Юрий Пронякин - Ставка на совесть
Проводил Томку до дому. Простились, как надоевшие друг другу супруги. Томка, кажется, обиделась. Ну и плевать! Не до нее сейчас…
25 июля. Во второй роте возник почин: к 40-й годовщине Октября старослужащим овладеть всем штатным оружием роты. Об этом только и говорят, особенно капитан Петелин, замполит. Всем доказывает, какой это имеет смысл. Чудной человек — он во всем ищет смысл. Возможно, и хорошо — искать во всем смысл?
На днях в доме офицеров была лекция «Что мы знаем о жизни на других планетах?» Что мы знаем… А может, какой-нибудь марсианин тоже ломает голову: что он знает о жизни на Земле? Обо мне, например. А я сам ничего не знаю. Чего-то хочу, чего-то жду, а жизнь идет…
Ну вот, решили овладеть всем оружием — и замполит сам не свой от восторга. Мой Бригинец тоже загорелся. Говорит: «Давайте подхватим, возьмем обязательство, вызовем на соцсоревнование». И в этом — смысл жизни? До меня не доходит. Куда еще ни шло, если б в моем взводе такое начинание возникло. А быть на подхвате… Но все призывают. Бригинец не отступает от меня: «Давайте проведем собрание». Будто я не знаю, что мне делать… А если Бригинец прав? Парень он с головой. Да и вообще — ничего. В субботу подошел ко мне и робко-робко попросил увольнительную. В село, объясняет, нужно. По делу. Знаю я эти дела… «Украиночка, наверное, завелась там, а?» — спросил я его. Отпустил, пусть пользуется моей добротой.
Опять пришло письмо от Ленки. Скучает. Ждет не дождется моего отпуска. Хорошо бы с нею встретиться. Но взять сюда не могу. Жить так, как я, уж лучше одному.
12 августа. Я нокаутирован. Самым подлым образом! Меня выгоняют из армии. И это после того, что мне говорили: старайся, мы тебе поможем, ты должен вывести взвод в передовые. А за пазухой держали камень. Кто? Конечно, Хабаров. Вспомнил, что я просил его об увольнении. Тогда отговаривал — не выгодно было. Теперь оформил втихую, чтобы все на меня свалить. За ЧП. Стрелочник всегда виноват. И ведь не предупредили. Да я бы сам ушел, скажите мне только. Я не держусь за лейтенантские погоны: у меня нет призвания к службе. Лучше пойду рабочим к геологам, матросом на сейнер или в уголовный розыск. Там хоть знаешь, на что силы тратишь. Не то, что здесь. Только зачем сделали вдруг, исподтишка? Какая низость, какая нечестность! Как можно в глаза тебе улыбаться, а за твоей спиной творить подлость! Вот и верь после этого людям…
1 сентября. Я был неправ, нехорошо думая о Хабарове. Он к делу о моем увольнении непричастен. Да и дела такого больше не существует. Узнал об этом от Петелина. Только что. Он пришел в мою холостяцкую келью, осмотрел ее, увидел на столе окурки, а на спинке койки сохнувшие носки, покрутил носом: «Беспорядок у вас, как вы тут живете?» — «Опять воспитывает», — подумал я и не очень учтиво ответил: «Стоит ли наводить порядок, если не сегодня-завтра — сгребай свои шмутки, и адью». — «Не паникерствуйте, увольнять вас никто не думает». Вот это новость! Я не поверил… Но то, что сказал замполит дальше… Я готов был расцеловать его, не будь он начальником!
Меня и в самом деле собирались вытурить из армии. Только не по настоянию комбата, а в обход него. А Хабаров заступился. Петелин сказал, будто комбат и он верят в меня. Неужели это так? Без дураков? «Хватит пижонствовать, закатывайте рукава, — сказал Петелин. — А будет в чем трудно — не молчите. Поможем».
Да, да, хватит пижонить и ныть! За дело! Я и сам вижу: иначе теперь нельзя. Люди сделали для тебя доброе, чем же ты ответишь им?
На этом записи заканчивались. Василий придвинулся к столу и на новой странице написал:
21 сентября. Из госпиталя вернулся Ващенко. Изменился — трудно узнать: осунулся, побледнел, а главное, стал таким, словно ему не 22 года, а все 30. Или мне так кажется, потому что после ЧП я сам вроде бы старше стал.
Вот когда начинаешь сознавать: как сложен человек и как упрощенно мы — такие, как я, бравые лейтенанты — его понимаем. Что я прежде знал о Ващенко? Да ничего. Знал анкету Ващенко, а не человека. Ну а других? Ответ не в мою пользу. Потому что я видел перед собою взвод — и только! — но не различал в нем людей. А ведь я — командир. Еще в училище мне вдалбливали банальную истину: командир в ответе за обучение и воспитание подчиненных. Лишь теперь я понял, что это такое.
