…
— А почему в нос? — обиделся Слава.
— Так на пальцах у нее уже места нету.
Зло пошутил бригадир.
— Не твое дело, — огрызнулся Фиалетов.
Славе чаще других случалось наведываться в город — все же свой транспорт. Он возвращался грустным и каждый раз подолгу молча сидел у входа в палатку.
Рыбаки знали причину его грусти, и за едой кто-нибудь обязательно интересовался:
— Ну что, Слава, опять мебели прибавилось?
Слава, казалось, только и ждал этого вопроса, простодушно выкладывал:
— Не, на сей раз проигрыватель. С двумя колонками. Японский. Пятьсот. Спрашиваю, где взяла деньги? Заняла, говорит, в конце путины расплатимся. А как расплатишься, если еще за кольцо должны и за мутоновую шубу?
— Ты хоть себе на штаны-то оставь, — вставлял кто-нибудь.
Фиалетов вздыхал и вяло ковырял вилкой в тарелке.
— На море б вернуться. Там хоть по семь месяцев не видишь ни дома, ни жены.
— Во, дожил! — разглагольствовал Витек. — Не, я повременю с женитьбой. Насмотрелся я на вас, семейных — один смех. Мне простор нужен, свобода. Вот ты скажи, — обращался он к Антонишину, — есть счастье в жизни? В семейной.
— У кого как, — немногословно отделывался Антонишин.
— А у тебя? — напирал Витек.
— У меня все нормально.
Витек безнадежно махал рукой:
— О мышах говорит — не остановишь, а по делу слово не выжмешь.
— Правильно, нечего об этом трепаться, — вставлял Шелегеда.
— А я думаю, — мечтательно говорил Савелий. — Семья — это великое дело. Все сообща, дети…
— Огород и корова, — вставил Витек, — страховка на всякий случай, полированный гарнитур и ковер на стене. Дача с полувидом на море, а потом два памятника из силикатного кирпича.
Антонишин чертыхался. Все смеялись. Просыпался Омельчук и спрашивал:
— О чем беседа?
— О семье и браке.
— Ясно. У холостяков одна тема на языке — бабы.
— Ты-то сам не сегодня завтра окольцуешься.
— Сначала кольцо на пальце, потом на шее, — хохмил Витек.
— Подожди, найдется и тебе колечко. Запищишь!
Анимподист не выдерживал и многозначительно произносил одно и то же:
— Разводов много.
Корецкий вздыхал и нравоучительно вещал:
