Наталья Парыгина - Вдова
Даша сидела в белой палате на краешке кровати, глядела в худое лицо бабки Аксиньи, гладила руку ее — костлявую, темную руку с синими вздувшимися жилами.
— Лекарство-то все ли пьешь?
Бабка Аксинья осознанно, печально поглядела на Дашу. Не верила она в лекарства.
— Пью. Доктора стараются, как ни уважить... Да от смерти лекарства нету.
— Ребятишки стосковались по тебе. Ждут не дождутся, когда воротишься.
— Ты приведи их, Митю-то с Нюркой...
— Приведу завтра.
— И Василий пускай придет.
— Все придем. Чего принести тебе? Яблок? Варенья? Шоколаду, может, хочешь?
— Не... На что мне твой шоколад. Молочка купи... парного. Теплого, прямо из-под коровушки. Коров-то много в Серебровске.
— Найду. Принесу, бабушка Аксинья.
— А еще... Чего я хотела попросить тебя, Даша. Может, дочку когда родишь. Вы с Василием хорошо живете, в ладу и в достатке... Не бойтесь ребят...
— Мы не боимся.
— Если девочку-то родишь... назови ее Варей... в память твоей матери. Пускай хоть в имени... след ее... кровный останется. Слышь, Даша?
— Слышу, бабушка Аксинья.
— И ладно... Помни мать... Бессчастная она у меня, Варя-то. Жила без радости. Померла безо времени. А ты Варей дочку назови. Твоя счастливая будет. Теперь другая, устойчивая жизнь. Варя-то в перелом попала...
Врачи предупредили Дашу, что больная безнадежна, и Даша хотела взять ее домой. Но бабка Аксинья — она до последней минуты оставалась в памяти — домой ехать отказалась.
— Помирать стану — дети напугаются... Не надо. А в Леоновку... отпиши. Пускай помянут. Егор... И старухи знакомые... с какими в девках... хороводы водила. Не забудь, отпиши...
...Василий пришел на рассвете, тихо тронул кнопку звонка. Даша тотчас открыла — не спала. По лицу Василия поняла, что случилось, сорвала с головы платок, уткнулась в него лицом, заплакала горестно и беззвучно.
Хоронили бабку Аксинью в солнечный весенний день. Без музыки хоронили, тихо, только капель звенела, срываясь с крыш. Но много народу шло за гробом, успели узнать и полюбить бабку Аксинью в рабочем Серебровске.
Когда расходились с кладбища, Люба Астахова незаметно отстала и долго стояла одна у свежей могилы, глядя на могильные кресты и на редкие деревца с голыми ветвями. Давно ли писала старушка письмо внуку, то и дело спрашивала Любу, верно ли сделала у буквы загогулину и не чересчур ли длинен вывела у другой хвост. И вот нет ее. И память о ней недолго, поди, проживет. Но смысл жизни — в самой жизни. В том постепенном открытии мира, которое год за годом совершает человек, и в том служении миру, которое начинает он, набравшись сил и разума, и продолжает до тех пор, пока силы не покидают его.
И еще подумала Люба о себе, о том, что несколько лет назад хотела вот так же спрятаться навек под землей от житейских печалей. Страшен ей теперь казался могильный мрак, пугало неотвратимое кладбищенское одиночество. Тогда, в горе, не страшила смерть. А теперь, хоть не больно задалась жизнь, жить хотелось. «У смерти одна дверь, да и та в обратную сторону не отворяется», — вспомнились ей слова бабушки Аксиньи.
Чистый звон вдруг раздался у Любы над головой, словно ветер тронул невидимый серебряный колокольчик. Повеселевшая под весенним солнцем овсянка, умостившись на тонкой березке, в царстве смерти славила жизнь.
Без бабки Аксиньи остро почувствовала Даша бремя домашних забот. Работа, которую прежде делили на двоих, теперь навалилась на одни плечи. На час раньше надо вставать. С завода, прежде чем завернешь в детсад за ребятами, приходится забежать в несколько магазинов, купить продукты. Вечером, хоть и выкроишь два-три свободных часа, в кино не сходишь: не с кем оставить Митю и Нюрку.
Полонили Дашу бабьи хлопоты. Василий старался ей помочь, и в магазин сходить не откажется и картошку почистить, но Даша редко допускала его к хозяйственным делам. И не столько по необходимости соглашалась на его помощь, сколько из женского самолюбия: приятно было, что жалеет и оберегает ее Василий и любую работу готов разделить.
Василий заочно учился в техникуме. Вечера проводил за учебниками, настольную лампу купила ему Даша с зеленым абажуром, чертежную доску он сам смастерил. Даше особенно нравилось, когда он чертил чертежи, такой сосредоточенный, серьезный, строгий. Василий любил и понимал сложные машины.
Уставала Даша к вечеру так, что ноги и руки немели, но порядок в квартире держала отменный. Ни пылиночки не сыщешь в любом углу, крахмальные простыни подсинены и проглажены — хоть на выставку, ребятишки умыты и причесаны, в садик каждый день Нюрка в свежем платье, а Митя в чистой рубашке идут. Даже ботинки с вечера до блеска чистила ваксой и суконкой — Василию, и себе, и ребятишкам.