Все, с прежним отношением к работе надо рвать.
Ващенко комиссовали, едет домой.
Проводили мы его хорошо. Грамоту за отличную службу дали. Всем взводом скинулись и купили на память электробритву.
Грустно, когда расстаешься с хорошим человеком. И еще грустнее оттого, что поздно довелось узнать, какой он в действительности.
Это вам наука, товарищ лейтенант.
2
Летняя учеба подходила к концу. Оставалось провести тактическое учение — и «можно подбивать бабки», заявил Шляхтин, поставив перед командирами батальонов новую «вводную». Она не явилась для них чем-то неожиданным: учение было плановым. Однако названный Шляхтиным срок его проведения заставлял приналечь на подготовку.
Отпуская комбатов, Шляхтин вторично напомнил о важности учения и не преминул сказать Хабарову:
— Смотрите, не получилось бы, как в прошлый раз. Людей чуть не перестреляли, не хватало, чтоб еще танками подавили. Тот же ваш Перначев. Боюсь, не отстояли ль вы его на свою шею.
Хабаров смолчал. Ему не раз приходилось сносить уколы, особенно после того как он вновь столкнулся с командиром полка: на этот раз — защищая Перначева. Выиграл (лишь благодаря вмешательству начальника политотдела) Хабаров. Этого Шляхтин ему не простил и при всяком удобном случае напоминал.
Вернувшись в батальон, Хабаров тотчас созвал в штаб — небольшую комнату в том же длинном низком строении позади солдатских палаток, в котором размещались ротные канцелярии и кладовые, — своих заместителей и командиров рот.
— Рассаживайтесь, — сказал он офицерам, — отпущу не скоро: предстоит большое дело.
— Какое? — не утерпел Самарцев и всем корпусом подался к комбату.
— Учение, — ответил Хабаров и стал излагать задачи, поставленные командиром полка.
— Сбор будет по тревоге, — предупредил он и подчеркнул: — Прошу обратить внимание на организованность и быстроту. Не так, как в прошлый раз…
«В прошлый раз» — это была тревога, объявленная батальону Шляхтиным. Полковник решил лично удостовериться, насколько улучшились дела в батальоне с приходом нового командира, и, явившись как-то в четыре утра в палаточный городок, бросил дежурному одно слово: «Тревога!» — и посмотрел на часы.
После отбоя он собрал офицеров и сказал, что батальон в положенное время уложился, однако при сборе по тревоге было много излишней суеты и неорганизованности. И стал перечислять недостатки и упущения, которых набралось столько, что к концу разбора многим начало казаться: с боеготовностью в батальоне далеко не все благополучно.
Велев в недельный срок устранить «безобразие», а «расхлябанным накрутить хвосты», Шляхтин ушел, пообещав: «Если такое повторится, пеняйте на себя».
Хабаров напомнил офицерам об этом случае, а затем перечислил, что нужно сделать в ротах, готовясь к учению, и закончил:
— Наши замыслы и распоряжения выполнять будут люди. Дойдите до каждого солдата, убедитесь, готов ли он, знает ли, что́ ему делать. И конечно, как настроение…
— Товарищ майор, а как вы смотрите… — воскликнул Самарцев. — Что, если мы развернем соцсоревнование? Не вообще: «выполним», «добьемся»… А пусть каждый возьмет конкретное обязательство. Скажем, на время марша. Особенно водители. Или по оборудованию исходного района. Ну и так далее. По задачам. Знаете, как это зажжет людей!
— Хорошая идея! — одобрил Петелин.
Хабаров поддержал его и сказал Самарцеву:
— Перед тобой, Петр Гаврилыч, как перед партийным секретарем, один лозунг: «Коммунисты, вперед!»
— Ясно! — Самарцев тряхнул кудрями. Чувствовалось, ему не терпелось взяться за дело.
— Кстати, у нас кто-нибудь готовится в партию? — поинтересовался Хабаров.
— А как же! — Самарцев вскинул голову и по пальцам перечислил: — Лейтенант Степанов, сержант Бригинец, рядовой Алабин.
— Надо бы принять их до учения. Как было на фронте? Перед боем лучших бойцов — в партию.
— Мы так и думаем, — сказал Петелин и попросил Хабарова выступить на партийном собрании с докладом.
Надвигались сумерки. Роща за палатками превратилась в плотную темную массу, из нее в небо восходила густая синева ночи. В комнате включили свет — яркую, без абажура лампочку на 150 ватт. Вокруг нее замельтешили комары и мотыльки.
Противник того, чтобы офицеры засиживались в подразделениях допоздна, Хабаров на этот раз изменил своему правилу (впрочем, он не однажды изменял ему): наступил период, как при подготовке к бою. И офицеры, разные по служебному положению и по характеру, придвинулись друг к другу, решая, как лучше подготовить батальон к тактическому учению.
