Иван Щеголихин - Дефицит
Марина в конце концов смирилась и стала налаживать здешнюю жизнь по образу и подобию столичной. Наверное, она любила мужа. Смирилась, но с каждым годом отвоевывала себе все больше прав, а он терпел и прощал ей многое, прежде всего застолье ее, о котором ни в сказке сказать, ни пером описать — завсекцией из ЦУМа, администраторша из театра, директорша гастронома, какие-то еще доставалы дефицита и еще лектор, политический обозреватель — для неофициальной информации, сколько у нас того, да сколько у нас этого, тогда как в Америке в два, а в Японии в три раза больше. Ну а в общем он благодарен ей за то, что дом, семья целиком были на ее плечах, что правда, то правда. Она забыла про Москву, делала сложные и многообразные свои дела с охотой и увлечением, не роптала и не корила мужа.
Сложилась его жизнь или не сложилась? В сорок пять уже пора ответить на такой вопрос. И он отвечает: да, сложилась. И продолжает складываться так, как ему хочется. Достиг ли он своего потолка? Определенно нет, потолка у него вообще не будет, ибо он практик.. Чем больше он делает операций, тем лучше и ему лично и людям. А то, что кому-то может показаться примитивной его установка, не его беда, а их. Для ученого есть потолок — степень, должность, звание. «На трех ногах пуще хромать станешь». Пусть у них будет десять званий, а у него — тысячи операций…
Месяц на небе подвинулся и заглянул в фонтан, теперь на воде было уже два месяца — еще фонарь со столба, отражались оба одинаково, соперничали и как будто иллюстрировали мысли Малышева о практике и науке — свет естественный и всеобщий и свет искусственный, местный. Тихая вода усиливала ощущение покоя, хотелось думать о вечном, о себе и о своей долгой жизни. «А месяц так же будет плыть, роняя весла по озерам, и Русь все так же будет жить, плясать и плакать у забора». Не станет его, унесут в морг, а месяц так же будет плыть…
Алла Павловна какая-то необычная, особенная, пришла после работы, заботливая… А ты — чурка с глазами, забыл, где виделись. Можно позвонить ей сейчас и сказать, что нашел причину. Она в том, что месяц так же будет плыть, а это несправедливо. Других причин он искать не будет. Ему не хочется вспоминать, рассказывать, волновать себя снова. Не от выдержки он молчит, не от замкнутости, как она думает, а от инстинкта самосохранения.
Надо менять, надо, сердце стучит, требуя перемен. А менять, между тем, нечего. Дожил до сорока пяти, а излишков не накопил и отбросов нет, ибо жил крепко, сгущая, себя, концентрируя. Все, что у него есть, неразменно. На куски не разрубишь. Не разделишь. Не оторвешь. Не менять надо, а сохранять, удерживать, отстаивать то, что есть. Иначе вымрешь как мамонт — от изменения среды обитания.
Рекомендация в выписном эпикризе: в целях дальнейшего выздоровления и благоприятного прогноза сменить планету Земля на планету Венера на такой-то срок.
Ладно, хватит городить-нагораживать, надо позвонить и пожелать милому доктору спокойной ночи. Она о нем помнит, он о ней тоже не забывает, пусть ей приснится цветной сон. Тем более, что пациент ее доволен собой — за весь день всего три сигареты и уши не опухли, все о’кэй. Нет ничего хуже для врача, чем больной, который не поправляется, лечишь-лечишь, из кожи лезешь, а он будто окаменел в своем недуге. Она там одна с двумя дочерьми, что делает? Наверное, сидит с младшей и помогает ей готовить уроки. Но почему он решил, что она одна, без мужа, что за придурь такая?..
У Катерины завтра экзамен по биологии. «Как ты провела отпуск, подружка? — А я не в отпуске была, я дочку в институт поступала».
Поднялся и пошел в корпус, глядя на воду и следя, как месяц поплыл в другую сторону, словно привораживая, обещая вот-вот показать картинку из ближайшего будущего. Малышев остановился, подождал, что-то и впрямь стало вырисовываться на воде, но он отвел глаза — сам знает, сам спланирует и распорядится. Не надо подсказывать. Навязывать. Предрекать.
Очереди у телефона не было, серый ящик прилип к стене и черная трубка на жестком шнуре торчала под углом предлагающе — бери меня и звони, разговаривай. Слева от автомата замызганное пятно от множества прикасаний. Пожалуй, он позвонит отсюда, незачем тревожить сестру, чтобы она открыла ординаторскую. Нашарил в кармане монету, Юра Григоренко снабдил, подошел к автомату, вставил монету в овальный вырез «2 коп» и снял трубку. Достал из кармашка ее бланк рецептурный с телефонами — а что, тоже лекарство, — и усмехнулся, он запомнил ее номера без бумажки, и служебный, и домашний. Со страху, будем считать, чтобы сразу звать на помощь. Из чего твой панцирь, черепаха? Главреж не прав, панцирь у нее не от страха, а от равнодушия ко всему, от бесстрастия. Плохая память тоже от равнодушия. Он телефоны ее запомнил, память у него отличная и панциря никакого нет.
