Вячеслав Сукачев - Скучный человек
Обзор книги Вячеслав Сукачев - Скучный человек
СКУЧНЫЙ ЧЕЛОВЕК
Виктор Привалов скучал. Это началось у него не вчера и не сегодня, а бог знает когда — он не запомнил. Но думал об этом много и безрезультатно. В самом деле, попробуй объясни себе собственную скуку, если ты молод, если ты красив и умен, занят интересным делом, а скука не покидает тебя, пристально следит за тобою, словно ревнивая, любящая жена. Вы знаете средство от скуки? Какие-нибудь таблетки? Порошки? Что-нибудь острое или витаминизированное? Нет! Не знал этих средств и Виктор Привалов...
Однажды вечером, возвращаясь из больницы домой, Виктор задержался в парке и долго смотрел на то, как догорает солнце между двумя черными тучами на горизонте. Раньше он никогда не замечал, что солнце так быстро и решительно несется к земле, как-то боком заваливается за сопки и в считанные минуты пропадает с глаз. Теперь, заметив все это, он был слегка удивлен и ошарашен: в самом деле, как быстро все это свершилось — переход от вечера к сумеркам, — слишком быстро. Он постоял еще в раздумье, неожиданно для себя покривился в недоуменной улыбке, пожал плечами и пошел дальше.
Ровно через час Виктор Привалов вышел из дома и направился к центру небольшого городка, в котором он жил и работал, блестяще закончив медицинский институт. Высокий и стройный, в хорошем костюме, при модном галстуке и в туфлях красного отлива, он производил впечатление, знал это, успел забыть, равнодушно привыкнув к любопытствующим, оценивающим, завистливым и восхищенным взглядам праздных и непраздных людей, встречающихся ему на пути. Он шел быстро и легко, высоко вскинув красивую голову, и все было бы просто прекрасно, если бы не скучающий и равнодушный взгляд его серых, широко поставленных глаз. Мир холодно и бесстрастно отражался в них, как отражается он в окнах домов, в холодной реке и весенних лужах на тротуарах.
Виктор Привалов не удивился и не обрадовался, когда прошедший мимо человек вдруг радостно окликнул его. Это был однокашник по институту, немного застенчивый, немного тяжеловатый и наивный Коля Петров. Сразу после института он уехал к себе в деревню, и Виктор вскоре забыл о нем совершенно, легко и просто выключив из круга своих знакомых. И вот на тебе — встреча!
— Витька, чертуха! — кричал Колька Петров. — А ведь я было совсем мимо проскочил. Ну ты пижон, честное слово, попробуй тут не проскочи! Уж не наследство ли от Приваловых получил?
Это была старая, еще институтская шутка, но Виктора Привалова она неожиданно растрогала и взволновала, и он сам вдруг заспешил говорить, радостно вглядываясь в простоватое лицо Кольки Петрова.
— Послушай, да что мы здесь стоим? — спохватился Виктор. — Пошли со мной, здесь недалеко, там и поговорим обо всем.
— Не могу, — виновато развел Колька руками,— я на теплоход бегу. А ты вот что, — вдруг взволнованно зачастил Колька Петров, — ты приезжай ко мне. У нас рыбалка — во! Воздух. Молоко. Черемша. Мед. Приезжай, Витька, честное слово. Хоть на месяц. Каяться не будешь.
Но Виктор Привалов уже отошел от минутной радости по поводу встречи и, пожимая теплую Колькину руку, вяло ответил:
— Вряд ли. Не обещаю. Далековато ты забрался.
На том и простились. Колька Петров побежал в речной порт, а Виктор Привалов пошел дальше своей дорогой.
Еще через час Виктор Привалов сидел в мягком и удобном кресле, вытянув ноги в красных махеровых носках и перелистывал старые, изрядно потрепанные журналы. Зачем он здесь, зачем журналы, кофе с коньяком, зачем женщина, готовящая для него этот кофе — он не знал. Все было случайным, временным, совсем не нужным ему, но лучшего он пока что ничего не придумал, и вот сидел в кресле, листал журналы, равнодушно слушал то, что говорила ему женщина, выглядывая из кухни. А женщина говорила длинно и путанно, перебивая себя, бесконечно спрашивая его мнение, и он в конце концов раздражался до предела, и начинал ненавидеть женщину так, как ненавидят собственный порок. Утром он вырывался из квартиры и объятий женщины совершенно отупевшим, с мерзким чувством отвращения не только ко всему окружающему его, но и к самому себе. С головной болью от кофе с коньяком, злой и невыспавшийся, он приходил на работу, что-то делал, что-то кому-то отвечал, ел в столовой щи, после обеда пил минералку и изо всех сил боролся с подступающей дремотой, тяжелой и вязкой, словно морфий. А вечером Виктор Привалов снова шел к женщине, снова листал журналы и пил кофе с коньяком. И это у него уже становилось привычкой, вместе с женщиной, ненавистью к ней, головной болью, утренним отупением и клятвами глаз туда не казать.
