Владимир Вещунов - Дикий селезень. Сиротская зима (повести)
Ведьму в деревне видели очень редко. Если видел кто, то это было большим событием недели на две. Представляли, как Ведьма выглядит. Все так же. Нос крючком, упирается в землю, жгучие глаза изглубока сверлят белый свет. С виду не поймешь: старикашка или старушенция. Одета в обдергайку, на ногах привязаны мочалкой чуни. По сторонам не зыркает, одна рука за спиной, другая покачивается на весу. Точь-в-точь настоящая колдунья.
То ли стара ведьма стала, то ли обленилась, но давно не баловала односельчан своими выкрутасами. Ни тебе оборотней, ни чертей. Шуба сама по себе пошла — это слишком слабо для такой колдуньи, как Ведьма. Да и ее ли рук это дело? Она по ночам выкаблучивала.
В старые времена, когда ведьм было много и они вытворяли с людьми что хотели, на Афанасия Ломоноса их гоняли по всем деревням. Теперь же на весь Казанский район осталась одна ведьма, и та в последнее время что-то присмирела. Как бы вовсе не окочурилась. Потому на нынешнего Ломоноса никто и не подумал пошуметь у темной Ведьминой избушки.
Зато морозной афанасьевской ночью постучал к нам мужичонка в залатанной шубейке и в валенках, которые просили каши.
Дядя Сема с неохотой пустил позднего гостя. Не понравился он ему. Похоже, с дурным глазом. Как не стало Узная, к нам часто путники на ночлег просились. Ну куда человеку деться в такую стужу? У Реневых Федька пугливый. Обердорфы спят —.пушкой не разбудишь.
Налил дядя Сема гостю ухи из теплого чугунка. Мужик бородою затряс, отодвинул ложку, запрокинул лицо и прямо из миски с чавканьем принялся втягивать уху вместе с костями.
«Оголодал человек, а я его пущать не хотел, нехристь», — ругнул себя дядя Сема.
Под столом, задрав голову и хвост, терся сибирский котяра Васька. Уха растекалась по бороде мужика, с бороды капала на засаленный пиджачишко. Из миски выпала белая карасья голова и, скользнув по бороде гостя, упала на пол. Васька тут же подбежал, но мужик, продолжая швыркать из миски, пнул кота в живот и правой рукой в наколках поднял рыбью голову и запихал ее в рот. Затем с гулом выдул крынку простокваши, буркнул «благодарствую» и повалился возле печки. Дядя Сема задул керосинку.
«Доброго человека люди всегда накормят, а этот — чисто зверь затравленный, — размышлял в постели дядя Сема. — И глаз дурной, и ухмылка кривая, и, кажись, где-то видел я его, и лагерная наколка на руке… Ладно, Семен, в бабские сумлевания ударился, спи давай».
— Сема, что за человек? — спросила тетя Лиза.
— Человек как человек, — буркнул дядя Сема, и тут же раздалось дикое кошачье урчанье и сдавленный хрип.
Дядя Сема зажег керосинку и кинулся из горницы. Я проснулся и свесил голову с полатей. Мне послышалось сквозь сон, что кто-то пришел и что Васька перестал мурлыкать у меня под боком и спрыгнул вниз. Теперь внизу я видел, как дядя Сема сдирает кота с головы незнакомца. Трещат тулуп, волосы; шипит Васька, не дается хозяину и цепляется лапой за всклокоченную бороду ночного гостя.
Мужик протер глаза от крови и, схватив полушубок, вылетел из избы.
Дядя Сема вышвырнул кота за дверь, вымыл поцарапанные руки.
Испуганная тетя Лиза перекрестилась на образа:
— Ой да девки, что это деется? Не серчай, Сема, на Ваську. Неладно здесь что-то. Можа, Васька дом хранил, — запричитала она, намазывая йодом исполосованные когтями мужнины руки.
— Да будет тебе. Мужик пнул кота — тот и остервенел. Злопамятный зверь. Выждал на полатях, когда тот задаст храпака, и сиганул на голову. Ежли бы в бородешке не запутался — хана мужику, чисто рысь закогтился, — высказался дядя Сема, а про себя подумал, что на хороших людей кошки не кидаются.
Скоро возле Ведьминой избушки изо дня в день стала расти неровная поленница. Сроду во всем проулке ни полешка, а тут на тебе. Начали замечать селезневцы, как вышмыгивает из избушки по воду мужичонка с дурным глазом, тот самый, на которого бросился селезневский Васька. А поленницу Ведьмин сожитель сложил из ворованных поленьев. Никто из-за поленниц зореных связываться с Ведьмой не захотел. Да и крал-то пристяжной по два-три полена с каждого двора. Больше разбирало селезневцев любопытство: что же дальше будет? Не только на старух бывает проруха, но и на ведьм тоже.
