Инал Кануков - Антология осетинской прозы
На исходе дня двери наконец отворились, и из дома вышел Батаг, опираясь на палку, а за ним и весь его род, среди них и хмурый Дадай. Батаг пришел на нихас и сел среди стариков. Ждут люди, что скажет старейший из рода Барсаговых. И сказал Батаг:
— Среди нас не найдется ни одного человека, который бы с ликованием встретил весть о гибели рода Албеговых. Этот род был известен своим благородством и учтивостью. Теперь пришел его конец, от всего рода остался в живых один несмышленый младенец, да и тот укрылся в склепе и закрыл вход могильной плитой. В течение пяти дней, добрые люди, мы делали все, чтобы он покинул склеп, но так ничего и не добились. Теперь пусть к склепу идут все женщины села и оплачут погибший род, как велит обряд. Впереди пусть идет самая лучшая плакальщица, может, сердце юноши не выдержит женского плача, и он выйдет из склепа. Это последнее средство, которое я знаю, добрые люди.
Тут люди засуетились, забегали, собрали всех женщин села и послали их к склепу. Впереди всех с плачем шла Царахон. Мужчины стали вокруг склепа по старшинству, впереди старики, и склонили головы. Женщины приближались к склепу тремя рядами по старшинству, вначале по очереди причитали три женщины, потом запричитала и бедняга Царахон.
Царахон была известной в селе плакальщицей. Едва зарыдала она возле склепа, едва запричитала во весь голос над своим несчастьем да над несчастьем своего возлюбленного, едва заголосила о том жестоком наказании, которое ее ждет за свой позор, выйдет ли Батай из склепа или нет, как люди не выдержали и сами зарыдали. Даже старики, слушая душераздирающие причитания, не смогли удержаться и стали кулаками вытирать набегающие слезы. Скалы крошились от горя, лес разлетался в щепы, внимая плачу Царахон, даже речка приумолкла, заглушила свой рокот. О женщинах же и говорить нечего, слезы ручьями сбегали по щекам, а ручьи эти, слившись, потоком мчались к селу. Слушая ее причитания, люди и о Батае забыли.
Не вынес этих мук сын Албега, разворотил каменную дверь склепа и, повалившись на землю у ног Царахон, горько зарыдал. Люди опомнились, подняли Батая и отвели его в дом. Женщины-плакальщицы вернулись в село.
Но гости из других сел не спешили расходиться. Люди опасались, как бы разгневанные Барсаговы не расправились с Батаем и Царахон. Между тем весь род Барсаговых, старики и молодежь, мужчины и женщины, укрылись в своем доме, затихли, никто и за порог не выглядывал. Забеспокоились люди: что-то недоброе замышляют Барсаговы. Послали стариков к Батагу узнать, что и как, но те вернулись ни с чем: не пожелал их принять старейший рода, идти же во второй раз старики не решились. Ничего другого не оставалось, как ждать. Всю ночь люди на ногах простояли, никто даже глаз не сомкнул.
На рассвете едва солнце поднялось над скалами, Батаг вновь собрал в доме мужей своего рода, велел прийти всем, кто мог держать в руках оружие и способен был дать разумный совет. Сам Батаг, прикрыв глаза, восседал в родовом кресле во главе многих рядов, остальные мужи безмолвно входили в дом, и каждый занимал себе место по возрасту, либо среди сидящих, либо среди стоящих. В доме стояла мертвая тишина, будто живых здесь и в помине не было. Мужи стояли, нахмурив брови, сжимая рукояти кинжалов. Вот уже весь род в сборе, а Батаг все не нарушает своего молчания. Молчат и другие. Наконец тяжелые веки Батага дрогнули, он неторопливо открыл глаза и, устремив взгляд на очажную цепь, стал говорить. И пока он говорил, веки его ни разу не моргнули:
— Позор, невиданный, неслыханный позор, словно папаха, накрыл тебя, о доблестный род Барсага!… Зная о нанесенной тебе обиде, ты своими руками извлек обидчика из могилы. Прослышав о таком чуде, люди по всей Осетии от удивления рты раскрыли. Имя твое запятнано, лицо измарано в грязи, кто еще отведает твоего хлеба, Барсагово племя? Как теперь станете жить среди людей, ведь малые дети и те будут плевать вам вслед, леса и деревья станут горючими слезами оплакивать ваш невиданный позор, горные куропатки сложат о вас бесславные песни. Отныне место вам не на зеленых лугах, а в грязном болоте. На что надеешься, чем себя тешишь, род Барсага, презренным и опозоренным нет места в наших горах!
При этих словах, грозные лица мужей заливает кровь, от гнева сердца их пылают синим пламенем, глаза вылезают из орбит.
— Дада, как о великом благе прошу о смерти. Дай мне право умереть! — вырвалось из груди Дадая.
— Да, да, покараем нечестивцев или сами умрем! — хором повторили собравшиеся.
