Леонид Кокоулин - Колымский котлован. Из записок гидростроителя
— А ваши ребята молодцы, честное слово. Поеду за деталями. Писать будете в управление? Или на словах передать ваши нужды?
— На словах. Все на виду.
— Я тоже не люблю бумажной возни.
Подходит Славка, от нетерпения не может устоять на месте.
— Дед, время не на вас работает, — сообщает он. — Оглянись.
Оборачиваюсь. Подготовленный вездеход с опущенным тентом похож на пресс-папье.
Талип возится около машины. Укладывает охотничью справу, рыбные снасти.
— Куда ты прешь эти бочки? — поворачивается и бежит Славка к Талипу.
— Как куда? Под рыбу, мешки под дичь.
— Да ты что, спятил, люди едут свободой подышать, а не на заготовки. — Славка запрыгивает в кузов и сбрасывает тару.
— Бросьте, ребята, дурака валять, — говорю я и иду готовиться в дорогу.
— А что, бочки мешают дышать тебе? — ворчит Талип и снова ставит их в кузов. — Если рыба залезет в сети или хватит наживу, обратно ее в воду толкать? Да? — Талип смотрит в бумажку-памятку. — Кружка ек, ложка бар, — бурчит он, — теплая обувка Андрейке, куда ее сунул?.
— Талип! Соли побольше клади, утям на хвост насыпать, — зубоскалит Славка.
— Ты что, Вячеслав Иванович, — щурятся Талип, — ты чувство боевого товарищества имеешь иди ты шарлатан? Зачем топора не берешь?
— Не думаешь ли ты, пехота, что мы на лесозаготовки едем? — скалит зубы Славка. Снимает с барабана колечками трос. Украдкой укладывает топор. И зовет Талипа. Трос они перерубают на гусенице.
Мы с Андрейкой собираем лодку из алюминиевых трубок. Каркас-то собрали, но никак не можем сообразить, к чему крепится руль. Главным конструктором — Андрей.
— А сейчас, — говорит он, — эту кишку будем напяливать на эту рыбину. — Действительно, каркас похож на обглоданную рыбину. Разворачиваем прорезиненный чехол, и Андрей ныряет в него.
— Вот, интересно, дед, дай сюда рыбину!
Мы засовываем скелет в чехол — теперь получился обоюдоострый челнок. Прикрепляем в замки два фанерных крашеных сиденья на дне лодки — одно посередине, другое ближе к корме, в уключины вставляем красные, похожие на гусиные лапы, весла.
Андрей не может удержаться от восторга.
— Она настоящая, дядя Слава, смотри!
Подходит Славка.
— Как будто все определилось? Как ты, дед?
Мы смотрим на Андрея. Он изо всех сил орудует веслами.
— Не знаю еще, Слава… Брать ли его с собой…
Андрей в кирзовых сапогах, в шапке, телогрейке, перевязанной в поясе ремнем, походит на юного партизана.
Талип приводит собак. Андрей бежит нм навстречу, собаки сразу валят его с ног.
— Это, дед, я поскользнулся, как мешок!
Талип сует собак в кузов, говорит Славке:
— Ну, так как же? — и смотрит куда-то в сторону.
— Оттуда придется выбираться — сам бог не ведает как. Хорошо бы вместе…
— Тебе нельзя, Славка. Подвезешь на водораздел и вернешься.
Я проверяю поклажу: сеть, ружья, спиннинг, лески, котелок, чайник, соль, сухари, сахар, чай. Одеяло суконное. Много набралось барахла. И все надо. Ничего вроде лишнего нет. Фонарь тоже надо — не будешь, как крот, в палатке в темноте сидеть.
Эх, Андрюха-горюха из ума не идет. Но как ему объяснить? Не поймет пацан. Опять же, с другой стороны — пусть привыкает. Риск, конечно, риск. А без риска какая жизнь? А, беру Андрейку с собой!
И всем стало легко. Заторопились, забегали. Славка принес гвозди и ведро.
Талип наклонился и чмокнул Андрейку в нос. Андрей застеснялся и отвернулся.
Талип сунул мне за пазуху бутылку.
— От сорока болезней, — сказал он. Нетронутая бутылка с двумя красными перцами на желтой наклейке. Уму непостижимо, откуда?!
С бригадиром мы обо всем договорились раньше.
— Ни пуха, ни пера, — сказал он на прощанье.
— Пошел к черту, — ответил за меня Славка и завел мотор.
— Правильный, — подтвердил Талип и запихнул Андрейку в кабину.
Собаки скулили и метались по кузову.
— Сидеть! — крикнул Талип.
Ветка — бывалая якутская дородная лайка — обнюхала шмутье и свернулась в клубок на брезенте. Голец — молодой кобель — сновал взад и вперед, брызгая слюной.
Талип помог натянуть тент и застегнуть бортовые ремни.
