Гумер Баширов - Честь
Нэфисэ, улыбаясь, взяла ее под руку.
— Вот тебе на! Оказывается, ты до моего брата успела с другими погулять?
— Успела, душенька, ей-богу, успела! Да ведь от объятий да поцелуев следа не остается. Когда и беситься, как не в юности!
— Ну и широкое сердце! А как же ты их забывала?
— А чего помнить? Неужто ходить да вздыхать, вроде этого мальчишки!
Нэфисэ сжала ее руку и от души расхохоталась:
— Ох, и крепко же ты любила!
Но тут на беспечное лицо Юзлебикэ набежала грусть.
— Не смейся, душенька. Был среди них один; не легко его было из сердца выкинуть. Пусть земля ему будет пухом — слышала, погиб на войне.
— Почему же вы разлучились, если любили друг друга? Не бросил же он тебя?
— Где там бросать — прилип было, как смола. Знаешь ведь, какой надо круг делать в половодье, чтобы из Аланбаша к нам попасть? А ему хоть бы что, ходил по пояс в воде, только чтобы повидаться да поговорить.
— Любил, видно. Напрасно не вышла за него.
— Мать у него была чистая ведьма. Ненавидела нас, байтиракских, за людей не считала. Прежде глупы были, за ворот друг друга хватали. Мать и заявила: «В байтиракских нищих не нуждаемся! У самих девушки не перевелись». Проплакали мы с ним всю ночь, да и разошлись... Пока за твоего брата не вышла, все перед глазами стоял.
Подле самой деревни Юзлебикэ опять засуетилась. Поглядывая то на золовку, то на своих девушек, она незаметно вытащила из-за пазухи тоненькую потрепанную книжонку.
— На, возьми свою книжку. Хорошие есть советы насчет удобрения, только не пришлось дочитать... — Наклонившись к Нэфисэ, она зашептала: — Там, кажется, и весточка с птичий язычок, на последней страничке... Говорила ведь ему... Ну, ладно уж. Уважь разок свою джинги. Не могу же я портить хорошую книгу, вырывать из нее страницу.
Назойливость Юзлебикэ рассердила Нэфисэ. Но она сдержалась. К тому же и весточкой этой были несколько строк из стихотворения Такташа[27].
— Передай Зиннату, джинги, — сказала она сурово, — чтобы это было в последний раз! Пусть не изводит меня весточками с птичий язычок. Не маленький небось, должен понимать! И сердце не лежит, и разум не принимает. Вот и все!
— Все так все! Первый и последний раз. Я-то что?.. Нельзя, значит, нельзя. Я еще уши оборву этому мальчишке...
ГЛАВА СЕДЬМАЯ
1
Зиннат выпрыгнул из лодки на берег и, остановившись, вдыхал терпкий запах сена. Где-то отбивали косу, со свистом ложилась трава под взмахами косарей, неумолчно стрекотали кузнечики.
Повесив гармонь через плечо, Зиннат еще раз окинул взглядом широкую Волгу, зеленые, бескрайние луга и вошел по песчаной тропке в кустарник.
Не успел он отойти и десятка шагов, как с правой стороны послышалось озорное покашливанье. Вздрогнув от неожиданности, Зиннат повернул голову и увидел в кустах двух девушек. Заметив смущение джигита, одна не удержалась и прыснула, а другая, в голубом платке, стала шепотом выговаривать ей, но тут же обратилась к Зиннату и приветливо спросила:
— Абы, ты не артист?
— Артист? — переспросил Зиннат. — Откуда здесь быть артистам? Какой артист?
Девушка в свою очередь удивилась его непонятливости.
— Какие бывают артисты? Вроде тебя: с гармонью или со скрипкой!
Оказалось, что аланбашцы ждут к себе бригаду артистов, и девушки решили их встретить. Они объяснили Зиннату, как пройти на луга «Чулпана». Девушка в голубом платке, поглядывая на гармонь Зинната и на руку в перчатке, махнула веткой в сторону дальних кустов:
— Во-он за теми кустами будет заводь, там и найдешь их...
Приложив по городской своей привычке руку к груди, Зиннат учтиво поклонился девушкам, и не столько в благодарность, сколько за то, что были они миловидны и веселы.
Эта встреча навела его снова на прежние мысли: «Надо поговорить!» Ведь и сестра рассказывала ему: «Она только поначалу была крутовата. Я было испугалась, что изорвет книжку, да нет, ничего. Ты, братец, не будь мямлей! Женщина никогда сама на шею не бросится. Все от тебя зависит».
«Да, надо поговорить!» Зиннат с нетерпением ожидал встречи. Он решил окончательно договориться с Нэфисэ и был уверен — только тогда исцелится его израненное сердце. Ну что ей стоит сказать, как и в юные годы: «Зиннат, милый, я твоя навеки!»
