Иван Щеголихин - Дефицит
Можно ли считать жизнь прекрасной и удивительной, если биологию Катерина сдала на четверку? Можно ли сидеть в бездействии, сложа руки, когда уже два балла потеряно? Говорил ли отец с Сиротининым или забыл? Или умышленно не захотел, он и такое может отколоть. А отсев меньше, чем Катерине хотелось бы, она ждала большего вышибона. Солдаты как шли ратным строем, так и идут, две медалистки уже зачислены, у многих стаж работы, есть и целинники, — сплошные льготы, у всех подпорки, у одной лишь Катерины ничего нет, кроме фамильной драгоценности. Неужели в приемной комиссии ни один член не знает, что она дочь именно того Малышева? Домой звонят, спрашивают, выражают сочувствие, дают советы попробовать иглоукалывание, один резвый может свозить уважаемого Сергея Ивановича к известному травнику, словом, внимание всестороннее, но никто не может догадаться, что лучшей помощью Малышеву была бы помощь его дочери. Ведь два горя сразу в семье — и отец тяжело болен, и дочь под угрозой вылета. Названивать по телефону есть кому, а рот дело провернуть некому, бейся, Катерина, сама. Конкурентов-абитуриентов хоть хлорофосом трави, кроме солдат и спортсменов есть еще и колхозные стипендиаты, новая форма закрепления молодежи на селе, да и национальные кадры все еще надо растить. С Катей познакомилась Клара из горбольницы, сама к ней подошла: «Ты дочь нашего Сергея Ивановича?» — «Вашего», — ответила Катерина не слишком приветливо, зато точно, он действительно больше больничный, чем семейный. Клара не уловила холодка или сделала вид, все-таки она постарше, уже год работает и второй раз поступает, пожаловалась на невезенье — опять тройка за сочинение. Но Катерина знает, по биологии у нее пятерка, значит, шансы выровнялись, если брать во внимание одну цифирь, но за Клару горбольница хлопочет, а за Катю — некому, по всем статьям она без костылей, не медалистка, не баскетболистка, не солдат само собой, стажа нет да к тому же и пол не предпочтительный, мальчишкам прямо был дан намек, что на лечебный факультет им зеленая улица, слава богу, их не так уж много. Плюс еще отец фанат твердокаменный. Говоря короче, Катерина идет в хвосте, зато на вышибон первая, следовательно надо поработать всем, чем можно, прежде всего мозгой пораскинуть.
Вечером, едва дождавшись прихода матери, Катерина изложила ей свои опасения. Ситуация взрывоопасная. Мать понимает дочь с полуслова, не то, что папочка золотой, драгоценный, сразу в панику:
— Ты мало готовилась, я тебя предупреждала!
— Говорил он с профессором? — прямо поставила вопрос Катя.
— Должен был.
— Мамочка, мне надо наверняка, а не «должен был». Надо все меры принять и притом срочно, а он там…
— Ты хотя бы поинтересовалась, как он себя чувствует!
— Ну хорошо, мамочка, как он себя чувствует? — Будто не хватает ему сочувствующих, или мать не понимает, кому больше грозит крах. Досадно да ладно, надо быть тактичной. — Надеюсь, у него все в порядке.
— «Надеюсь», — покривилась мать. — Он тебе все-таки отец.
— «Оте-ец», — в свою очередь покривилась Катя. — У других вон действительно отцы так отцы! А что он сделал для меня в трудный момент?
— Твоя грубость, Катерина, в конце концов…
Слава богу, зазвонил телефон, прервав материнскую накачку, ничем она не лучше отцовской.
— Опять сочувствия, опять сострадания, — сказала Катя и пошла к аппарату.
— Если это он, передашь мне трубку. И не смей говорить с ним таким тоном!
Катя сняла трубку, сказала вежливо:
— Вас слушают.
— Это квартира Малышевых? — Женский голос, уважительный, несколько даже подобострастный.
— Да, да, Малышевых, — небрежно ответила Катя и, прикрыв трубку ладонью, сказала матери: — Пациентка. Аж падает от чюйств.
— Мне бы хотелось поговорить с дочерью Малышева, — продолжала женщина, пытаясь быть сдержанной, но телефон всегда выдает волнение больше, чем разговор с глазу на глаз, Катя это знала с чужих слов.
— Я у телефона, — несколько удивленно и с любопытством отозвалась она.
— Здравствуйте еще раз, — продолжала женщина растерянно. Почему «еще раз», если она сразу не поздоровалась? — С вами говорит… вы, мне кажется, знаете Настеньку Сиротинину, дочь профессора Сиротинина?
Катю словно током дернуло, она мгновенно сообразила, что к чему, подхватила с подъемом:
— Да-да, конечно, мы с ней подружки!
— Тем лучше, это говорит ее мама, Елена Леонидовна. — Голос ее стал спокойнее и увереннее, Катерина сразу ее представила — черноволосая и черноглазая моложавая дама, не люкс, не Голливуд, но со следами былой красоты и к тому же властная и решительная.