— А печку? — спохватился Талип. — О, шайтан, совсем забыл!
— Не надо, — удерживаю его за руку, — обойдемся костром.
Сажусь в кабину рядом с Андрейкой.
— Покеда! — кричит Андрейка.
Славка трогает машину. Вездеход дернул. Андрей от неожиданности клюнул носом о скобу, глазенки заблестели.
— Ну и ну, дядя Слава, — сказал дребезжащим голосом пацан. — Я стоять буду, ладно?
— Ладно, ладно. Ты теперь настоящий охотник — сам себе голова. Понял, Андрей?
Андрей стоит на ногах, держится за скобу, зыркает глазенками и мотает головой в такт вездеходу. Мы пересекли черные, словно обуглившиеся ерники и остановились на берегу озера, похожего на большое блюдце, до краев заполненное синим с белыми прожилками льдом.
За озером в пятистах метрах начинается лес. По, снегу следы зверя. А вокруг гольцы, словно басмачи в ватных халатах стоят.
— Вроде в каменном мешке. Тебе не кажется?
— В торбе, дед, как пить дать, в торбе, — сказал Славка. — Во-он, видишь прорезь между гор, в нее и шурует Патыма, — предположил он.
Мы еще немного проехали вдоль озера, мягко покачиваясь на серо-грязной осоке, покрывающей кочкарник. Кое-где ветер унес с кочек снег и забил ими оживший тальник, каждую минуту готовый лопнуть и выбросить клейкую нетерпеливую листву. Там, где берега сузились почти вплотную, грудится оголенный солнцем и ветром залом смытых с берегов деревьев.
— Смотрите! — Андрей дергает за руку Славку. — Видите какая?
У самой кромки берега, где переломилась пополам, словно в поклоне, осока, полыхает из-подо льда прозрачная вода.
— Вот здесь и есть начало всех начал. — Сечет воздух рукой Славка. — Здесь сердце шаманских озер, мужики! Это река Патыма.
— Патыма, — согласились мы, хотя вода тут же исчезала, проваливаясь в расщелину, до краев набитую снегом.
Мы еще проехали с километр, облюбовали на высоком берегу в тени деревьев хорошее местечко, и Славка выключил мотор. Сразу стало непривычно тихо. Только слышно, как где-то под снегом тихонько побулькивала вода. В кузове метались псы. Тоже намотались бедняги. Мы со Славкой освободили собак и сняли с машины свои пожитки. Щенок челноком сновал по снегу. Зато Ветка степенно обнюхала воздух, присела под кустиком, потом начала совать нос в натыканные в снегу следы, направляясь в глубь леса. Славка подозвал ее.
— Смотри, дед, — сказал он, — уйдет за зверем. Умница ты моя! — погладил он собаку.
Потом порылся под сиденьем и извлек замусоленную, свернутую в трубку бумагу.
— Это вам, Робинзоны!
Развернул — карта, километровка.
— Ну, спасибо, Славка!
— Кушайте на здоровье! Отметины только до шаманских порогов, дальше на ощупь, по реке.
— Ну и за это памятник тебе.
— Да ладно, дед, — махнул рукой Славка. — Двигать надо, горючки в обрез.
— Смотри, сколько барахла, — к чему-то сказал я. — На черта столько?
— Редко горим, дед.
— Может, посошок?
— Хорошо бы душу отмочить, да не стоит. Лучше вот что: видишь, во-он перешеек, обязательно сделайте засадку, чует мое сердце — там потянет гусь.
— Будет сделано.
— А это вам докторские халаты, — выбросил Славка из-под сиденья белые тряпки, за ними гусей из жести.
— Зачем это ты?
— Пригодится. Профиля. Выставишь, и, считай, гусь твой. Ну, покедова.
Вездеход развернулся на одном месте, поднял гусеницами снег и побежал по своему следу.
Первые дни на Патыме
— Прежде всего, Андрюха, — сказал я, — надо соорудить хижину.
Смотрю на разбросанный скарб — бочки, мешки, торбы, рюкзаки, и зачем это только Талип напихал столько. Можно подумать, мы сюда насовсем приехали.
— Давай делать нужное, Андрюха.
Идем. Выбираем на крутом яру величиной с комнату площадку между двух лиственниц. Я рассказываю Андрею, как строить, и мы принимаемся за работу. Очищаем от снега и кореньев место самодельными лопатами: я их вытесал из сухой осины.
— Работать так работать, — говорит пацан и сбрасывает телогрейку. Так всегда и Талип делает, хоть какой мороз на дворе.
— Мне что-то погода не нравится. Протянет ветром, и схватишь радикулит.
— А мне нравится, — и работа нравится, и мастерить хижину.
Собаки тоже помогают, особенно Голец, — то и дело хватает лопату зубами.
— Вот сорванца, — подражая Талипу, ругаю щенка.
Андрей смеется.
