Вячеслав Сукачев - У реки
Обзор книги Вячеслав Сукачев - У реки
Вячеслав Викторович Сукачев
У реки
Тепло долго не наступало. Очевидно, лишь потому, что не было настоящего ветра. А задул ветер и сбил прошлогоднюю листву с дубняка, и все встало на свои места: теперь лес был совершенно обнаженным, готовым дать новую листву, и сразу же пришли теплые, солнечные дни.
Степану Назанову было чудно замечать, как из-под снега, среди желтой отрешенности прошлогодней травы, пробивается развеселая зелень. Вроде бы и с робостью тянется она к свету и теплу, но так упрямо и отчаянно, что Степан не рисковал без нужды сходить с тропинок, боясь растоптать эту молодую жизнь неловким шагом.
А когда трава пошла чуть бойчее и начал зацветать багульник, вскрылась ночью река. Степан этого момента ждал всю зиму, тщательно рассчитывал сроки и только самую малость промахнулся. Два дня назад двинулись забереги, но двинулись так нерешительно, что Степанова прорубь, с черным, утоптанным снегом вокруг, за два часа сместилась не более чем на сто пятьдесят шагов. И вот здесь-то он обмишурился, подумал что это еще не настоящая подвижка, а просто ветром сорвало несколько льдин и течением снесло к утесу. Собственно, так оно и было, а причиной раннего ледохода стал резкий подъем воды.
Заслышав ночью неясный шум, Степан Назанов бросился к окну, но ничего не разглядел: на улице было темно и ветрено, и только шум с каждой минутой становился все отчетливее.
Он быстро оделся и подходил уже к двери, когда из другой комнаты его сонно окликнула Наташа:
— Па, что, лед пошел?
— Пошел, — торопливо ответил Степан, — да ты спи, он и днем еще будет идти.
Степан вышел на улицу, и его разом охватило тем грохотом, который сдерживали стены дома. Река работала. С веселой методичностью, завидным упрямством и силой она исполняла свою самую тяжелую работу года. Трудно поднимая многотонные ледяные поля, упрямо ворочая постанывающие льдины, с музыкальным звоном рассыпающиеся на холодно искрящиеся кристаллы, река с привычным постоянством выходила из плена.
Назанов стоял на крутом берегу, с жадностью вдыхал холодный, сырой от близкой воды верховой ветер и понимающе слушал эту удивительную работу взбунтовавшейся реки. Но долго так стоять он не мог, ему хотелось каким-то образом принять участие в ледоходе, и он поспешно спустился к воде и длинным шестом принялся отталкивать застрявшие на отмели льдины. Он забыл застегнуть куртку, и ветер трепал ее полы, раза два в резиновые сапоги хлестнуло холодной водой, но Степан этого не замечал. Он словно и сам освобождался от чего-то и с каждой новой минутой чувствовал, как в нем просыпаются силы, от которых хотелось зажить новой, необыкновенной жизнью, быть счастливым и удачливым. Это чувство было для Назанова почти незнакомым, и он тихо дивился самому себе, с робкой иронией улыбаясь в бороду.
Он не сразу заметил Наташу, а увидев ее смешную фигуру в длинной до колен куртке, обрадовался и весело закричал:
— Во, поперло-то как! Это тебе похлеще ледокола будет.
Чуть позже они прямо на берегу развели костер, и в его отблесках проносились мимо красные льдины. Наташа сидела на большом камне, ссутулившись и положив голову на колени, и уже по одному ее печальному виду можно было определить, что она лишь недавно отметила свое шестнадцатилетие.
Степан Назанов немного успокоился, по все еще был непривычно суетлив и разговорчив. Собрав и свалив у костра большую кучу сушняка, он присел напротив дочери и впервые за эту ночь закурил. Папироса ярко вспыхивала, и от этого мгновенного света и от костра его лицо в мягком обрамлении русой бороды тоже было красным, огненным, с весело блистающими глазами. Когда сталкивались особенно большие ледяные поля и над рекой вставал низкий, глухой рокот, перемежаемый тихим звоном рассыпающихся льдин, напоминающим звон колокольчиков, Степан замирал и все повторял в тихом восторге:
— Во дает! Это ж какая сила! Какая силища-то прет!
Наташа все больше молчала в задумчивости и удивлялась необычному оживлению отца. Лишь однажды, когда на большой льдине проплыла мимо чья-то поломанная нарта, лежащая вверх полозьями, она грустно сказала:
— А потом эти нарты увидит еще кто-нибудь и не будет знать, что мы их первыми видели. А еще раньше на них кто-то ездил…
Лед шел два дня. А потом лишь редкие льдины показывались из-за крутой излучины и так же одиноко скрывались за утесом.
