Николай Камбулов - Беспокойство
— Ты будешь кричать по моему приказу.
Алешка делает вид, что ничего не слышит, подмаргивает Сашко:
— Вот так, и не хнычь!
— А я уже не плачу.
— Ты молодец, Сашко!
Кайши прыжком к Алешке. Сашко зажмурилась, услышала удар. Не видела, как Алешка выплюнул зуб. Открыла глаза: у Алешки из угла рта тянется красная ленточка. Это же кровь!
— Алешка!..
А он усмехнулся и глазенками в лицо Кайши:
— Аля-ля, аля-ля. А ты фашист!
«Мошка. Козявка». Замахнулся, но не ударил. Скривил тонкие губы и бряк на землю как подрубленный. «Мошка — одного удара хватит». Вытащил тюбик спирта — и в рот. «Фашист»…
Нет, ничем не вытеснишь это слово, засело в голове… И опять тут Харза представился: стоит у обрыва. «Зря все это затеяли. Сегодня ты меня, а завтра кто-то тебя по башке прикладом. Отпусти, век не забуду». А командир из-за угла казармы наблюдает. Не один, конечно, с Розбин-Лобиным. Проверка на преданность.
Свой своего — бац! И нет этому конца.
Кайши поднялся весь черный, будто обгорелый. Схватил Сашко — и за спину, как переметную суму. Алешку поставил впереди себя и ткнул в спину пистолетом — пошел!
17Тимошин примчался утром. И прямо с порога:
— Пригрел змею! Пограничного волка овца вокруг копыта обвела.
Достал из портфеля фотокарточку. Добрыня узнал сразу. Вот оно как может случиться! Наша — ваша… Подлеца учили почти бесплатно, лекции читали лучшие профессора. А ты, гад, чем платишь?!
— Кайши прошел специальную школу, — продолжал Тимошин.
Добрыня — дитя границы. Врагов он видел всяких… О, за двадцать пять лет — что уж говорить — с кем только не встречался лицом к лицу! А вот такого, чтобы «ваша — наша», не встречал. Все в нем вдруг похолодело, и он с дрожью в голосе выкрикнул:
— Не сам же он, а кто-то его повернул против нас!
Тимошин карточку в портфель — и тоже:
— Да, перевернул. Лицом вниз, а затылком к свету.
Сердце отошло, дрожь утихла. С минуту Добрыня сидел молча, еще одетый в маскхалат. В поиск брошены дополнительные группы. Следов на участке предостаточно. Не каждый поймет, отличит. Требуется опытный глаз… Тимошин упрекает:
— Фигаро здесь, Фигаро там. Плохи твои дела, Добрыня, коль не надеешься на подчиненных. Но Алешка, Алешка…
— Товарищ полковник, разрешите самому?
Тимошин налил чай, помешал ложечкой.
— Понимаю, — отхлебнул. — Кто поиском управлять будет?
— Следов много, не каждый в них разберется.
— Понимаю.
Тимошин еще отхлебнул глоток. К аппарату подошел.
— Соедините со штабом.
Чай допил. И, словно бы не он упирался, а Добрыня, сказал:
— Что же вы не идете? — Вслед добавил: — Не рискуй… сильно-то.
…Зеленое море без края и конца тянется, тянется. Мелькнет голубой глазок озера, да речушка извилистой ниткой прорежет сплошняк… И снова тянется, тянется. И будто бы кипит, пенится. Такой с самолета видится тайга. А на земле совсем иная картина — сопки, овраги, горы, реки, протоки… Лес шторит небо, кедровник, пихты и дубы. Редко встретишь поляну, да и та поросла травой в сажень ростом. В этой чаще звери — кабан, медведь, белка, колонок, рысь, а то и тигр. Вот и не рискуй…
Поначалу еще остерегался, невольно вздрагивая от треска кем-то сломанной ветки, от неожиданно сверкнувших в темноте глаз секача или тигра. А потом, потом… Какой там риск!
На участке много таинств и неожиданностей. Даже для него, Добрыни, хотя он сам этого и не считает. Все же предпочел ехать на лошадях — таким-то образом в тайге надежнее.
«Ну что ж, вперед, Добрыня, вперед!» Это он сам себе. Лошадь упиралась, хрипела. Бабаев, объезжая стороной, уперся в стремя, приподнялся. Комендант виден по грудь.
— Товарищ подполковник! — Бабаев показал рукой, как лучше ехать, и вдруг пропал из виду.
— Бабаев!
Что-то захлюпало, захрипело. Добрыня соскочил с седла. Лошадь за повод. Ну, пошла, пошла… Ах, какая неожиданность — конь Бабаева провалился в трясину! Шляпа!
— Не шевелись, засосет! Слышишь, спокойно.
Бабаев смекнул, а лошадь бьется, пытается выскочить и все больше погружается.
— Буян, спокойно, спокойно.
Кинул Бабаеву уздечку. Напрягся и вытащил солдата.
— Надо смотреть!
Но не строго: подобные случаи были. Как ружье один раз в жизни стреляет без заряда, так и тайга: остерегайся не остерегайся — один раз угодишь в ее капканы.
