Евгений Чернов - На узкой лестнице
Вид самолета, просторного аэродромного поля, бесконечной темной сини небес — простора, которого давно уже не видел Виктор, а точнее, чего давно уже не ощущал Виктор, — неожиданным образом подействовал на его нервы. Ему вдруг подумалось: а что это за рабская зависимость от места, от клочка земли, на котором проживаешь. Что за дела! А может, на другом клочке лучше? А действительно, а вот махнуть на все рукой — живем в конце концов не десять раз, билеты в кассе есть, только что по радио объявляли. И вещей не надо: новое всегда начинают на новом месте. Люде — телеграмму, она поймет, она и на его службе все уладит. Люде, кстати, тоже надо менять обстановку. Перемены всегда прогрессивны.
Но прокатил рядом автокар с тележкой, на которой были как попало навалены разноцветные чемоданы и сумки. Посмотрел он на тележку и подумал, что она, наверное, родственница той, которую катает рабочий по магазину. И вернула тележка Виктора на родную землю. «Мечты, мечты, где ваша сладость…»
— Нет, Жор! Все это нереально. Я напишу тебе, Жор. Не обижайся…
— Да ладно, чего там, — сказал Георгий. — Ежа под черепок запустил — и то ладно. А так — все-таки приезжай.
Когда самолет устремился в небо, было ощущение, что по земле он бежал куда быстрей; но очень скоро алюминиевая птица, уносящая брата, превратилась в точку, а потом и вовсе исчезла.
Виктор вышел из автобуса. На душе было не то что тяжко, на душе было как-то непонятно муторно, словно потерял что-то, а что — никак не мог вспомнить. И еще — как будто бы что-то случилось. Ну а так-то ведь не случилось ничего… Брательник улетел? Так за тем он и прилетал, дорогой спасатель, чтобы улететь. Люда смотрит «Лебединое озеро». А вон и кот у магазина смотрит на него, Виктора, жмурится, но как-то странно — будто ему подбили один глаз.
Все вокруг здесь было по-прежнему, как то и должно быть. Газоны пестрели цветами, шли люди, кто-то выставил на окно динамик, и на всю окрестность звучал под перебор гитары хриплый голос Высоцкого. В это время в их микрорайоне всегда много музыки: то Алла Пугачева, то Джо Дассен. Но что-то сейчас для Виктора неуловимо изменилось. Он подумал: и улица эта, и желтая кирпичная стена кинотеатра, которая видна сквозь редкие деревья детского скверика, и все, все, что видит он сейчас, — будет окружать его до конца жизни. Вот по этой улице и гроб понесут. А еще не издано ни одной книжки. И ничего у него, может быть, и не устроилось, если бы не помощь брата, если бы не помощь сестры. Чушь какая-то… А у него желание — наоборот, им помогать бы… Хотя бы коробки конфет высылать по праздникам… Огромен город, но что толку зря коптить небо. Может, действительно уехать куда?
У некоторых домов, которые были повернуты в сторону заходящего солнца, цвет окон был кровав и влажен. Кот потянулся, выгнувшись полумесяцем, и не спеша пошел в магазин.
«Сока, что ли, выпить? — подумал Виктор. — И хлеба наверняка дома нет. Придет супруга с «Лебединого озера»… Надо к ее приходу картошки пожарить. Вот будет сюрприз».
Так же не спеша, как тот котяра, он зашел в распахнутые и заклиненные, чтобы не закрывались, двери. И едва он переступил порог, как увидел ее. Ее белые-белые волосы, ее сверкающий белизной халат и тот же черный галстук, имевший свойство переворачиваться. Народа в этом отделе не было: спиртным торговать перестали.
Зинка его тоже увидела и тут же стала делать движения из индийского танца, и плечами покачивать, и головой.
«Читала», — сразу догадался Виктор. И теперь не подойти к ней было нельзя — таковы законы писательского мужества. И он подошел, и она взяла тряпку и провела ею по прилавку.
— Ну чо? — сказала она как старому знакомому. — Отовариваться пришли?
— Это точно, отоварьте, м-м-м… — Он пробежал взглядом по графинам, в которых Зинка держала сок. — Вот стаканчиком апельсинового сока.
— Так уж и апельсинового, — в голосе ее прозвучали материнские нотки.
— Да! Не откажите в любезности.
— А я думаю, чего не заходят. Неужто, думаю, обиделись. Жизнь-то какая: наше дело — отказывать, ваше дело — настаивать. Так вам чего?
— Стакан апельсинового.
— Значит, портвейна? А может, чистенькую? Есть и чистенькая для хороших людей.
Наполняясь злостью, Виктор подумал: вот она, действительно, жизнь — умей ждать, и все придет. Все, все придет. Только придет, когда это будет совсем не нужно.
