Вячеслав Сукачев - Скучный человек
—- Почему помолчал? — упрямо тряхнул светленьким чубом Колька. — Пусть он знает, что и мы здесь даром хлеб не едим. Ты вот послушай,— повернулся Колька к Виктору Привалову, — в самый ледоход, да еще в проливной дождь, привозят к нам тяжелую роженицу. Катер отправить нельзя, вертолет вызвать — тоже нельзя, что тут делать? Я чуть с ума не сошел. Звоню в город, все рассказываю, там срочно вызывают главного гинеколога, и она мне полчаса втолковывает, как это чертово сечение делается. Выслушал я, вроде бы все понятно. Положил женщину на стол, провели местную анестезию, я за скальпель и — все вон из головы. Бросаю скальпель и бегу к телефону. Наслушался, сделал разрез, а что дальше — опять забыл. И не то, чтобы забыл, а боюсь неправильно сделать. Опять к телефону. Ленка, молодец, догадалась мне трубку полотенцем к уху примотать. Тут дело веселее пошло. И, представляешь, все удачно обошлось. На уровне лучших мировых стандартов. Во, брат, как у нас в деревне бывает...
— Да, интересный случай, — равнодушно кивнул головой Привалов, а сам с мольбою, с неожиданной страстностью думал о Лене: «Ну, скажи что-нибудь, не молчи. Хоть слово».
— Гость, наверное, с дороги отдохнуть хочет, — сказала она и странно на него посмотрела, так, что у Привалова что-то оборвалось внутри и покатилось красным шаром с необычайной скоростью, — а ты тут с разговорами пристал, — укоризненно глянула на брата Лена.
— Что, отдохнуть? — взбурлил Колька. — Да мы еще на реку пойдем. Нам еще столько сказать друг другу надо. Отдохнуть.
Но туг уже Лена оказалась решительной, и Привалов с благодарностью взглянул на нее...
Он долго не мог заснуть. Почему-то казалось ему, что и Лена сейчас не спит, что и она смотрит широко распахнутыми глазами в ночь и чему-то радостно улыбается.
Прошло два дня. Виктор Привалов заметно оживился и уже не говорил о своем скором отъезде. Как-то так само собою случилось, что Коля Петров отошел на второй план, а все вечера, каждую свободную минуту Виктор проводил с Леной. И на реку он пошел с ней, а не с Колей, и о себе Привалов рассказывал Лене, а не своему студенческому товарищу. Впрочем, Коля не обижался, он был по горло занят своими больничными делами: пришла пора ремонта, а стройматериалов не было, не хватало людей. Коля ругался, бегал куда-то жаловаться и ничего не замечал...
На второй день Привалов говорил Лене:
— Вы знаете, какая мерзкая штука всего добиваться легко? Это гибель, развращение личности, это конец всему, к чему человек только может стремиться. Мне легко давалась учеба, школу я закончил с золотой медалью, институт круглым отличником, и что же? Да ничего. Работу себе я выбрал сам, город — тоже. Через год напишу диссертацию, успешно защищу ее, буду преподавателем, буду стареть и в срок зарабатывать очередные звания. Что дальше? — Ничего. Виктор Привалов грустно смотрел на молчавшую, сосредоточенную Лену. Она сидела на днище перевернутой лодки у самой воды. Лена была в кофточке и короткой серой юбке. Привалову нравились ее стройные сильные ноги, и задумчивость ее нравилась ему. — Я знаю о своей жизни все, решительно все, — продолжал Привалов, глубоко затягиваясь сигаретой, — и мне скучно. Скучно на работе и дома, скучно в отпуске и гостях. Вы скажете — искусство, литература? Я бывал в Эрмитаже и Третьяковской галерее, в Андронниковском монастыре, Русском музее и Коломенском, и второй раз мне туда не хочется. Впрочем, по телевидению все это показывают куда интереснее: картины смотрятся лучше в репродукциях, чем в подлинниках, литературные произведения на экранах емче и сжатей, отнимают меньше времени и нервов. Ну так что же еще? Работа? Она была интересной, пока я ее осваивал. Теперь — нет. Теперь это просто скучная обязанность, которую я выполняю ради хлеба насущного...
Привалов перевел взгляд на реку и далеко на горизонте увидел дымящуюся трубу теплохода. Легкий ветерок задувал в ворот его распахнутой белой рубахи, и ему было приятно это легкое прикосновение ветра, напоминающее прикосновение чьих-то мягких и ласковых рук.
— Странный вы человек, Виктор, — тихо сказала Лена, — странный и непонятный.