Держал трубку, а номера не набирал, смотрел на диск с дырками, будто он сам должен вращаться под его взглядом. Наверное, он еще не так болен, чтобы звонить врачу. Но и не так здоров, чтобы отважиться позвонить милой женщине.
Повесил трубку, поднял руку за монетой, но тут что-то в ящике щелкнуло и монета скользнула в его утробу, ступенчато звякая, как будто автомат все-таки сработал. Намерение его осталось невысказанным, но уже оплачено. Малышев усмехнулся, довольный — неспроста же эта мистика с автоматом. Хорошо все-таки, есть кому позвонить, и он ей позвонит непременно. Завтра. Есть такое благое намерение. Вернее сказать, надежда. Как там в песне? «Надежда мой компас живой, а удача награда за смелость…» Смелости у него хватит. И награда будет. А пока — в палату. И спокойно спать.
6
Можно ли считать жизнь прекрасной и удивительной, если биологию Катерина сдала на четверку? Можно ли сидеть в бездействии, сложа руки, когда уже два балла потеряно? Говорил ли отец с Сиротининым или забыл? Или умышленно не захотел, он и такое может отколоть. А отсев меньше, чем Катерине хотелось бы, она ждала большего вышибона. Солдаты как шли ратным строем, так и идут, две медалистки уже зачислены, у многих стаж работы, есть и целинники, — сплошные льготы, у всех подпорки, у одной лишь Катерины ничего нет, кроме фамильной драгоценности. Неужели в приемной комиссии ни один член не знает, что она дочь именно того Малышева? Домой звонят, спрашивают, выражают сочувствие, дают советы попробовать иглоукалывание, один резвый может свозить уважаемого Сергея Ивановича к известному травнику, словом, внимание всестороннее, но никто не может догадаться, что лучшей помощью Малышеву была бы помощь его дочери. Ведь два горя сразу в семье — и отец тяжело болен, и дочь под угрозой вылета. Названивать по телефону есть кому, а рот дело провернуть некому, бейся, Катерина, сама. Конкурентов-абитуриентов хоть хлорофосом трави, кроме солдат и спортсменов есть еще и колхозные стипендиаты, новая форма закрепления молодежи на селе, да и национальные кадры все еще надо растить. С Катей познакомилась Клара из горбольницы, сама к ней подошла: «Ты дочь нашего Сергея Ивановича?» — «Вашего», — ответила Катерина не слишком приветливо, зато точно, он действительно больше больничный, чем семейный. Клара не уловила холодка или сделала вид, все-таки она постарше, уже год работает и второй раз поступает, пожаловалась на невезенье — опять тройка за сочинение. Но Катерина знает, по биологии у нее пятерка, значит, шансы выровнялись, если брать во внимание одну цифирь, но за Клару горбольница хлопочет, а за Катю — некому, по всем статьям она без костылей, не медалистка, не баскетболистка, не солдат само собой, стажа нет да к тому же и пол не предпочтительный, мальчишкам прямо был дан намек, что на лечебный факультет им зеленая улица, слава богу, их не так уж много. Плюс еще отец фанат твердокаменный. Говоря короче, Катерина идет в хвосте, зато на вышибон первая, следовательно надо поработать всем, чем можно, прежде всего мозгой пораскинуть.
Вечером, едва дождавшись прихода матери, Катерина изложила ей свои опасения. Ситуация взрывоопасная. Мать понимает дочь с полуслова, не то, что папочка золотой, драгоценный, сразу в панику:
— Ты мало готовилась, я тебя предупреждала!
— Говорил он с профессором? — прямо поставила вопрос Катя.
— Должен был.
— Мамочка, мне надо наверняка, а не «должен был». Надо все меры принять и притом срочно, а он там…
— Ты хотя бы поинтересовалась, как он себя чувствует!
— Ну хорошо, мамочка, как он себя чувствует? — Будто не хватает ему сочувствующих, или мать не понимает, кому больше грозит крах. Досадно да ладно, надо быть тактичной. — Надеюсь, у него все в порядке.
— «Надеюсь», — покривилась мать. — Он тебе все-таки отец.
— «Оте-ец», — в свою очередь покривилась Катя. — У других вон действительно отцы так отцы! А что он сделал для меня в трудный момент?
— Твоя грубость, Катерина, в конце концов…
Слава богу, зазвонил телефон, прервав материнскую накачку, ничем она не лучше отцовской.