Как получилось, что он замкнул себя в этот круг, почему не умел порвать его, почему и пальцем не пошевелил до сих пор для другой жизни — Виктор Привалов тоже не знал. Все в его жизни случалось как-то само собой, словно заранее было написано ему на роду, словно он проживал случайную жизнь, а его настоящая жизнь была еще вся впереди.
А женщина, между тем, все продолжала говорить, и от ее ровного, сильного голоса у Виктора тихо позванивало в ушах.
— Ты и представить себе не можешь, Витенька, до какой степени выматывают меня все эти вызовы на дом. Представляешь, приезжаю я сегодня по одному вызову, а там мужик в дрезину пьяный. Жена лежит с температурой тридцать девять и восемь, а он лыка вязать не может. Ну как, как, скажи мне, можно опуститься до такого скотства? Ну вот скажи, ты же умный человек?
— Взял мужик да и напился, какое тут скотство? — потихоньку заводясь, отвечает Виктор Привалов.
— Ну, а ты бы вот смог так? Представь, я лежу при смерти, а ты напиваешься в стельку, а? Ты это можешь себе вообразить?
— Вполне.
— Тогда я отказываюсь понимать тебя.
— Ты меня никогда и не понимала.
— Спасибо.
— На здоровье.
— Мы опять начинаем ссориться. С тобой совершенно невозможно разговаривать.
— Ну так помолчи.
— С какой это стати? Я, слава богу...
— Помолчи! — вдруг в бешенстве отшвыривает журналы Виктор Привалов. — Ты можешь элементарно помолчать, черт возьми?! Или тебе для этого надо лишиться языка?
Наступает долгое, тягостное молчание, после которого двери на кухню с треском захлопываются, и уже вскоре оттуда доносятся сдавленные рыдания, потом шумит вода в кране, потом все стихает.
Виктор Привалов резко поднимается с кресла, торопливо надевает пиджак и идет в прихожую обуваться. Когда он затягивает второй шнурок, в прихожей появляется женщина с насильственной и виноватой улыбкой на лице.
— Ты уходишь? — робко спрашивает она.
— Да, ухожу! — резко и зло отвечает он ей.
— Ну не сердись, Витенька, я и правда ужасно болтливая. Ну, прости меня, глупую... Не уходи.
— Да почему прости-то? — вдруг снова взрывается Виктор Привалов и в бешенстве смотрит на женщину.— Ведь я тебя оскорбил, я! Понимаешь ты или нет? Так почему же ты мне говоришь: прости? Почему, я спрашиваю?
— Не знаю, Витенька... Я так тебя люблю...
— А мне это осточертело! Надоело! Обрыдло! Все! Прощай! И никаких звонков. К черту!
Виктор Привалов выскакивает на лестничную площадку с перекошенным от злости лицом, трясущейся рукой выхватывает из пачки сигарету и, прикурив, глубоко затягивается несколько раз подряд, совершенно не ощущая дыма.
На улице по-весеннему свежо и ясно. Луна вылупилась из-за крыш дальних домов и безгрешно смотрит на грешную землю. Но Виктор Привалов ничего этого не замечает, широко шагая по притихшим ночным улицам городка. Вспышка злости на женщину постепенно проходит, и на смену появляется тупое раздражение против самого себя. Постепенно оно переходит в раздражение против всего мира.
Дома, едва он успевает переодеться, звонит телефон. Виктор долго и тяжело смотрит на него, потом медленно снимает трубку, слушает и тихим напряженным голосом говорит:
— Я завтра уезжаю в деревню. Беру отпуск и уезжаю в деревню. Я больше так не могу. Прости меня, но я не могу, не могу, не могу...
За восемнадцать часов, что тащился теплоход к Колькиной деревне, Виктор Привалов успел пять раз раскаяться в своем опрометчивом решении и серьезно подумывал о том, чтобы пересесть на встречный транспорт и вернуться домой. Суровые скалы, пробуждающаяся к жизни тайга, проплывающие за бортом теплохода, очень мало занимали его. Все это он уже видел в кинофильмах, по телевидению и, надо сказать, там это выглядело куда впечатляюще. Кино- и телеоператоры выбирали для съемок самое значительное, яркое, задерживающее на себе внимание, стоящее его, а здесь надо было напрягать воображение, заставлять трудиться мозг. Зачем? И Виктор не утруждал себя понапрасну. Облюбовав кресло на корме теплохода, он безразлично и вяло смотрел прямо перед собой.
Но постепенно свежий воздух, который шел от могучей реки, ярко припекающее весеннее солнце, монотонная работа дизелей в утробе теплохода успокоили Виктора Привалова. Было даже одно мгновение, когда ему вдруг захотелось плыть на теплоходе бесконечно, ни о чем не думая, ни от кого не завися. Но мгновение это прошло, поселив в Привалове легкую грусть, сожаление о чем-то малопонятном и вряд ли доступном человеку.
