Евгений Чернов - На узкой лестнице
— Чего стоим?
И другой голос ему что-то ответил…
О ВЗГЛЯДАХ, ЧАСАХ И ЗМЕЯХ
Виталий заехал в Дом творчества в среду, а в воскресенье к нему обещали нагрянуть гости — Мария Владимировна и Леонид. Хотели еще прийти супруги Запекановы, но позвонили накануне и отказались, сказали, что вот в следующий выходной будут обязательно.
Ладно, сами себя наказали: копченый волжский лещ их дожидаться не будет.
С утра погода обещала… Но уже после завтрака косо пошла снежная крупа. Когда Виталий шел из столовой в коттедж, она шуршала на полушубке; шумели сосны и что-то там вверху, в кронах их, покряхтывало и поскрипывало.
В номере у него было два окна. Одно выходило в глубину двора, там еще сохранялось относительное спокойствие, еще перебегала от дерева к дереву белка в поисках корочки хлеба; другое — на тропинку, по которой он шел. Там уже наметало на асфальт.
Виталий прилег на кровать, и она, деревянная, застонала всеми десятью суставами; сколько, должно быть, испытала старушенция на своем веку. Вот кому бы писать воспоминания, цены бы им не было.
Виталий засунул руки за голову и стал думать, как бы удачней провести здесь отпущенный месяц. То, что работать надо каждый день, тут и разговоров никаких. Но пошел четвертый, а результатов пока — увы… Какое-то беспричинное беспокойство, и никак не дает оно сосредоточиться.
Потом он стал думать о привычном, о том, что в последнее время ему мешает жена. Раньше как-то обходилось, но теперь она помогает сыну-первокласснику готовить домашние задания и кричит на ребенка высоким завывающим голосом, который, как ночь ото дня, отличается от того низкого, грудного, исключительно сердечного, которым она разговаривает по телефону с его знакомыми. Виталий пытался объясниться с ней, но куда там! Она и на него закричала: в других семьях мужики как мужики — и по магазинам бегают, и детей воспитывают, и деньги в дом приносят. Да! Да! И деньги приносят! Ответить было нечего. Эти деньги — сущее бедствие: сколько ни приносишь, все равно не хватает.
Прошлым летом на юге одна старушка, так давно закончившая литературную деятельность, что даже не верилось, что она была, сказала Виталию:
— У вас удивительно обаятельная жена. Хотите, дам совет: никогда никому не говорите, что не можете жить с ней. И уж тем более не судитесь.
— Это еще почему? — Виталий был сбит с толку.
— Потому что в чужих глазах вы всегда будете неправы. Вы даже не представляете, какой чарующий взгляд у вашей жены.
Накануне его отъезда жена сидела возле сына с ремнем. Время от времени сын орал. Виталий вышел из своей комнаты навести порядок и увидел глаза сына — покорно отупевшие. Тот смотрел на мать и пытался угадать ответ, который бы ее удовлетворил. Но промахивался, неспешный по натуре человечек. Увидев отца, сын заревел.
— Ты чего ревешь?! Отца увидел, да? А ну прекрати немедленно!
— Послушай-ка, пятый час без перерыва…
— А это не твое дело! Вот садись сам и занимайся!
Крыть было нечем: как бы Виталий помог сыну? Учили сейчас по-новому, и если помогать, то надо было вникать с первого дня. А где такая возможность? А кто кормить их будет — орущих и плачущих?
Когда они закончили, был вечер, без пяти девять.
— Готовь портфель на завтра и разбирай постель.
— Мама… А вечерняя сказка?
Тело ребенка дернулось и замерло на секунду, руки прижаты к груди, лицо поднято… И этот просящий, умоляющий взгляд, унизительно покорный, преданный, как, наверное, у раба в последнее мгновение перед дарованием свободы — отчаянье и страх: а вдруг откажут.
— Никаких сказок, бестолочь!
В косом свете настольной лампы глаза жены горели, как два кругляша, выпиленных из раковины перловицы.
В принципе можно было бы написать семейную повесть. Плохо ли? Семейная повесть! В наше время это как раз то, что нужно. Хорошо! А кто там будет положительным героем? Кто будет нести заряды тепла и доброты? То-то и оно! Не в нашем характере перекладывать ответственность с широких плеч на хрупкие и нежные.
В номере не светлело, стоял все тот же рыхлый полумрак, и словно не к полудню время идет, а к ночи, самая пора включать электричество. Сосны гудели вовсю на одной низкой непрерывной ноте, будто за стенами кто-то тащил нескончаемый смычок по толстой медной струне.
