Николай Глебов - В степях Зауралья. Трилогия
На партийном собрании Евграф с Шеметом сели недалеко от председательского стола. Большинство собравшихся было в солдатских шинелях. На краю скамейки молодой матрос беседовал с двумя башкирами. В глубине большой комнаты устроилась группа крестьян. Были тут рабочие с кожевенных и пимокатных заводов. Народ прибывал. В комнате стало тесно. Вскоре показался Русаков.
— Товарищи! — прозвучал его четкий голос. — На повестке дня у нас один вопрос: Апрельские тезисы вождя нашей партии Владимира Ильича Ленина.
— Советы рабочих депутатов являются единственной формой революционного правительства: нам необходимо завоевать там большинство и тем самым изменить политику Советов, а через них изменить состав и политику правительства. Такова установка Ленина.
Евграф подтолкнул Василия и зашептал:
— Правильно ведь: у нас хозяином Сила Ведерников, в сельских комитетах тоже сидят богатеи…
В комнате послышался приглушенный шепот:
— Точно! Правильно! Так!
— …Буржуазия будет крепко держаться за свои права. Наша задача заключается в полном отказе от поддержки Временного правительства. Нужно покончить с империалистической войной, которая выгодна лишь капиталистам, и вести борьбу за мир.
Среди фронтовиков началось движение. Евграф с Шеметом, чтобы лучше слышать Русакова, пересели ближе.
— Только власть Советов может обеспечить мирную и радостную жизнь трудового народа. Мы знаем: борьба будет нелегкой, но мы победим!
Последние слова Русакова потонули в шуме рукоплесканий.
— Я считаю, что нам нужно познакомить с Апрельскими тезисами рабочих Анохинского кожевенного завода и бедноту сел и станиц Зауралья. Ваше мнение?
Истомин с Шеметом поднялись точно по команде.
— Мы хорошо знаем своих станичников, — заговорил Василий, — поэтому, как коммунисты, беремся провести беседы по станицам.
— Так, — довольный Григорий Иванович что-то записал на своем листке. — К рабочим Анохинского завода я пойду сам.
ГЛАВА 33
Осенью в Марамыш возвратились с фронта солдаты: Епиха Батурин и его дружок Осип. Явился Федотко. Вид его был грозен. Опоясанный пулеметными лентами, с двумя гранатами, висевшими по бокам, он на следующий день пришел в уком к Русакову.
Григорий Иванович, завидев на пороге матроса, пригласил:
— Проходи!
Федотко, вытянувшись во фронт, козырнул:
— Младший канонир Балтийского флота Федот Осокин явился в ваше распоряжение.
Русаков поднялся:
— Федот, да ты ли это? Прости, братец, я ведь тебя не узнал, — воскликнул он радостно, обнимая матроса. — Возмужал, да и вид-то у тебя боевой. Коммунист?
— Я ведь, Григорий Иванович, коммунистом стал, когда еще плавал на «Отважном». Давай теперь работу. Не терпится.
— Это хорошо, что тебе не сидится дома. Но только вот что, — лицо Русакова стало озабоченным. — Придется тебе эти воинские доспехи снять, — потрогал он рукой пулеметную ленту. — Гранаты спрячь в надежном месте. Пригодятся. Епиху с Осипом видел?
— Так точно, — козырнул Осокин, — вчера маленько гульнули. Осип напился с горя, а я с ним за компанию.
— А что у него за горе? — насторожился Русаков.
— Видишь ли, Григорий Иванович, тут такое дело… — Переминаясь, Осокин заговорил в смущении. — Осип до солдатчины фартил с Устиньей — сестрой Епифана.
— Как то есть «фартил»? — не понял Русаков.
— Ну, ухаживал… Любил, значит. А Устинья в войну вышла замуж за другого. Осипу обидно стало, что она не дождалась. Вот и загулял. Зашли мы в пивную, а тут Пашка Дымов к нам привязался. Я не стерпел и дал ему так… слегка помял…
— Так это ты выставил из пивной анархиста Дымова?
Федот виновато опустил глаза. Со вздохом сказал:
— Не удержался. Маленько поскандалил, — и, набрав воздуху, выпалил: — Терпеть не могу разную сволочь.
— Погоди, погоди, — брови Русакова сдвинулись. — Ты знаешь, что твоя драка в пивнушке на руку нашим врагам? Знаешь о том, что сейчас нужно быть особенно осторожным в своих поступках?
Матрос беспокойно переминался с ноги на ногу.
— Григорий Иванович, так я на радостях выпил. С ребятами два года не виделся… С фронта ведь пришел, домой.
— Домой? Нет, ты не дома, — сказал сурово Русаков.
— Как не дома? — Осокин поднял непонимающие глаза.
