Борис Некрасов - Просто металл
Иссякли частушки, но никто не расходился. Все вместе спели любимую: «…Меня мое сердце в тревожную даль зовет…»
Были и речи, прощальные и напутственные, тоже с шутками, с взаимными подковырками.
— Слагаю с себя полномочия блюстителя порядка, — ораторствовал Геннадий, — и предлагаю поручить это дело Мише Шемякину. За ним такая сила, что любая колымская шпана спасует.
— Бульдозер, что ли? — задал кто-то явно провокационный вопрос.
Генка моментально отреагировал:
— Нет, Катя. С ней, будь уверен, и на участке спокойно будет, и мужу прямая выгода. На общественном поприще кулаками намашется — дома рукам воли давать не будет.
— А ты пробовал?
— Нет, мы с Просветовой в разных весовых категориях. Я в весе мухи, она — слона, — не растерялся Воронцов.
— Так ты бы с нею в работе схватился! — крикнул Вася Копытко.
— Опять, же не могу, у нас разный профиль. В пересчете на проценты, пожалуйста.
— Ого! Смелый какой!
— Попробуй!
— И попробую! Как, попробуем, ребята, колымчан остающихся в отстающие преобразовать? — обратился он к своим.
Вскочила Клава.
— А что? Давайте, и в самом деле соревноваться. Кто кого? Участок колымский и участок чукотский…
— О-го-го-го-го-го!
— Куда вам?!
— Кишка тонка!
— А вот давайте, попробуем!
— Сла-ба-ки! Сла-ба-ки! Сла-ба-ки! — начали скандировать в одном углу.
А утром была дорога. Змеясь, текла под колеса тысячекилометровая Колымская трасса, убегали назад худенькие, уже сбросившие хвою озябшие лиственницы. Лениво поворачивался боком поторопившийся надеть зимнюю шапку величавый Морджот — этот колымский Казбек. К нему прицепилось, словно торчащий седой локон, небольшое облачко.
Кто-то продекламировал:
Ночевала тучка золотая
На груди утеса великана.
Утром в путь она умчалась рано…
— Не умчалась, — с сожалением констатировал Карташев. — Прикрыло Морджот облачком — значит, быть непогоде…
Но то ли не сработал на этот раз испытанный колымский барометр, то ли автобус успел ускользнуть от надвигающегося ненастья за Яблоновый перевал, но почти до самого Магадана нещедрое северное солнце заглядывало в его окна то с одной, то с другой стороны, словно это и не трасса петляла в сопках, а разрезвившееся светило скакало с места на место, провожая чукотцев-добровольцев в дальний путь.
Автобус пугливо — подальше бы от обрыва! — жался на прижимах к крутым склонам сопок, осторожно разматывал на спусках запутанный серпантин дороги.
Говорили мало — больше пели о путях-дорогах, о встречах-расставаниях, о романтике дальних странствий. На остановках шумной гурьбой вываливались из автобуса, опустошали меню очередной трассовской столовой и ехали дальше, затягивая подкрепившимися голосами «Девчонки танцуют на палубе…», или более давнюю — «Дан приказ ему на запад…», или даже «Как родная меня мать провожала…».
Так с песней и въехали в Магадан, уже зажигавший вечерние огни. Здесь им предстояла только ночевка. Утром из аэропорта должен был уходить на север рейсовый ИЛ-14. Но на трассе не было погоды, и вылет задерживался. За три дня на Чукотку не было отправлено ни одного самолета. Начались аэрофлотские бдения. Ежедневно утром они ехали в аэропорт, слонялись там до наступления сумерек и снова возвращались в гостиницу.
Возвращаясь в очередной раз из аэропорта в Магадан, Генка ворчал:
— Интересно, а можно когда-нибудь увидеть этот город при дневном свете? Или нас таким путем к полярной ночи приучают? В аэропорт — до рассвета, обратно в город — после заката. Что я им филин, что ли?
Вынужденное безделье явно начинало тяготить ребят. Хуже того, временами кое от кого стало попахивать винцом. От Генки — тоже. Гладких поначалу не возражал против «посошка на дорожку». Но дорожка со дня на день откладывалась, а посошок грозил перейти в постоянное время препровождение. Дальше так продолжаться не могло. Когда к безделью, пусть даже вынужденному, примешивается запах спиртного, — добра не жди. Надо было что-то придумывать. Гладких посоветовался с Клавой. Ребята, по молчаливому уговору продолжали относиться к ней как к своему вожаку. Решили, что надо использовать вечера более целесообразно, сочетая приятное с полезным, и непременно — всем вместе. И за полторы недели, пока на трассе стояла нелетная погода, ребята полной мерой вкушали от всех благ цивилизации, какие им мог предоставить областной центр. Они пересмотрели все спектакли Магаданского театра, бегали в кино, на танцы, побывали во Дворце спорта.