Глаза старого Батага засверкали так, будто он вдруг превратился в двадцатилетнего юношу.
— Смерть?! Но когда смерть была спасением от позора? Когда она помогла смыть его или забыть о нем? Ну, обагрите вы мечи кровью презренного Албегова, кровью Царахон, и что же, разве это поможет смыть ваш позор? Изрубите родичей Царахон или позволите себя изрубить родичам Албега, разве это поможет избежать позора? Выбросите из склепа Албеговых всех покойников, втопчете их надочажные цепи в грязь, разве это уменьшит ваш гнев? Смерть? Нет, ей никогда не смыть позора с ваших лиц! — и суровый, неумолимый Батаг опустил голову на грудь.
— Гнев и обида разрывает нам сердце, сознание наше мутится, не жди от нас разумного совета, старейший! Говори, что ты решил, не томи нас больше, — попросил Батага сидящий рядом старик.
Точно ловкий, проворный юноша, вскочил Батаг с места. Могучий голос его, прогремев по дому, приподнял крышу:
— Слушайте же, что вам скажет старый Батаг. Пусть горы позора обрушатся на грудь Барсагу, пусть реки бесчестья перемалывают камни и скалы на груди Барсага, не поддастся стальная грудь, выдержит. Род Барсаговых поступит так, как никто прежде в Осетии не поступал, и славное имя его останется в веках, пока на земле будет слышна наша речь. Идите и приготовьте для Царахон свадебный наряд, приготовьте все, что нужно для свадьбы. Не какой-нибудь бедный род справляет свадьбу, а род Барсага! Невесту вы сами выдаете и сватами сами будьте! И чтобы завтра вечером невеста была в доме Албега. А теперь расходитесь, Барсаговы, готовьтесь к свадьбе.
Молча, безропотно расходились люди из большого дома Барсаговых.
Назавтра, когда весть разнеслась по селу, люди от удивления не знали, что и подумать. Потом вдруг все разом хлынули к дому старого Батага. Веселые, ликующие крики взлетели к небесам: народ благодарил, славил род Барсага. С большими почестями проводили Барсаговы Царахон в дом Албеговых. Целую неделю веселились люди на чудесной свадьбе Батага и Царахон, а потом каждый из гостей, возблагодарив Барсаговых, отправился в свой родной дом.
А вскоре у Батая и Царахон появились дети. Вновь пустил ростки род Албеговых. Совсем еще недавно жил один из них в нашем селе. Сосе его звали, до чего же славный мужчина был? Позже он в Кобан переехал.
Семейству Батая покровительствовал род Барсаговых. Чем мог, старался услужить им и Батай. Вот только не очень крепким выдалось у него потомство. Какая-то непонятная болезнь подкашивала детей, редко кто из них в мужчину вырастал. С годами в нашем селе никого из них не осталось. Вот, может, Сосе пустил корни в Кобане, а так весь род Албеговых вымер. Их земли, реки — все за Барсаговыми осталось.
Вот так, мои солнышки, жили когда-то наши отцы и деды.
Перевод А. Дзантиева
Созырыко Кулаев
ГОРЕ ПАСТУХА
Рассказ
Ксанец Халци пас овец на высоком солнечном склоне горы Брытаты. Правда, отара, около тысячи голов, принадлежала не ему, а богачу Кудзагу, но все же Халци считал ее своей, приглядывал за ней так, будто это его собственные овцы. Когда барашки разбредались по зеленому лугу, сердце Халци будто купалось в ласковых лучах солнца.
Вот уже несколько лет работал Халци на зажиточного Кудзага, и за все это время в отаре не было ни единой потери, так хоть бы раз отблагодарил его толстобрюхий Кудзаг! И только когда в минувшем году Халци собрался было уйти с гнугскими пастухами, Кудзаг опомнился, стал просить его остаться и, смилостивившись, даже подарил Халци десяток овец за его долгий и тяжкий труд. Что тут оставалось делать бедняге Халци, согласился он и дальше тянуть свою лямку, посчитал, что полученного от хозяина вполне достаточно, чтобы завести свое собственное хозяйство.
Халци питал нежную привязанность к своей собаке, большой белой овчарке по кличке Корис. На всем белом свете не найти было такой умной собаки, как она. Бывало, в жаркий полдень Корис вдруг принимался с лаем гнать овец от подножия Большой скалы до самого оврага Цити, подождет, пока овцы утолят жажду, а потом гонит их обратно. А до чего зорко оберегал он отару от воров и волчьих набегов!
Неподалеку от отары Халци пасли скот пастухи из Куыда. Как-то они пришли к Халци и стали просить у него Кориса. За собаку они обещали десять баранов, а в придачу еще и осла. Халци не позволил им и рта раскрыть, говорит, не отдам Кориса даже за все отары Куыда, не то что какой-то десяток овец. Он даже обиду затаил на куыдских пастухов: да как они посмели предложить ему такое!