— Да, не дома, ты сейчас на фронте, — ответил спокойно Русаков. — Только этот фронт сложнее военного. Там ясно, где враг, а здесь он притаился.
Григорий Иванович подвел Федота к окну.
— Ты видишь дом Фирсовых? Снаружи все спокойно, а внутри засел хитрый и беспощадный враг.
— Знаю, что внутри враги! Один Сергей чего стоит! — задорно произнес Осокин.
Русаков вспомнил об Устинье, смолк и долго глядел в окна фирсовского дома. С усилием он показал на здание меньшевистского совета.
— И там враги. Они предают революцию, маскируясь революционными фразами. Теперь ты понимаешь сложность обстановки?
Федот кивнул:
— Моя вина, Григорий Иванович, каюсь.
— Ну, я тебе не поп! Что ж, первая вина прощается, — сказал тот дружелюбно. Простившись с Русаковым, балтиец вышел на улицу.
Городок дремал. Лишь на берегу реки были слышны голоса детей. В тени заборов лежали овцы и телята. Из открытых настежь дверей магазинов слышался стук костяшек на счетах. Разморенные жарой приказчики играли на опустевших прилавках в шашки, изредка бросая ленивые взгляды на стеклянную перегородку, за которой хозяин подсчитывал барыши. На улицах тишина и безлюдье.
«Полный штиль, — подумал Федот и, поправив бескозырку, огляделся. — Куда лечь курсом? Пойду к Епихе», — решил он.
Епифан во дворе седлал лошадь. Увидев друга, перевел коня под навес и уселся с ним на ступеньках крыльца.
— Далеко собрался?
— В Кочердыкскую станицу. Письмо надо доставить от своего бывшего ротного Фирсова к учительнице. — И в ответ на вопросительный взгляд Федота добавил: — Он старший сын Никиты Фирсова.
— Никиты Фирсова?! Ты что за буржуйского сына хлопочешь? — спросил Федот угрюмо. — Мы их на «Отважном» за борт повыкидывали, а ты нянчишься с ними?
— Нет, зачем, — ответил спокойно Епиха. — Ты не горячись. Мы тоже со своими офицерами разделались, и в этом деле помог нам Андрей Никитович, теперь начальник штаба революционного полка.
— Не верю я Фирсову, это тесто на буржуйских дрожжах замешено, — сказал Осокин.
— А мы с тобой, выходит, на опаре? — улыбнулся Епиха.
— На ней самой, — повеселел Федот, — о нашу, брат, корочку буржуйские зубы ломаются. — Помолчав, добавил: — Ну, раз ты горой стоишь за своего командира, дело твое. Андрея Фирсова я до войны не знал. А вот его брательнику Сережке мы с Осипом один раз крепко по ногам дали. Помнишь?
— И стоит: тот настоящая контра, — заметил Епиха.
За последние годы Епиха возмужал, стал шире в плечах, в его медлительных движениях чувствовались сила и уверенность. Загорелое лицо на первый взгляд казалось суровым: темно-карие глаза были неласковы, угрюмы.
Крепыш Федотко еще с детства чувствовал его превосходство над собой в кулачном бою и в горячих спорах. И теперь, поглядывая на могучую фигуру друга, сильнее проникался к нему уважением. Смелый и решительный, Епиха вместе с тем был осторожен и благоразумен.
Григорий Иванович вскоре подметил эти качества в молодом Батурине и, посоветовавшись с членами укома, поручил ему, как коммунисту, организацию боевой дружины в станице Зверинской.
ГЛАВА 34
Дул горячий ветер. Побурели и поникли травы. Точно расплавленное серебро, блестели на солнце солонцы. Мертвящую тишину Тургайской степи порой нарушал клекот беркута и редкий посвист сусликов. Иногда пробежит тушканчик и, завидев тень орла, стремительно зароется в песок.
Унылый пейзаж дополняли мертвые озера, окаймленные голыми берегами. Кругом — ни коня, ни человека. В синеве степи видны лишь одинокие курганы, следы старых могил. Иногда в низине, на ковыльном просторе, промелькнут две-три юрты пастухов, косяк лошадей, и снова — гнетущее безмолвие. Ближе к берегам Уя и Тобола шли заросли тальника, за ними редкие перелески, речные заводи, поросшие ярко-зеленой стелющейся травой, камыши, где день и ночь слышен гомон птиц. Почуяв воду, быстрее бежит конь, исчезает сонливость у всадника: приподнявшись на стременах, он бодро смотрит через заросли на лежавшую впереди станицу.
Христина, забравшись в густую тень жимолости, в палисаднике, читала книгу. Заслышав на улице топот коня, раздвинула кусты и увидела незнакомого всадника, который расспрашивал о чем-то проходившую по дороге женщину. Вот он повернул лошадь к воротам дома Ростовцевых и бодро соскочил с седла.
Христина подошла к калитке.