Зинка терпеливо ждала, и это ее терпение было подобно пригоршне воды на раскаленный камень. Он почти закричал:
— Время! Время… Ты посмотри, сколько время…
— А это тебя не касается, — сказала Зинка и подмигнула ему.
ЗАБОТЫ ПАССАЖИРА КОВЫЛКИНА
К поезду Ковылкин пришел минут за сорок. Пуст еще был перрон, закрыта дощатая продовольственная будка, такое ощущение, словно опоздал и все давно разошлись. Порыв ветра ударил по лицу песком. Когда Ковылкин протер глаза, свет послеобеденного солнца показался ему жестяным.
А потом подъехал электрокар. Буфетчица — ее сразу узнать по красным волосам и прокуренной физиономии — открыла тамбур и вместе с водителем перенесла туда ящики с продуктами. Чего-то она, видно, сунула за труды водителю: когда он двинул в обратный путь, спецовка на его груди отторбучивалась.
Люди вокруг появились как-то сразу, будто из-под земли вышли или сняли шапки-невидимки. Тесно и галдежно стало на перроне. А проводников еще не было ни у одного вагона. Скорей всего, они собрались у начальника поезда на пятиминутку. И речь там идет наверняка о культуре обслуживания, о чем еще им говорить, собравшимся вместе?
Ну насчет культуры Ковылкин кое-что знает…
А когда, наконец, разобрались по вагонам, Ковылкин почувствовал: не остыл еще вагон от прежнего рейса, пахло в купе, несмотря на приспущенное окно, распаренной синтетической обивкой, разогретой пылью. Что поделаешь, неистребимый аромат местного поезда!
Следом вошедшие две девушки бросили на полки спортивные сумки и ракетки в чехлах.
— Какой вонизм, — сказала одна.
— Элементарно, — ответила другая.
Третью полку занял мужчина с крупным вытянутым лицом. На каждое свое движение он направлял в сторону Ковылкина: «Простите, пожалуйста. Простите, пожалуйста». Умрешь со скуки!
Время до отправления еще было, и Ковылкин пошел покурить. Проводница мельком взглянула на него: кто бы это вышел, свой или чужой? — и повернулась к ветру спиной. Значит, спиной и к Ковылкину. И это его отчего-то сильно задело.
Он стал ходить около вагона, покуривать, бросать на проводницу внезапные и, как ему казалось, пронзительные взгляды. Они, как тайно надеялся Ковылкин, должны были встревожить проводницу. Должны… Но, увы, отскакивали они от нее, не причиняя никакого душевного ущерба. Тогда он подошел и спросил:
— А с бельишком как? С постельным?
Проводница удивленно посмотрела на него.
— С постельным бельишком хорошо. А что вас волнует?
— Когда сюда ехал, бельишка не хватило. Это ужас какой-то, на весь вагон всего четыре комплекта. Пока я в тамбуре курил, мне и не досталось.
Проводница не ответила и стала смотреть в сторону.
— Но я все материалы собрал. — Ковылкин достал из заднего брючного кармана бумажку. — Вот тут у меня: старший контролер Веремей Николай Семенович. Вам ничего не говорит эта фамилия?
Проводница промолчала, но смотрела уже на Ковылкина.
— Есть у меня и начальник поезда — Лунева.
Взгляд проводницы сделался высокомерным.
— А вы, собственно, кто?
— Вы не так меня поняли. Я не жалобщик. Просто хотел написать в редакцию, чтобы как-то помочь вам. Вы же не виноваты, раз не хватает постелей. Мы, пассажиры, на вас кричим, а вы здесь ни при чем.
— Тут многие писали, — философским тоном, и не очень-то любезным, сказала на это проводница. — Писали, писали, только толку от этих писаний.
И снова Ковылкин, покуривая сигарету, стал ходить вдоль вагона, а проводница опять повернулась к ветру спиной. Но теперь Ковылкин чувствовал: завязалось между ними нечто, нечто этакое… И они теперь не посторонние друг другу.
Едва тронулся поезд — девицы пошли в ресторан, а к товарищу, который все извинялся, откуда-то прибежал мальчик.
— Давай поихраем, — сказал он, припадая на букву «г».
— Давай.
Мальчик сел рядом и постучал кулачком по голове мужчины.
— Тук-тук! Хозяин дома?
— Дома!
— Хармонь хотова?
— Готова, — с непонятной радостью закричал мужчина.
— Можно поиграть?
— Только не сломать!
Мальчик схватил дядю за уши и стал их растягивать в разные стороны — ага-га-га-га…
Им было так весело, что Ковылкин тоже засмеялся. Вот она, простейшая форма бытия: чего не жить да не радоваться. «Гармонь готова»? — и никаких проблем. Так думал Ковылкин, направляясь в нерабочий тамбур, покачиваясь вместе с вагоном, погромыхивая спичками.