Секлитинья, как достойная христианка, молила бога о спасении селезневцев от нечестивых помыслов сестры. Она первой предположила, что новоявленный сестрин причиндал не кто иной, как вор и каторжник Мишка Гладышев, которого Селезневы подозревали в убийстве Григория Финадеевича в Иконовом яру.
Селезневцы о Гладышеве знали мало. Водился с цыганами, был бит травновскими мужиками за конокрадство. Три года назад объявился в Гагарье у продавчихи Капки Лахудрой. Капка проворовалась, снабжая Мишку выпивкой и закуской, ей дали два года. А Гладышев куда-то исчез, будто черти пеплом покрыли.
Многие сомневались, что именно Гладышева приняла Ведьма. Секлитинья приводила убедительный довод:
— А кто первый распознал злодея? Божья тварь. Котики, они поболе людей ведают, что по ночам деется. Многие тайны им известны, но не всегда приводится им эти тайны доказать. Не за себя стоял зверь — за дом, вверенный ему людьми. Кошка — это плирода, а от матушки-плироды ничто не сокроется. Гладышев у Ведьмы сожительствует, Гладышев! Надо всем миром разогнать нечестивое воровское гнездо, либо жди от этой парочки всяких пакостей. Жалко, что Ерема вора с нашим поленом не застал, а то бы обил крестец, чтобы стоймя, по-лошажьи спал, анчихрист.
Скоро Секлитинья поубавила свой пыл и стала зазывать односельчан поглазеть из чулана, что выкамаривает Гладышев.
Под утро пискляво открывалась в войлочных клочках дверь Ведьминой избенки. Из-за двери высовывалась всклокоченная голова, вертелась по сторонам, и только затем Гладышев появлялся на полусогнутых ногах. Придерживая, закрывал дверь и на цыпочках крался к поленнице. Одной рукой подтягивал драную штанину, другой долго шарил в кармане и доставал коробок спичек. Вынимал из середины поленницы полено, прятал туда коробок, задвигал полено на место и крался назад в избенку.
Под вечер опять открывалась писклявая дверь, и Гладышев с еще большей опаской, то и дело озираясь по сторонам, крался к поленнице и воровал запрятанные утром спички. После воровства он отходил от поленницы, как цапля. Делал стойку на одной ноге, но терял равновесие, махал руками и застывал в нелепой позе: пригнувшись на одной ноге, одна рука в сторону, другая вниз. Выпрямлялся, искал носком ноги опору, словно входил в воду перед купанием. И так до тех пор, пока не скроется в избушке.
— Достукался Гладышев, воровая вошь в коросте, — уже без былого запальчивого злорадства говорила Секлитинья. — Да теперь какой суд ему, убивцу-распотешнику. Ишь, как его корежит…
Странная болезнь изгалялась над мужиком. Клептомания, по-ученому.
Петух
А еще в деревне было чудо — петух. Всем петухам петух. И не чей-нибудь — наш. Правда, отбился Петя от двора, от своих пеструшек и последнее время скитался неизвестно где.
Когда первый по-настоящему теплый февральский луч впился в снег и в полдень заструился воздух над солнечными завалинками, на коньке селезневской библиотеки, набрав полную грудь пахнущего весной воздуха, с хрипотцой прокричал петух. Ни один из певцов не откликнулся — наоборот, какое было кудахтанье и квохтанье, и то прекратилось. Знать, крепко успел насолить своему птичьему племени беглец.
Петух — словно цыган сбежал с июньской радуги — не хватало только кинжала да серьги побольше — топорщился, переливался сине-зелено-красными перьями на полуденном солнце.
Он поднял крылья, с орлиным клекотом набросился на проходившего внизу учетчика с пузатой папкой и сбил с него смушковую, как у генералов, папаху. Видно, учетчик постоянно ждал, что на его голову что-нибудь свалится. Он тут же пригнулся, прикрыл документами розовую лысину и закричал: «Караул!»
Петух заскользил когтями по кожаной папке, раза два безуспешно клюнул в нее и, потеряв равновесие, взлетел на библиотеку. Там, на коньке, с видом победителя он стал охорашиваться с довольным «ко-ко-ко».
Немного погодя Петя припугнул хромую библиотекаршу. Та шла из когиза со стопкой новых книг, сильно припадая на левую ногу. Несчастную женщину он клевать не стал, а только с клекотом шумно слетел к ее ногам и сделал устрашающий наскок.
Библиотекарша, обняв, как ребенка, стопку книг, припала на короткую ногу и закрыла красивое белое лицо острым локтем.
После библиотекарши у петуха, видно, пропала охота на сегодняшний день драться, и он исчез до следующей оттепели.
В конце февраля, когда в ручейках по следу от санных полозьев поплыли желтые соломинки, петух вновь дал о себе знать. Он налетел на Петра Ренева, который водил по кругу возле библиотеки строптивого жеребчика Тумана. Петро поскользнулся — Туман шарахнулся в сторону и понесся по большаку, раскидывая неподкованными копытами ошметья талого снега.