Все эти дни Степан Назанов был в постоянных хлопотах. От него пахло краской, дымом, смолой. Прострочив днище лодки длинными узкими полосами жести и окрасив его в голубой цвет, он перевернул лодку и занялся переустройством кубрика. Вся эта работа была ему в радость, хорошо ладилась и приносила настоящее удовольствие.
Утром Наташа уходила в школу и видела отца на берегу реки, когда возвращалась, он был все там же, возле лодки, и тогда она несла ему поесть. Он быстро и жадно глотал пищу, стряхивал крошки с бороды, изредка, смущаясь за свою радость, подмигивал Наташе и вновь принимался за дело.
За этими заботами Степан не замечал, как вечерами Наташа стала куда-то исчезать и появлялась дома лишь в двенадцатом часу ночи, взволнованная, уставшая, но еще долго сидела на крыльце, обратив к реке задумчивый взгляд. И лишь когда под вечер пришел леспромхозовский трактор — сталкивать на воду паром — и после веселой и тяжелой работы потребовалась закуска к небольшой выпивке по случаю, Назанов заметил отсутствие дочери. Он бы и теперь не придал этому значения, но тракторист, серьезный раздумчивый человек со странной фамилией Заверниволков, с осуждением сказал:
— Да их теперь разве доищешься. Зреют, как поганки, в одночасье. В голове одни бигуди да танцульки.
Назанов серьёзно огорчился. Проводив тракториста, он долго в одиночестве сидел за кухонным столом, совершенно не представляя, что ему теперь делать. Прошел было в свою комнату и присел на диван, служивший ему вместо кровати, но ему не сиделось. На кухне он принялся тщательно перемывать посуду, подмел пол и принес дров к печке на утро. Но успокоения не было, и он вышел на улицу. Закурил и прислушался. Какой-то неясный шум доносился из леса. Степан долго силился понять причину этого шороха, но так и не смог. И вдруг он услышал голос Наташи.
— У нас свет горит, — говорила она совершенно незнакомым Назанову голосом, — отец, наверное, не спит.
— Чудной у тебя отец, — послышался ломкий басок, слегка покровительственный и небрежный, — в деревне о нем разное говорят.
— Он славный, — тихо ответила Наташа, — только неудачник. Подожди, ты слышишь этот шум?
Назанов невольно замер и насторожился, хорошо представляя, как теперь Наташа напряглась и узко сощурились ее глубокие, черные глаза.
— Что, какой шум? — удивлялся басок. — Я ничего не слышу.
— Да подожди ты, послушай… Теперь слышишь? Это почки лопаются. В лесу почки лопаются. Вот увидишь, завтра листья будут.
— Ты завтра-то в клуб придешь? — басок стал неуверенным и напряженным.
— Каждый день-то! Зачем?
— Увидеться охота.
— Так мы в школе увидимся.
— Ну, то в школе. Там разве встреча… И поговорить не дадут. А ты скоро уедешь?
— Не знаю, Саша, — впервые назвала Наташа собеседника по имени, и ее голос стал грустным, по-женски рассудительным, чему опять немало подивился Назанов. — Не хочется. Мне здесь лучше… А тебя дома не хватятся?
— Мне что, я отбрешусь, — уверенно сказал Саша, — а вот тебя отец не ругает?
— Меня?! — удивилась Наташа, и так она это сказала, что Назанов бочком, по-мальчишески юркнул в дом и торопливо принялся раздеваться.
«Да она совсем взрослый человек, — размышлял в недоумении Назанов, тихо и мирно лежа на диване, — за одну зиму повзрослела. Ведь когда я ее осенью забирал, совсем еще девчушкой была, а теперь… Это как же так получается? И что теперь делать? Сообщить матери? Она еще в панику ударится, да и не поймет…»
И еще долго ворочался на диване Степан Назанов, радуясь и тревожась за дочь и не зная, какое принять решение и надо ли его принимать вообще…
Утром почтальон на велосипеде привез телеграмму: «Встречайте 180 поездом 6 вагон 21 час».
Степан Назанов прочел телеграмму и удивился не ей, а тому, что лес действительно стоял облиственный, молодой и радостный, пронизанный яркой зеленью. Наташкины предсказания сбылись, и от этого он был тихо доволен, словно в жизни случилось нечто важное, решающее и его, и дочерину судьбу.
С утра он перевез бригаду лесорубов, и Екатерина Измайлова, нимало не смущаясь, что к ним прислушивались, грустно спросила:
— Что, оттаял, Степан?
— Как видишь, — откликнулся Назанов, без причины суетясь по парому.
— Да уж вижу. Почему в село не показываешься?
— Надобности нет. — Степан чувствовал себя неловко от пристальных взглядов мужиков и вел себя так, словно это не он мечтал о такой вот встрече. А то, что она нужна, он с особой силой понял в ледоход, но все получалось теперь как-то нескладно, и Назанов привычно насупился.
