Евгений Чернов - На узкой лестнице
Леонид был коротко подстрижен, высок, в меру широкоплеч, в прилегающей куртке — спина из темной кожи, перед из светлой замши. Фигура у него была подобрана, как у пловца-разрядника. Кстати, плавает он хорошо, так что зря Мария Владимировна про купанье-то…
Даму свою Леонид, разумеется, представил, но имени никто не запомнил, и все простодушно решили — невеста. Так вот, вначале невеста показалась Виталию некрасивой, с какой-то стремительной вытянутостью черт, с выражением лица, какое бывает у человека, когда он поднимается на цыпочки, чтобы из-за чужих спин разглядеть: что же там? Возникло даже недоумение насчет Леонида: чего же это он, сам такой представительный, с прочным положением в обществе. Однако тепло на невесту подействовало положительно. Она отогрелась и расцвела. Об этом можно было судить по Марии Владимировне: все задумчивей и темней становились у нее глаза. А еще Виталий обратил внимание, какая тонкая талия у невесты, что подчеркивали неожиданным образом неуклюжие унты из пятнистой шкуры.
Невеста же на всех посматривала доброжелательно, а на Леонида с обожанием.
Когда заканчивали античного леща, разговор зашел на профессиональные темы.
— Мельчает молодой писатель, — начала Мария Владимировна. — Тут один упросил роман прочитать. Читаю — ну что ты будешь делать! — ну тяп-ляп… Небрежность просто удивительная. Герой там с двойной фамилией, Мамин-Сибиряк, допустим. Так он пишет эту фамилию через запятую. Я ему сказала, а он мне: какая разница, говорит, это в содержании, говорит, ничего не меняет. Вы, говорит, главное — на обсуждении поддержите.
— Точно, точно, — оживился Леонид. — Главное для них — издать книгу. И мыслят они теперь особыми категориями. Вот эта книга, допустим, идет под кодовым названием «Подвал». На этот гонорар они благоустраивают на даче подвал, там же и бильярдная. Следующая книга — «Котел»: как без своей котельной? Потом пойдут антресоли, чердак…
— А часы у тебя действительно отличные, — бесцеремонно вмешался Виталий. — Сразу не поймешь, что электроника.
— В этом-то и весь шарм, — сказал польщенный Леонид. — Внешне как ширпотреб, а изнутри — японская электроника.
— Из одного комплекта, — протянула руку невеста. На ее запястье тоже были желтые часики с белым, как будто слегка подпаленным циферблатом.
— Если Японию рассматривать как комплект, — быстро уточнил Леонид.
Невеста ничего не поняла и кивнула.
Виталию отчего-то стало неловко. Он приподнял термос. Тяжелый. Значит, новый чай готовить рано.
Ох уж эти часы, ох уж эти бесконечные вариации человеческих странностей…
Виталий как-то был включен вместе с Леонидом в писательскую бригаду, ездили к строителям атомной станции. Виталий обратил тогда внимание на старенькие, обшарпанные часы Леонида, с циферблатом в мелких трещинках, словно не одна, а сразу четыре паутинные сети наложились друг на друга.
Леонид перехватил взгляд Виталия, выше поддернул рукав пиджака и тоже посмотрел на часы.
— Старье, — сказал он и покачал рукой. — Правда, ходят неплохо. Но дома есть хорошие, приятель достал через «Березку». Последняя модель «Сейко», электроника. Три с половиной сотни отдал. А фирменное клеймо знаешь где? На ремешке, скромненько так, на самом хвостике. «Сейко» — и все.
— А зачем тогда эти нужны?
— Ну, милый, четыре сотни таскать за здорово живешь, это, знаешь ли… Если бы какая надобность была. Старье беру в отпуск, в командировки, когда на велосипеде катаюсь. А те — при спокойной жизни. В редакцию, допустим, в журнал.
Такого Виталий еще не слышал, чтобы иметь повседневные и выходные часы.
Виталий вспомнил рассказанную кем-то к слову историю, тоже связанную с часами.
Довольно известному, но еще молодому по возрасту писателю жена подарила на день рождения часы. Потом случилась домашняя руготня, и писатель в порыве гнева в знак протеста выбросил подарок в окно.
Виталию этот жест понятен. Кто из мужской братии что-нибудь не бил, не ломал, не выбрасывал в окно в момент особого настроения…
А утром, когда душа поостыла, писатель спустился во двор и нашел эти часы.
Ну и что? Все правильно! Как понимает Виталий, каждый поступил бы так же; буря утихает, и нужная вещь прибивается, склеивается, а брошенная — поднимается.
