Антти Тимонен - Мы карелы
Через Юскюярви шел сплав на реку Кемь. Ссыльные тоже работали на сплаве. Первого мая, как раз в то время, когда самая высокая вода, они организовали забастовку сплавщиков, требуя повышения расценок. Забастовщики отправили делегацию из трех человек изложить их требования подрядчику Сурикову. Во главе делегации пошел отец Оссиппы. Что было дальше, Оссиппа запомнил на всю жизнь. Ночью к ним ворвался урядник. С ним в качестве понятого был хозяин дома, у которого они снимали комнату. Урядник перевернул все в комнате вверх дном, разбросал всю одежду, посуду. Сорвав с кровати постель, он вместе с ней сбросил на пол младшего брата Оссиппы, маленького Мийтрея. От испуга тот заболел и вскоре умер. Ничего недозволенного урядник так и не обнаружил. Но отца он увел с собой. А хозяин тут же выгнал их из дома. На улице ночь, дождь, а их вышвырнули во двор. Хорошо, что ссыльные жили рядом. Услышав шум, они пришли на помощь, перенесли детей и скудные пожитки выселенной семьи к себе. Утром пришел отец, весь в синяках. Сказал, что урядник велел ему немедленно убираться из села. Конечно, ссыльные обещали позаботиться о семье, которую отцу пришлось пока оставить. Своей лодки у них не было, денег, чтобы нанять у кого-то лодку, тоже не было, Поэтому отец и Оссиппа пошли пешком в Кемь. До сих пор Оссиппа помнит, как мать с меньшим братом и сестрой стояли под дождем на дворе и плакали, а они с отцом отправились в путь.
С тех пор Оссиппа и считал себя большевиком.
В родном селе Оссиппа бывал и после этого нередко. Но постоянным местом жительства для него стала Кемь, Сорока, потом Архангельск. Побывал он в Англии, Норвегии, Испании и других странах, куда его заносила судьба моряка. И где только он не бывал в годы мировой войны! Двадцать пятого октября семнадцатого года он оказался в Петрограде.
— А Зимний ты брал? — спрашивали у него.
Нет, Зимний дворец он не брал, а ранили его у Финляндского вокзала. Юнкер стрелял шагов с трех. Угодил в левое плечо.
— Тому юнкеру я, видно, показался очень высоким человеком, — посмеивался Липкин. — Возьми он чуть пониже, прямо в сердце попал бы.
Но раненое плечо часто ныло, особенно если приходилось нести ношу. Эту тупую боль он почувствовал и сейчас, забросив за спину кошель.
Оссиппа вышел в путь затемно. Роста он был небольшого, на вид тщедушный, но ходил быстро. Он привык ходить пешком по лесу и шел ровным шагом в одном темпе, будь то болото, каменистая осыпь или сухая дорога. Ноги, казалось, сами находили опору на любой почве. Было еще довольно темно, но тропу Оссиппа угадывал чутьем. Привычным для него был и наган, тяжесть которого он всегда чувствовал на боку. Липкин так привык к нагану, как курильщик привыкает носить с собой трубку или человек с плохим зрением не забывает носить очки. Правда, в ход оружие он не пускал. Он не хватался за наган, чтобы попугать кого-то, никогда не угрожал им никому. Он считал, что оружием надо пользоваться только для того, чтобы стрелять, а стрелять надо лишь тогда, когда иного выхода нет.
…Начинало светать. Тропинка шла через густой ельник. В стороне от тропинки показалась высокая, почти отвесная скала. Липкин свернул с тропы и присел под скалой отдохнуть. И вдруг он заметил неподалеку от себя худого бородатого мужчину, с испуганным видом поднимающегося из-за кочки. Наружность мужчины показалась Липкину знакомой, и он вспомнил, что видел этого человека на железной дороге. Кажется, сбежал оттуда, и звали его, помнится, Кириля. А может, это и не тот.
— Ты чего тут делаешь? Кто такой? — спросил Липкин, боясь, что обознался.
— Я? Да вот… Силки у меня здесь поставлены. Разве ты знаешь меня?
— Нет, — ответил Липкин.
— Конечно, ты всех знать не можешь, — успокоился Кириля. — А я тебя знаю. Я все начальство знаю.
— Птица-то ловится?
— Мало, — пожаловался Кириля.
Вид у Кирили был встревоженный. Когда Липкин пошел дальше, Кириля увязался следом. Проходя мимо большой ямы, в которой когда-то курили смолу, Липкин невзначай взглянул на нее и вдруг заметил на дне ямы недавно набросанный хворост. Зачем хворост в яме? Может быть, кто-то собирался развести костер? Но тут Липкин увидел, что земля под хворостом недавно вскопана. И на краю, ямы следы свежей земли, прикрытой ягелем. Кириля словно оцепенел от страха, и, чтобы не выдать себя, Липкин быстро отвел взгляд от ямы и зашагал дальше. Тайный склад с оружием… Сомнений больше не было. Можно, конечно, задержать Кирилю, охраняющего этот склад. Но что делать дальше? Кирилю надо отвести в деревню. Да и вряд ли он тут один. Притворившись спокойным, Липкин дошел до ламбы. Кириля неотступно шел следом.