Мысли его прервал протяжный гудок. Зиннат остановился. Снизу медленно, словно изнемогая от усталости, поднимался огромный пароход, весь исполосованный серой краской. Мачта на его корме была сбита, угол капитанского мостика разрушен, густой черный дым валил из множества отверстий толстой, насквозь изрешеченной трубы.
Зиннату стало не по себе. На палубе парохода тесно, почти вплотную стояли койки. На них, укрытые не то одеялами, не то шинелями, недвижно лежали раненые. Между коек ходили женщины в белых халатах...
Да, на днях по радио передавали, что фашисты подошли к Дону. Рассказывали, что сотни вражеских самолетов ежедневно бомбили Сталинград. Возможно, этот пароход идет прямо оттуда.
Еще не скрылся он с глаз, как со стороны Казани, рассекая острым носом воду, выплыл другой пароход, на котором было полно красноармейцев. Он стремительно несся вперед, оставляя за собой громады вспененных волн.
— До свиданья!.. До свиданья!.. Возвращайтесь с победой!.. — крикнули с берега, видно, те же самые девушки.
На пароходе замахали пилотками. Красноармейцы стояли на палубе близко друг к другу и пели. И песня, словно прощаясь, неслась к зеленым лугам и лесам, билась о крутояр и плыла вниз, качаясь на волнах.
Зиннат шел, глядя себе под ноги: «Весь мир в огне войны». Его смутило, что в такую пору он думает только о своем счастье. Мелькнула мысль: «А не повернуть ли обратно?» — и он даже замедлил шаги. Но потом достал полученную утром записку:
«Зиннат-абы!
Возьми гармонь и приходи на луга. Встретим тебя, как гостя, ягодами угостим. Мы решили после работы устроить молодежный вечер. А какой же вечер без гармони?! Приходи обязательно, ладно?
Гюльзэбэр».
Можно ли не пойти, когда приглашают девушки! А хитрая ведь! Молодежный, мол, вечер... Ай-хай!
Зиннат по глазам видел все, что творилось в душе у Гюльзэбэр. Чтобы поддерживать это пламя в девушке, он время от времени ронял ласковое словечко. Будет время, думал он, сама придет и скажет: «Зиннат-абы, милый!»
Пройдя густой кустарник, Зиннат вышел к заводи. Скошенный луг цвел алыми, белыми и голубыми платьями. Девушки и женщины, словно яркие цветы, мелькали между копен. Ловкими движениями они ворошили сено, сгребали, подхватывали его длинными вилами и метали в стога. Несколько парнишек погоняли лошадей, которые тянули волоком копны.
Зиннат нетерпеливо огляделся, но той, которую он искал, здесь не было. В этой цветистой толпе женщин одна особенно бросилась ему в глаза. Щеки девушки, как и ее майка, были розовы, розовели и оголенные руки. Зиннат поглядывал на Гюльзэбэр и думал: «А ведь тоже хороша! Какая фигурка! Эх, земляника-ягодка!..»
Внезапно откуда-то появилась Нэфисэ. Зиннат сразу обратил внимание на ее строгое, озабоченное лицо и тут только заметил, с какой яростной торопливостью работают все.
Нэфисэ кивнула Зиннату головой и окликнула одну из девушек:
— Карлыгач! Возьми у Зинната-абы гармонь, спрячь в шалаше, а самого проводи к Мэулихэ-апа!
Пока Зиннат думал над тем, что это должно означать, Нэфисэ была уже далеко и кричала что-то в сторону тех, кто стожил сено, видимо торопя их. Тем временем шустрая Карлыгач успела унести гармонь и прибежала с граблями.
— Держи, Зиннат-абы, — сказала она и повела его к сгребальщицам.
Внезапно поднялся сильный ветер. Он разворошил копну, около которой стоял Зиннат, закружил по всему лугу клочья сена.
С запада надвигалась гроза.
2
Ильгизар в своей неизменной выцветшей пилотке и голубой майке, такой же горбоносый, как и его отец Тимери, сидел в маленькой лодке и выжидающе смотрел на Нэфисэ, стоявшую на берегу.
— Еще что, джинги?
— Не забудь сказать отцу, пускай завтра же пригонит коней к переправе.
— А если дождь пойдет? — спросил Ильгизар.
Нэфисэ видела: внизу, над Волгой, густо кучились тучи, но ветер дул не с той стороны, а сверху.
— Нет, не должно быть дождя... А если и пойдет, все равно успеем убрать. Только ты с утра приходи, будешь здесь нужен.
— Ладно, джинги, я спозаранку, вместе со стадом встану.
Ильгизар уперся веслом о песок и оттолкнулся от берега.
— По дороге зайди к Сумбюль! — крикнула Нэфисэ вдогонку Ильгизару. — Пусть раненько побежит в Яурышкан, как бы воробьи пшеницу не поклевали... Ну, счастливо! Ты там на берегу не замешкайся, опоздаешь.
— Нет! — ответил Ильгизар, ловко взмахивая веслами.