Но часы были все-таки обречены. Есть вещи, приходящие к человеку уже под этим знаком; особая мета на них, тайный росчерк…
Так вот, как-то писатель гостил в Сибири у собрата по перу. Радушный хозяин не мог не показать свое сокровище, свое чудо — голубую чашу, воды которой столь же глубоки, сколь высоки своды небес. Шли они на катере, и нужно было по традиции бросить за борт монетку на счастье. А монетки-то как раз и не нашлось. И тогда писатель, не задумываясь, отстегнул браслет, и сверкающая никелем вещица — дорогая, и не потому, что электроника, а потому, что подарок любимой женщины, — загорелась последний раз в солнечном луче, соскользнула с руки и скрылась в студеных водах, и теперь уже навечно.
И никто вокруг не сказал ни слова. И Виталий, если бы он был рядом, тоже правильно бы оценил этот жест. Но вот что значит иметь часы выходные и повседневные — этого он понять не мог.
Лет пять назад он стал бы думать, искать причины столь немужских пристрастий. Если бы не нашел их, то придумал бы. Но жизнь меняется стремительно по всем направлениям. Другими стали и обувь и дома; другие вузы считаются престижными, и вовсе не какие-нибудь там строительные или авиационные… И чувства тоже, разумеется, изнашиваются.
Себя Виталий относил к консерваторам. В провинции особо не разгуляешься, не эмансипируешься. Да и биография тяжеловата: армия, завод со строгой пропускной системой. Кто этого не знает, тому не объяснишь. Но и это, разумеется, не все: с годами у Виталия все отчетливее обозначалась потребность разобраться в самом себе. Мало радости приносило сие занятие: такие открывались колодцы — заглядывать в них было не только боязно, но и неприятно. Как тут упрекнешь другого, когда в самом себе столько всего… В домашних делах запутался, а еще хочет над семейной повестью работать. И винить некого. Сам женился, никто не гнал. Попала под руку девчонка с часового завода, сборщица с конвейера. Поразила ее внешняя недоступность — нервное, страдающее, с оттенком легкого высокомерия лицо, привлекла ее модная одежда, джинсы, которые только начали свое победное шествие. Склонность к высокомерию поначалу воспринималась как неординарность, как чуть ли не причастность к избранным судьбой. Виталий стал чувствовать некую виноватость перед ней, необходимость взять на себя какие-то обязательства в отношении ее дальнейшей жизни. Она должна считать, что не промахнулась, что он тот самый. А время шло, и все вместе с ним шло своим чередом. В положенный срок издавалась книга, через положенный месяц в областной газете появлялась положительная рецензия; таким образом, завоевывалась еще одна положительная ступенька. Мысль насчет собственной избранности не пропадала, а несколько отодвигалась, приходилось ждать. А кто настроен на ожидание в наш стремительный век? Теперь каждый знает, что живет один раз, что он — личность, что обязательно надо сохранять себя. Даже если и нечего сохранять. И лучшие силы ума уходили на дела малостоящие — на увязывание всяких несоответствий между разумом и мелкими житейскими неустроенностями. И у нее и у него.
Виталий продолжал думать о своем, но ни на секунду не выпускал из виду того, что происходило в комнате. За окном стало светлее, погода менялась стремительно, как настроение неврастеника. Леонид рассказывал о рецензии, которую он недавно писал:
— Читаю начало — неплохо, дохожу до середины — хорошо, заканчиваю — совсем хорошо! После этого открываю книгу Анатолия Кима, а там — то же самое, но еще лучше.
Невеста засмеялась, захлопала в ладоши:
— Браво!
Леонид посмотрел на всех гоголем.
— Д-д-а-а, — прокряхтела Мария Владимировна. — Дела… А что, Виталий, по-прежнему водятся белки за окном?
— Водятся.
— Значит, не истребили еще… А дятел прилетает?
— Не видел.
— Прогнали, наверное. У нас это быстро делается: любой дурак запустит чем попало. А кто вам, Виталий, больше всего нравится из животных?
— Волк и ворона, — сказал Виталий не задумываясь. — Ворона — так это вообще что-то непонятное. Почему именно ей определена столь долгая жизнь? А вдруг тут есть какая-то связь с запредельностью? Это же не черепаха, это же ворона. Умна! А волк — почти демонстративная независимость. Это личность, которая все берет на себя.
— И еще змеи, — подхватила Мария Владимировна. — Змеи тоже большая загадка.
— Но взгляд волка никто не выдерживает. Конечно, конечно, если на равных, в поле. Встретились, допустим…