Но настал день, когда они вернулись с аэродрома в Магадан, окрыленные надеждой, что уж назавтра-то они улетят непременно. Погода на воздушной линии, кажется, установилась, и два самолета уже улетели. Следующей на очереди была их машина, и не отправили их только потому, что в промежуточном порту скопилось слишком много самолетов и нужно было дать время ему разгрузиться. Поэтому ехали в гостиницу в настроении приподнятом. Только Карташев, северянин многоопытный, предостерег на веяний случай:
— Веселитесь, веселитесь, ребятки, а я погожу, пока на месте не приземлимся. Учен. Погода, она такая вертихвостка в этих местах, что с ней наперед загадывать никак нельзя.
— А что можно загадывать? — вправе был бы спросить через полчаса Иван. Толкнув тяжелую наружную дверь гостиницы, он лицом к лицу столкнулся с Верой.
— Ты?! Ты еще здесь?! — воскликнула она и попятилась, пропуская его в вестибюль.
— Вера? Это ты, Вера?! Как же так?
Ребята гуськом, стараясь не выдать своего любопытства, обошли Ивана и Веру и проследовали на лестницу. Иван проводил их растерянным взглядом и снова обратил к девушке побледневшее лицо.
— Как же так? Что же ты наделала, Вера?
— Вот приехала. — Девушка развела руками, улыбаясь смущенно и виновато. Видимо, боясь услышать от Ивана что-то страшное, непоправимое, заговорила быстро, не давая ему вставить слова: — Ты не рад, да? А я вот так — сдала все курсовые работы, подобрала все хвосты и собралась. Еще два месяца назад приехала бы, но Гришку — ты же знаешь, какой это сорванец — угораздило полететь с дерева и сломать сразу и руку и ногу. Скворешник, видишь ли, ему надо было не иначе как на самую макушку прибить, на ту, самую большую ветлу. Помнишь? Не могла же я маму одну с братишкой оставить, когда он в таком состоянии был. Что было, если бы ты знал! И так, мама еле-еле на мой отъезд соглашалась, а тут еще несчастье это на нашу голову. Ты не обижайся, Ваня! Я не писала — думала, так лучше. Я же тебя знаю, ты обязательно взвешивать бы все стал, терзаться, мамино настроение не так понять мог. А я, — без паузы продолжала Вера, — на этот раз все сама, решить хотела. И чтоб сюрприз тебе. Не прогонишь ведь теперь, а? — улыбнулась она, заглядывая в глаза Ивану. — Я уже и на старом твоем участке была. Приехала, а начальник твой бывший — Павел Федорович, да? — мне и говорит, что ты на Чукотку улетел уже. Смешной такой! И хороший. Ругал меня за тебя. И еще сказал, что любишь ты меня очень. Это правда? А потом сказал, что на Чукотку семейных не посылают пока, и если бы я раньше приехала, то тебя не послали бы. А я вот — успела! Ты же можешь завтра пойти к начальству какому-нибудь и сказать, что к тебе жена приехала? Можешь ведь, правда?
Иван молчал. Сложные и противоречивые мысли одолевали его. Сердце ликовало: приехала, любит! И с тем большим ужасом он думал: что делать, как сказать ей, что он не может, не имеет права отказываться сейчас от Чукотки. Ни перед людьми, ни перед самим собой не имеет на это права…
— Ты молчишь, Ваня? Молчишь? Я ошиблась, да? И начальник твой ошибся тоже? И уже ничего нельзя поправить? Ты должен ехать, да? На Чукотку? Ну и что же, что на Чукотку?! Ведь живут же там люди. И я буду жить! Почему же ты молчишь? Говори! Говори же что-нибудь, ну!
— Погоди, погоди, Верок. Не здесь же нам разговаривать. Пойдем ко мне.
— Нет! Говори сейчас, здесь! Нам придется ехать на Чукотку? Да?
— Но сейчас и это невозможно, Вера. Пойми: не-воз-мож-но! Поверь: я безумно, безумно рад тебя видеть! Я люблю тебя, Вера! Но ехать сейчас ты со мной не можешь. Мы же будем там жить в палатках. Каждое место на учете. Я тоже буду там жить, как все, — спать в общей палатке, питаться из общего котла…
Девушка как-то сразу вся сникла. Руки ее бессильно упали вдоль тела, плечи опустились, голова поникла. Иван не видел ее лица.
— Ты… — Она говорила трудно. — Ты даже не поцеловал меня, Иван.
Он взял ее за руки.
— Ну-ну! Выше голову, чижик! Нельзя же так! Пойдем ко мне, будем что-то придумывать!..
Вера подняла голову, рванула руки.
— Не буду! Не хочу! Не хочу я ничего придумывать!
И метнулось к двери. Иван преградил ей путь:
— Ну, нельзя же так, Вера. Нельзя!
— Оставь меня!..