— Спокойно, спокойно, Буян.
Лошадь не человек, страх не одолеет. Вся дергается, скалит храп и голосисто ржет. И приказать ей нельзя. Ржание далеко слышно, по всей округе. Это совсем никуда не годится. Добрыня вынул из кобуры пистолет. Намочил платок из фляги и обмотал им дуло пистолета, чтобы выстрела не было слышно.
Бабаев — в слезы, загородил собой коня.
— Товарищ подполковник!
— А что прикажешь делать?..
— Не надо. Мы ее вытащим.
Кинулся к валежнику. Набросали бревен.
— Буян, становись на опору. — Тянул за повод. — Ну же, ну…
Лошадь рванулась. Повод лопнул. Какая досада!
Буян глубже осел, по самую шею. Смотрит на людей помутившимся взглядом. И уже не храпит, только подергиваются губы. Отвернулся Добрыня, чтобы не видеть, как умирает лошадь и как плачет Бабаев.
Бабаев вел коня Добрыни. Впереди шел подполковник. Его широкая спина чуть сгорбилась. Но шел он размашисто и все глядел по сторонам. Алешкин след он опознает сразу. Алешкин… Неужто он забрел сюда, в такую даль? Не верилось, а глаза искали именно Алешкин след. «Бродяга, я с тобой поговорю. Скорее бы полный мир, без шпионов и диверсантов. Без драки скрытой и открытой. Ха-ха… — засмеялся в душе Добрыня над своей наивностью. — Чего захотел! Полной гармонии мыслей и взглядов. С кем? Они до издыхания будут отстаивать свое. Они, это же те, которые перевернули таких, как Кайши, вниз лицом, чтобы не видели настоящей правды».
— Бабаев, ты когда-нибудь был за границей?
Бабаев, испачканный болотной грязью, обнажил белозубый рот:
— Кроме границы, нигде не был. А вы, товарищ подполковник?
— Ну пойдем, пойдем…
Добрыня бывал. Тоненькая девчушка с напомаженным лицом и пышными буклями, корреспондентка газеты, прокуренным голосом спрашивала: «Мистер Добрыня, почему бы вам не открыть границу?! Чтобы без пропусков вы к нам, а мы к вам?» «Пропуска — не тяжесть, они не обременят! И не мы их придумали, госпожа корреспондентка».
Вечером на приеме в честь советской делегации она опять заговорила первой: «Мистер Добрыня, вы можете пригласить меня к себе? Я хочу написать книгу о советских пограничниках». «Пожалуйста, создадим вам все условия». — «О, мистер Добрыня, а ваш Дзержинский меня не арестует?»
Сколько их там, перевернутых вниз лицом?
Добрыня отогнал эти мысли.
— Давай, Бабаев, обследуем эту полянку. Я пойду сюда, а ты левее. Далеко не углубляйся, там наряды. И вообще, не упускай меня из виду.
Поляна, как язык, кончиком упирается в берег реки. Едва разошлись, как в лесу громыхнул выстрел. Потом протяжное:
— Го-го-го-о-о-о…
18Эхо выстрела походило по лесу и замерло в отдалении. Кайши сличал карту с местностью, прикидывал в уме оставшееся до пограничной реки расстояние, как в небе появились три сигнальные ракеты. Алешка и Сашко заметили их одновременно.
— Наши!
Кайши погрозил Алешке пистолетом:
— Молчать!
Ракеты — пустяк. Кайши знал: когда-нибудь зажмут, окружат. Важно другое — до реки не более километра, еще рывок — и он будет у цели… Стрелять не посмеют: девочка за спиной, Алешка впереди на привязи. В решающую минуту он возьмет Алешку на руки.
Кайши с облегчением вздохнул. Даже представил свою встречу там, в отряде, с командиром и Розбин-Лобиным.
…Ведут в столовую, кормят. Подает сам командир. Наливает стакан водки. Едва успел опрокинуть — густой шелест и на столе стопка денег. «Это твое, Кайши. Ну рассказывай». Тут же и инструктор, всегда в штатском, аккуратненький, прическа с пробором, колючий взгляд. Диковатая фамилия — Розбин-Лобин. Командир перед ним вперегиб. Конечно, не при всех, а в узком кругу, как сейчас, когда их трое.
Расспросы, расспросы… И вдруг Розбин-Лобин недоверчиво: «Почему отказала рация? Ты обязан был подтвердить свое нахождение там!» У командира сжимаются кулаки. «Хорошо, хорошо. Но где доказательства, что рация вышла из строя?» А рацию он выбросил, утопил в реке. Не поверят…
Деньги шмыг со стола в портфель.
«Разве я за деньги?! По убеждению! За великое дело!» — «Ха-ха-ха…» — «Хи-хи-хи… — Розбин-Лобин не смеется, а пищит. — Ты за кого нас принимаешь?»
Он, Кайши, за стакан. Буль-буль-буль… И в упор: «Мне не верить? Кайши не верить?!»
Могут и так встретить. Отряд — это жизнь в угаре, будто под гашишем!