Виталий выглянул в окно и присвистнул: ну и раскружилось, разгулялось декабрьское ненастье! Годна еще, оказывается, на что-то ушибленная преобразованиями природа. Снег валил сплошной стеной, тяжелый, набрякший, а понизу — мело. Там, где была тропинка, стремительно развивались белые космы. И это здесь так, почти что в лесу, в тиши. А что тогда делается на дороге от станции до Дома творчества? Там, наверное, только на вездеходе и можно пробиться. Странные дела: а ведь ночь накануне была тихой и теплой, с крыш капало…
Вдруг Виталий, к своему изумлению, увидел темное пятно, движущееся по направлению к коттеджу. Вскоре не оставалось никаких сомнений, что это Мария Владимировна, и движется она спиной вперед, воротник ее шубейки поднят. Вот она достигла крыльца. Постучала.
Он помог ей раздеться, налил из термоса горячего чая.
— Никак не ожидал, — суетился он, не зная за что схватиться. — Может, коньяку добавить в чай?
— Погодите, Виталий, дайте отойду.
Марии Владимировне как будто неловко было, что она пришла в такую погоду, и она сочла необходимым оправдаться:
— Все электричка, два часа стояли на подступах к вам.
— Запекановых не будет, вчера отказались.
— Это ладно, я вот думаю, Леонид не придет. Как вы считаете? Разве он пойдет в такую погоду?
Виталий пожал плечами.
— А с другой стороны, — не успокаивалась Мария Владимировна, — сильный, здоровый молодой человек. Что бы ему погода?
— Тоже верно…
Виталий убрал со стола бумагу и постелил газету.
— Да. Леонид может не прийти, — не унималась Мария Владимировна. — Вы обратили внимание, как он заботится о своей персоне? Летом на юге мы оказались в одном заезде, я еще смеялась — в воду он заходил только по грудь. Наверняка боялся утонуть. Такая потеря для человечества.
Виталий промолчал. Жил он в другом городе и в тонкостях здешних отношений не разбирался. Мария Владимировна и Леонид работали в одном жанре. Может, у них принято оказывать друг другу повышенное внимание?
Мария Владимировна была высокого роста, хорошо сложена, и лишь в последнее время, когда позади остался скромный сорокалетний юбилей, у нее наметилась некоторая склонность к полноте. Нос и подбородок у нее крупные, на правой щеке глубокая вертикальная морщина. Почти мужское лицо, если бы не глаза и не удивительные волосы. Густые были они, ровные, как раз до плеч, и на лбу — челкой. Качнет Мария Владимировна головой — и пройдет по волосам шелковисто-коричневатая волна. Лицо, обрамленное ими, выглядело тоньше и нежней. Когда она говорила, то смотрела на собеседника не отрываясь, и казалось, что она не моргает. И через минуту уже ничего не видишь и не замечаешь, кроме этих глаз, и следишь не столько за разговором, сколько за их выражением.
— Хорошая комната, — сказала Мария Владимировна. — Представляю, как вам здесь поработается.
Она стояла у окна, всматриваясь в снежную кутерьму, и на прямых волосах ее лежала дорожка света.
— Да. Он, конечно, не придет. Собственно, зачем ему рисковать? Вы же не главный редактор какого-нибудь журнала и не директор столичного издательства. С вас и взять-то нечего.
— С меня можно взять копченого леща, — ответил Виталий и развернул газету. Рыбина была словно отлита из бронзы. Античный лещ, каждая чешуйка — с ноготь большого пальца.
— Почти равноценная замена… Виталий, а можно чаепитие немного задержать? Посидим еще просто так.
«Все-таки надеется, — подумал Виталий. — Какая, однако, привязанность». Он хотел пошутить на этот счет, но не успел. Сильный стук раздался в дверь, она с силой распахнулась так, что ударилась ручкой о стену. И в комнату ввалилась незнакомая женщина и следом за ней Леонид.
— Привет варягам, — закричал он. — Думали, не приду? Радовались, поди… Где можно просушить одежду?
Их шубы были плотно забиты снегом, а лица — оглушенно бестолковые…
— А я вас не заметила. Вы что, по воздуху?
— Мы через дыру. Надо было смотреть в другое окно.
— Оригинально, — сказала Мария Владимировна; она то поглядывала на спутницу Леонида, то вопросительно глядела на Виталия. Виталий отвечал ей. Их взгляды, как сейчас стало принято говорить, были вполне материальны. Беззвучный диалог можно было передать так: «Вы что, знали, что он придет с дамой?» — «Ну что вы, нет, разумеется». — «Зачем ему надо было? Так хорошо посидели бы». — «Сам удивляюсь». — «Жаль, что метет, а так — ушла бы». — «Да ладно вам…»