— Очень приятно, Елена Леонидовна, очень приятно! — от души обрадовалась Катя. — Настенька уже приехала?
— Как вам сказать?.. Да, приехала, приехала, — спохватившись, продолжала Елена Леонидовна. — Но мне необходимо поговорить с вами.
— Пожалуйста, Елена Леонидовна, я вас слушаю, сколько угодно.
— Разговор не телефонный. Прежде всего я хочу вас попросить, чтобы вы ни слова ни папе, ни маме.
— Папа в больнице.
— Я знаю, знаю, но… на всякий случай, никому ни слова, если вам это не трудно. Нам с вами необходимо встретиться.
— В любое удобное для вас время, Елена Леонидовна. Хоть завтра.
— Вас, кажется, Таней зовут?
— Нет, Катей.
— Извините, Катя, лучше бы сегодня, вас это не очень затруднит? — Голос просительный, так это не похоже на Елену Леонидовну, Катя ее отлично представляет, этакую надменную, самоуверенную профессоршу.
— Что вы, что вы, не беспокойтесь, Елена Леонидовна. — У Кати в коленках дрожь, вот-вот запрыгает у телефона. — Скажите только, где вам удобно?
— Допустим, в скверике, напротив ЦУМа, вам туда недалеко?
— Доберусь, ничего, — успокоила ее Катя.
— Тогда приходите к восьми, успеете?
— Успею, Елена Леонидовна, ровно в восемь я буду в сквере.
— Минутку, Катя, а как я вас узнаю?
— Да я сама вас узнаю, Елена Леонидовна, я же была у вас помните, на шестнадцатилетии Настеньки?
— У меня плохая зрительная память, к сожалению. Возьмите с собой что-нибудь броское, заметное.
На столике перед Катериной лежали неразобранные без отца газеты и сверху журнал.
— Я буду в джинсах и в руках журнал «Юность», седьмой номер, на обложке большая цифра семь.
— Договорились, Катя, вы очень милая девушка, — Елена Леонидовна вполне собой овладела. — До встречи.
Катя положила трубку, постояла мгновение, стиснув руки на груди, затем ликующим голосом вскрикнула:
— Мамочка! Пляши, мамуля! Наш отец — молодец! — Она сделала пируэт один, еще один и еще. — Мы с тобой его недооценивали.
— «Мы с тобой». — Марина удивилась Катиному преображению. — Кто звонил?
Дочь кружилась, резвилась и даже запеть пыталась «ля-ляй-ля-ля, ля-ляй-ля-ля».
— Да в чем дело, Катерина, кто звонил? — Невольно и Марина Семеновна озарилась от ее радости.
— На ловца и зверь бежит, мамочка. Нет, папуля у нас положительный молоток. Без болтовни, без лишних слов взял да и дело сделал. — Она приблизилась к матери и даже обняла ее слегка за плечи как в те счастливые дни, когда мама покупала ей ценную игрушку или что-нибудь из нарядов. — Я его отлично понимаю, конечно, надо дочь воспитывать в духе, но и помочь дочери тоже надо в критический момент, это по-родительски и по-мужски. Завтра же побегу к нему и поцелую в щечку, скажу, что больше не буду бузить, своевольничать, перестану быть черствой, буду сплошная чуткость. Заболел, бедненький, а я действительно веду с ним себя нечутко.
— Лучше поздно, чем никогда, — прервала ее излияния мать. — Но в чем все-таки дело, кто звонил?
— Дело в том… Но меня просили никому не говорить, она подчеркнула — ни папе, ни маме.
— Ну пожалуйста, не говори. — Марина Семеновна приподняла брови, вроде бы понимая дочь и соглашаясь с ней, но видно было, что она неспокойна и намерена хоть что-нибудь да выведать. — О чем речь, можешь не говорить, но хотя бы кто звонил, можно узнать? Или тоже секрет?
— Пожалуй, можно. — Катя свела брови, делала она это точь-в-точь как мать, она очень на нее похожа. — Даже пожалуй, нужно, — очень серьезно продолжала Катя. — Звонила Елена Леонидовна.
— Я поняла, но кто она?
— Не догадываешься? Ну-у, мамочка, какая ты у нас длинношеяя. — Она глянула на часы. — Мне пора выходить, мамочка, к восьми надо быть на месте встречи. — Катя подошла к зеркалу, присмотрелась к своей кофточке. — Как ты думаешь, по-английски она тоже читает?
— Кто такая она, ты же не говоришь?
— Мамочка, но ведь она просила так.
— Ну и не надо. Сама же спрашиваешь, читает или не читает. Зачем тогда спрашивать? — Марина Семеновна искала, за что бы еще зацепиться, ухватиться, ей хотелось все-таки выведать, отчего так возликовала дочь и как бы она не испортила чего-нибудь по молодости, по глупости.