Она пристально смотрела на него, и где-то в уголках красивых глаз уже можно было прочесть жалость и сочувствие к нему. Эти первые признаки влюбляющейся женщины, такие же вечные, как она сама, такие же непонятные, как окружающий мир. Привалов быстро обернулся к ней, посмотрел с любопытством и вдруг невесело сказал:
— Это вы напрасно, Лена. Я ведь не ради вашей жалости ко мне рассказываю об этом и не ради того, чтобы своей оригинальностью легче... влюбить вас в себя. Нет, Лена, это удел мелодрам минувшего века, впрочем, нашего века — тоже, но не мой. Вы это запомните, пожалуйста. Мне от вас ничего не нужно. Мне просто приятно и легко рассказывать вам о себе. Я знаю, что больше никогда и никому не расскажу об этом, но из этого ничего не следует. Очевидно, я просто скучный человек с психическим отклонением от нормы.
Лена покраснела и спрятала лицо в ладонях, а когда глянула на Привалова, он уже стоял по колено в воде, засучив джинсы, и что-то любопытное разглядывал на дне.
— А мне вот интересно, — громко и запальчиво сказала Лена, — все интересно: работа, книги, кино, река, вы, голуби, даже козявка мне интересна, потому что она живая тварь и мне хочется знать, куда и зачем она ползет. — В голосе Лены послышались приближающиеся слезы и Привалов с удивлением оглянулся на нее.— А вы... вы, наверное, и о моем чувстве знали заранее. Знали, что я полюблю вас и вам уже вперед скучно было. Ну и пусть, а я полюблю, и пусть, мне все равно, скучно вам или нет, но только я ничего заранее не знаю и знать ничего не хочу.
Лена спрыгнула с лодки и быстро зашагала вдоль берега и Привалов видел по ее крепкой, стройной фигуре, по ее походке и высоко поднятой голове, что она счастлива. Счастлива, может быть, тем, что есть эта река и есть это солнце, перевернутые лодки и песок, сопки на горизонте и Привалов в засученных джинсах. И самое смешное было в том, что и он уже любил эту девушку, любил ее волосы и голос, ее запальчивость и искренность. Но, подумал Привалов, любовь ведь не рассуждает — она или есть, или ее нет, а он и здесь все по полочкам разложил, он и здесь все знает. Так любовь ли это?
День был теплый, робко обдуваемый низовым ветром, еще без комаров и мошки, еще без одуряющего солнцепека и пожаров на островах. Лето еще только сочинялось в безоблачном небе и на тихо прогретой земле.
Виктор Привалов спал на веранде по собственной охоте. Его угнетали чистые комнаты и половички на полу, запах старого дерева и еще чего-то, присущего только деревенской избе. А здесь, на раскладушке, он мог вволю курить, ворочаться сколько угодно, вставать и выходить на улицу, никому не мешая и сам не стесняясь никого. Привычка к максимальным удобствам уже была его второй натурой.
Привалову не спалось. Было скучно и грустно лежать одному. Он встал, закурил и вышел на улицу. Вдруг вспомнил город, свою квартиру, свою среду. Но это быстро прошло у него, и он усмехнулся.
«Можно подумать, — саркастически размышлял Виктор Привалов, сидя на скамейке под большим черемуховым кустом, — что я специально приехал сюда влюбляться, что мне нужна Олеся и ее первозданная любовь. Господи, как глупо, но похоже на то...»
Виктор Привалов не видел, как медленно взошла из-за сопок луна и покатилась в пространство, не слышал, как скрипнула дверь за его спиной и на пороге веранды встала девушка в белом. Прекрасная, как мечта, щедрая, как любовь.
— Витя, — тихо позвала девушка.
Он вздрогнул и поежился. Он знал, что сегодня случится все, и ему было немного страшно и скучно уже. Отчего страшно, отчего скучно — этого он не знал. А между тем он уже поднялся со скамейки и медленно шел к веранде, пристально вглядываясь в девушку широко поставленными глазами.
— Витя, — прошептала девушка и уже больше не могла говорить, не могла слышать и видеть, а только чувствовать каждым своим нервом, каждой своей клеткой...
Коля Петров несказанно удивился и обиделся, когда на следующий день Привалов решительно заявил о своем отъезде.
— Ну брось, Витя, — уговаривал он, глядя на Привалова добрыми чистыми глазами, — мы еще и на рыбалку не съездили, и черемши ты не попробовал. Конечно, я тут закрутился и бросил тебя, но, понимаешь, ремонт, сам понимаешь, без него нельзя. А теперь там все закрутилось, и у меня будет много свободного времени.
Привалов собирался. Коля Петров не выдержал и крикнул сестру:
— Ленка, ну скажи хоть ты ему...
Лена не вышла.
— Прощай, Коля, — протянул руку Привалов, — будешь в городе, заходи непременно. И не надо уговоров, я все равно поеду. Будь здоров.
Коля Петров растерянно помигал и тихо ответил:
— Ну, прощай...
С утра, тихого и погожего, ничто не предвещало дождь и тем более — холодный дождь. А он пришел откуда-то с севера, вначале медлительный и неохотный, но очень скоро превратившийся в густой и плотный ливень, который, кажется, и не собирался утихать.
