Овадий Савич - Воображаемый собеседник
Из слов Евина Петр Петрович понял очень многое, и это мучило его всю ночь. Он понял, во-первых, что все, не только сослуживцы, но и домашние, но и весь город, — потому что разве заставишь молчать Евина? — все знали про взятые им червонцы. Он сам вовсе не придавал раньше такого значения этому событию, но, конечно, ему не могло быть приятно, что каждый встречный знает об этом. Но не это было главное. Оказалось, что этот, никого не касавшийся случай из жизни Петра Петровича, тотчас им самим оправданный возвращением девяноста пяти червонцев (ведь пять червонцев, одолженные Черкасу, действительно же совершенная мелочь), — оказалось, что этот случай почему-то воспринят всеми как непосредственно касающийся каждого, что он раздут до размеров не то болезни, не то преступления, истолкован превратно и может теперь привести, если не привел уже, к самым крупным неприятностям. А эти неприятности оказались действительными и настолько болезненными, настолько мучительными, что перед ними отступило то большое, чем Петр Петрович жил и что, казалось, навсегда устраняло опасность вторжения повседневной жизни в его мысли и чувства.
Где уж тут было спать! Всю ночь Петр Петрович повторял себе, что поступок его действительно должен был казаться странным всем людям, кроме него самого, что необычность поступка, конечно, должна была вызвать сомнение в тех словах, которыми Петр Петрович объяснил его, тем более что и слова эти, несомненно, должны были прозвучать дико в ушах слышавших их. Теперь Петр Петрович прекрасно понимал, отчего ему так навязывали какую-то болезнь. Чем же еще могли люди оправдать то, что он взял деньги? Но что, если они только придумали это объяснение, чтобы не останавливаться на другом, невероятном по отношению к прежнему Петру Петровичу, но обычном и естественном в представлении каждого? Вот Евин прямо сказал, что Петр Петрович — простой вор. Что, если каждый думает так же в глубине души и только из обидной жалости делает вид, будто верит какой-то выдуманной болезни?
Нет, тут было не до сна. Тут было и не до забот домашних. Нельзя было даже позволить себе думать о действительном недомогании. Как ни болела и ни кружилась голова, как ни подозрительно ускоряло бег и замирало сердце, как ни трудно становилось по временам дышать, нужно было подавить эти ощущения, не обращать внимания на них. Теперь в жизни Петра Петровича появилась ясная и определенная цель, и цель эта была — выкарабкаться как-нибудь из болота, в которое он сам себя увлек. Эта цель стала важнее всего, важнее самой жизни. И Петр Петрович всю ночь думал, что же ему теперь делать, чтобы этой цели добиться.
Тут он должен был действовать лично. Тут ни на кого нельзя было положиться, никому нельзя было довериться или дать поручение. Кто мог стать на его защиту — домашние, поверившие из жалости и любви в болезнь, Петракевич, подозрительно молчавший, когда Евин сыпал оскорблениями, или мальчики Райкин и Геранин, не решавшиеся смотреть в глаза?. Петру Петровичу оставалось выкарабкаться только самому.
Но надо было еще найти способ, как выкарабкаться. Едва ли это не было самое трудное. Он знал теперь, что прийти и сказать правду — не приводит ни к чему. Эта правда слишком неправдоподобна, чтобы можно было ей поверить. Она просто невероятна для других. Он с ужасом подумал о том, что, случись такая история с кем-нибудь другим, с тем же Евиным хотя бы, он, Петр Петр Петрович, сам не поверил бы путаным диким объяснениям и странному сцеплению обстоятельств. В самом деле, что значит — взял просто так? Кто это берет деньги из кассы просто так? И зачем берет? И почему именно в этот вечер Петр Петрович встретил Черкаса? С какой стати он одолжил ему в первый раз пять червонцев? Как он мог так равнодушно протянуть актеру казенные деньги? Почему вообще на него напало такое удивительное затмение? Он хорошо знал, что перед собою он ни в чем не виноват. Но как объяснить это другим? Как покончить эту комедию с отпуском? Да и не был ли он виноват уже в том, что не учел, как посмотрят другие на его поступок. Всю жизнь он руководствовался общим мнением и сам разделял его. Что же теперь произошло с ним?
Нет, нельзя было просто прийти ко всем этим людям и еще раз пытаться убедить их в своей правоте. Самая попытка вдруг оправдаться после стольких дней была бы уже подозрительна. Что же оставалось делать?
Решение выплыло в мозгу только под утро, когда уже рассвет тронул небо. Сегодня же, с утра, Петр Петрович отправится в распределитель. Он скажет, что никакой отпуск ему не нужен, он совершенно здоров. Он скажет, что все понял, что он знает, как трудно ему поверить. Но он вовсе не хочет пользоваться чужою жалостью. Вот он пришел на службу и будет служить, как раньше. Он просит только позволить ему снова служить. И он докажет, что служба его будет так же беспорочна и полезна, как она была до сих пор. И когда он это докажет, все поймут, что история с деньгами была, действительно, только случайным временным затмением, в котором его никак нельзя винить.