— Ты чего тут ходишь и птиц пугаешь? — ворчал Кириля. — Грех пугать птицу…
— Мне греха не будет, я не верю в бога.
— Все равно бог тебя накажет. Так ты один идешь?
— А ты — тоже один здесь? — спросил Липкин, обернувшись круто к Кириле.
Глаза у Кирили забегали.
— Уходи скорей, а то всех птиц распугаешь, — взмолился Кириля. — У бедных одна надежда осталась, что на птицу.
— Ладно, уйду.
Липкин не сомневался, что он напал на склад оружия. Может быть, направиться в Сороку? Но о собрании уже объявлено. И если он сейчас вернется с полпути, хозяева спрятанного оружия заподозрят неладное. Нет, надо найти надежного человека и послать с ним записку в Сороку.
Когда Липкин пришел в Тунгуду, деревня показалась ему вымершей. Он зашел к Королеву.
— Что у вас здесь происходит?
— На собрании сам увидишь. После него и поговорим.
Они говорили между собой по-русски.
— Мне надо написать одну записку, — сказал Липкин.
Перекусив с дороги, они закурили.
— Кого бы ты мог послать в Сороку?
Королев готов был помочь.
— Ты пиши, а я схожу за Мийтреем. Он сейчас здесь.
— За каким Мийтреем?
— Есть один парень из Тахкониеми. Он у нас милиционером в Нийккананвааре.
— А, знаю, — вспомнил Липкин. — Он еще немного… ну, шалопут, что ли.
— Но дело свое знает! — уверил Королев.
Едва Липкин успел написать коротенькую записку и начертить некое подобие карты, где указал крестиком местонахождение тайного склада оружия, как в избу, не стучась, ввалился Мийтрей. Милиционер был во всеоружии — в руках винтовка, на поясе наган, из кармана шинели выглядывала рукоятка ручной гранаты.
— Ну, ты как на войну собрался! — усмехнулся Липкин.
— Я всегда готов — хоть на войну.
— Ладно, ладно. — Липкин торопился. — Надо съездить в Сороку. Отвезти срочное письмо.
Он сложил письмо и сшил его посередине белыми нитками. Крестик, сшитый на письме, надо было скрепить сургучом, но сургуча у Липкина не было.
— Мне не в первый раз быть гонцом, — хвалился Мийтрей. Небрежно козырнув, он вышел. Королев пошел за ним.
Вернулся Королев через полчаса.
— Я предупредил Мийтрея, чтобы по пути нигде не задерживался. Парень он ничего. Но немножко того… Может заглянуть к какой-нибудь молодой вдовушке…
…В школе собрались в основном женщины и дети. Из мужчин пришло всего несколько стариков. Липкин обратил внимание, что многие будто нарочно вырядились в какое-то невообразимое рванье, в такое грязное, словно собирались невод водить. Конечно, хорошей одежды у них не было, но ведь и старая одежда может быть чистой, аккуратно залатанной. На первом ряду с важным видом восседала толстая старуха с бородавкой на кончике носа. На ней был какой-то страшно грязный балахон. Липкин знал, что у этой-то старухи была одежда и получше, и потому он спросил:
— Чего же ты, бабуся, на себя такое рубище напялила?..
— А разве ты мне когда-нибудь получше одежду приносил? — огрызнулась старуха. Большая бородавка на широком ее носу задрожала.
— Не привозил и сегодня не привез. Но выстирать-то можно было. Воды в Карелии хватает.
— Для кого же это мне наряжаться? Для вас, большевиков, что ли? Да если бы я в шелка оделась, вы бы с меня все содрали, нагишом бы оставили, а шелка своим зазнобушкам увезли. Знаем мы вас.
— Не ходят наши зазнобы в шелках. Ни в своих, ни в чужих…
Липкин подошел к столу и начал свое выступление совсем не так, как собирался:
— Все, что мы имеем, все свое. Свое и чистое. Совесть у нас чиста, живем мы среди своего народа, боремся за дело своего народа. А у тебя, бабуся, — Липкин в упор смотрел на старуху, — даже слова не свои. Чужие речи ты повторяешь, речи врагов карельского народа.
Тетрадь с докладом так и осталась в кармане. Говорил о том, к чему пришел на основании своего жизненного опыта, что было его убеждением. Враг карельского народа, финский капитализм, ведет свою подрывную работу, оттачивает нож, чтобы вонзить его в спину молодой социалистической Карелии. Финским капиталистам нужны леса Карелии, ее природные богатства. Военщина белой Финляндии стремится отодвинуть границы к Белому морю и к Онежскому озеру, чтобы укрепить свои позиции и позиции капиталистического мира, готовящего нападение на Советское государство. У них есть деньги, у них имеется хорошо поставленная машина пропаганды и шпионская сеть, они умеют обманывать народ красивыми словами о братстве народов-соплеменников, о свободе. А что значит их братство и свобода на деле? Убийства, грабеж, жестокость по отношению ко всем тем, кто не желает подчиняться их власти. За примерами далеко ходить не нужно…