— И на что ж ты себя, Даша, этак работой маешь? — дивилась Настя. — Мы с Михаилом живем без забот. Помою пол — хорошо, не помою — и так сойдет. Обеды берем в столовке.
— Мне не в тягость, — говорила Даша. — Я с охотой всякое дело исполню, лишь бы Василию да ребятам было хорошо.
— Поторопились вы с Василием ребятами обзавестись. Мы с Мишей не заводим. Для себя живем.
— Ведь и семья — для себя. Мне без ребят тоскливо было.
Но когда почувствовала себя Даша опять беременной, поколебалась она перед новой нагрузкой. С маленьким-то сколько хлопот! То бабка Аксинья помогала ребятишек растить, а теперь — одной предстоит.
Проходил день за днем, а Даша все не говорила Василию о своем положении. То Настины слова вспоминала: «Мы для себя живем». То думала: не было б у них Мити да Нюрки — сколько бы радости в жизни потеряли. Хороши они, малыши-то. И хлопотно, и весело, и наплачешься когда, и насмеешься.
Ребят Даша вперед кормила, и в этот раз так, наелись они и ушли в комнату играть. Даша убрала со стола грязные тарелки, порядок навела, положила Василию котлету с кашей, себе одного чаю налила.
— Ты что же, есть не будешь? — удивился Василий.
— Мутит меня, Вася, — сказала Даша.
Он не понял.
— С чего это? Опять желудок разболелся?
— И дурной же ты, Васька, — снисходительно улыбнувшись, проговорила Даша. — И когда ж ты поумнеешь? Дюжину, что ль, надо тебе ребят народить, чтоб понимал, от какой причины я хвораю?
У Василия замерла на полпути рука с вилкой.
— Даш-ка! — громко и весело проговорил он, и таким озорным, радостным светом полыхнули его глаза, что без слов поняла Даша свою судьбу. Но Василий и слов не пожалел. — А чего? Давай до дюжины! Молодые — успеем. Пускай растут Костромины!
— Не тебе носить-то! — одернула его Даша. — И кормить, и пеленки стирать, и ночами не спать — не тебе.
— Ну... — Василий растерялся от ее упреков. — Пеленки постираю. А остальное... Природа так устроила. Чего не могу — того не спрашивай.
— Над природой-то люди властны, — не глядя на Василия, сказала Даша.— Настя с Михаилом вон вдвоем живут. Что у них, природа не такая? Тоже на одной кровати спят. А не хотят детей — и не имеют.
— Вон ты о чем... — Василий отодвинул тарелку, оперся щекой на кулак, потускнел лицом. — Милы мне ребята... Хлопот тебе, конечно, больше достается. А только нехорошо, Даша, живое губить.
Даша вздохнула.
— Ладно, чего уж... Рожу. Так я... Без бабки Аксиньи тяжелее стало с домом управляться, вот и подумала... А маленьких я сама люблю. Я и Насте говорила: тоскливо, мол, без ребят-то.
— Ты мне больше работы давай, — самоотверженно сказал Василий. — Я ведь и пол могу помыть и в магазины сбегать...
— Молчи уж! — с грубоватой ласковостью перебила Даша. — Помощник... Над книжками-то когда будешь сидеть?
— Справимся и с книжками и ребят вырастим, — склонившись к Даше и положив тяжелую руку ей на плечи, сказал Василий. — Рад я, Дашка. Хоть сыну, хоть дочке буду рад...
Вот так и решилось все. Василий решил. И бабка Аксинья. Помнила Даша ее просьбу: если девочку родишь, назови Варей. Василию имя это понравилось, он не спорил.
— О чем человек перед смертью просил — нельзя не исполнить.
Даша хотела уважить бабку Аксинью, но ее же слова о матери занозой остались в памяти. «Бессчастная она у меня, Варя-то...» Суеверно опасалась Даша, что вместе с именем пристанет к ребенку и та бессчастная судьба. Ни о Мите, ни о Нюрке никогда не думала, что достанется им горькая доля, а об этом, не рожденном еще ребенке непонятно почему тревожилась. Забила себе голову беспричинной уверенностью, что имя матери сделает малышку несчастной, и не хотела уж рожать девочку, верила бы в бога — помолилась бы, чтоб сын был. Тогда и перед бабкой Аксиньей вины не будет, и омраченное горькой судьбой матери имя минует ребенка.
Но ранней весной 1941 года родила Дарья дочь. И назвала ее Варварой.
Письма от брата Даша получала редко, но в каждом письме звал брат: приезжайте с ребятами в Леоновку погостить. Митя с Нюркой подросли, понимали, о чем речь, и наперебой просились в деревню. Даша с Василием и сами хотели побывать в Леоновке. Только вот Варька больно мала. Но отпуск как раз обоим дали в июне, время хорошее, подумали-поговорили и решили ехать.