Он встал очень рано. Превозмогая все усиливавшиеся ощущения нездоровья и уговаривая себя самого не бояться их, он оделся. Все повскакали с постелей и выбежали в столовую. Он терпеливо объяснил им, что идет на службу. Они подняли в ответ целый содом. Они доказывали, что он в отпуску, что он нездоров, что после вчерашнего обморока идти на службу — безумие. Они ссылались на его вид. Он, действительно, выглядел очень плохо. Лицо от бессонной ночи стало желтым и даже серым, под глазами набухли огромные мешки, резче выступили морщины, и щеки втянулись. Он никого не слушал. Он заявил, что сам знает себя лучше других, что идти ему необходимо, и что он вообще ничем не болен, а вчерашний обморок был чистою случайностью. Они умоляли его подождать неделю, три дня, один день. Они просили предварительно посоветоваться с врачом. На него ничего не подействовало. Он умел быть настойчивым, когда считал, что это необходимо, и он настоял на своем.
Он пришел к дверям распределителя первым. Дверь была, конечно, еще заперта. На этот раз не Евин, а Петр Петрович уселся в холодке дожидаться, пока Кочетков откроет ее. Он очень устал от бессонной ночи, от спора с домашними и от утренней прогулки. Пот лил с него градом. Он присел на ступеньку и с трудом отдышался. Руки его дрожали, когда он вытирал лицо.
Конечно, вслед за ним пришел Евин. Когда бухгалтер увидал Петра Петровича, изумлению его не было границ. Он остановился неподалеку и не решился сперва подойти. Петр Петрович взглянул на него искоса, но не поклонился.
Евин лихорадочно соображал, что бы это такое означало, что Петр Петрович явился на службу, и притом так рано. Он вчера очень испугался, когда Петракевич почти выбросил его за дверь. Он понял, что зарвался. Об обмороке он ничего не знал. У него была всегда одна мысль: «Не могло ли данное событие чем-нибудь повредить ему?» И он не выдержал и, не здороваясь, спросил:
— Петр Петрович! Вы пришли жаловаться на меня?
Он не знал, как отнесутся к его вчерашней выходке тов. Майкерский и сослуживцы. Он решил, что Петр Петрович нарочно явился пораньше, боясь, как бы Евин не успел сам рассказать про вчерашнее. Но Петр Петрович спокойно ответил:
— Я пришел на службу.
Евин был не так доверчив, чтобы поверить этому. Все-таки отрицание слегка смутило его, и он, недоумевая, сказал:
— Да ведь вы же в отпуску.
Петр Петрович не ответил ему. Он прекрасно понимал ход бухгалтерских мыслей, и хотя ночью он понял, что все люди могли ошибаться на его счет, все же другие вели себя приличнее.
Дверь, наконец, открылась. Петр Петрович прошел вперед. Кочетков от изумления даже не поздоровался. Петр Петрович подошел к столу и расписался вторым. Сегодня он вовсе не хотел уступать свое место другому, тем более Евину. Но бухгалтер был так смущен и растерян, что даже не обратил на это внимания. Он и расписался далеко не так размашисто, как обычно, и, обменявшись изумленным взглядом с Кочетковым, ушел наверх.
— Ну вот, Кочетков, — сказал Петр Петрович, стараясь придать веселость своему голосу, — побыли без меня, теперь снова со мной будете служить. Ничего не случилось?
Курьер только отрицательно покачал головою. Он явно не решался вступить в обычный прежде разговор и осторожно сказал, как и Евин:
— Вы в отпуску ведь, Петр Петрович.
— Пора и честь знать, — ответил Петр Петрович. — Отдохнул, и довольно. Что я — нездоров, что ли?
— А говорили… — пробормотал Кочетков.
— Что говорили? — быстро повернулся к нему Петр Петрович.
— Да так… — уклоняясь от прямого ответа, сказал курьер. — Раз отпуск на месяц, чего же раньше приходить? Сколько вам еще до сроку осталось?
Стали приходить другие сотрудники. Петракевич остановился перед Петром Петровичем, как перед призраком. Не сказав ничего, он прошел наверх, а Петр Петрович не хотел объясняться первым, без вызова. Пришел Лисаневич и смутился до того, что уронил портфель. Он вежливо поздоровался, но тоже не решился ни о чем спросить. Даже Язевич не отпустил ни одной шутки, а только с шумом выпустил воздух изо рта, увидав помощника заведующего. Все они торопились убежать наверх, спасаясь от неловкого положения.