Феоктист Березовский - Бабьи тропы
— Ид-ди… Иди!.. Н-нич-чего н-не будет… Кроме нас никого тут нет… во всем дом-ме… П-пон-ни-маешь?.. Н-ни-кого…
— А бог-то?!
— Бог? — Игнат махнул рукой: — Идол дер-ревянный! Ч-чел-ло-веки сотворили… Молчит… не кус-сается… и н-не дерется… После сам увидишь… и поймешь: баклашка позолоченная!.. Иди, Степа… Иди за мной… Н-ни-чего не будет… Понимаешь?
Остановились перед запертой дверью, из-за которой уже более отчетливо доносился гомон человеческих голосов — мужских и женских — и какой-то странный топот.
Монах взялся за медную скобу, рывком открыл дверь, шагнул через порог и, не особенно широко распахнув перед Степаном тяжелые драпировки, открывшие перед ними большую и пустую комнату, негромко сказал:
— Вот… смотри: чуд-до!
Хотел и Степан шагнуть через порог, вслед за монахом, да от неожиданности качнулся назад и остолбенел.
За пустой комнатой, перед которой стоял Степан, видна была вторая комната, ярко освещенная люстрой со множеством церковных свечей. Там стоял большой, овальный стол, загроможденный посудой, закусками, бутылками с вином, а вокруг стола сидели парами трое мужчин и три женщины: четвертая пара плясала — по ту сторону стола. Степан не мог рассмотреть плясунов. Зато всех сидевших за столом, хлопавших в ладошки и подпевавших в такт пляске он сразу опознал: это были губернатор, архиерей, полицмейстер, две молодые чиновницы в черных шелковых платьях и одна, столь же молодая, купчиха в таком же черном платье. Наконец, Степан разглядел и пляшущих — черноволосого мужчину и белокурую женщину. Это был тот самый высокий и краснощекий бородач — настоятель монастыря, который не так давно медленно проходил по монастырскому двору, направляясь в храм; перед ним народ падал на колени и целовал его одежду; в церкви монахи мыли ему ноги, целовали руки и кланялись, как богу. Сейчас этот бородач носился по небольшой площадке — между столом и дальней стеной, стараясь догнать свою белокурую спутницу, которая, стрекоча каблучками по полу, неожиданно вихрем уносилась от него прочь. И спутницу настоятеля узнал Степан. Всех этих женщин не один раз встречал он и в монастырском дворе, и в храме, где они горячо молились богу, стукаясь лбами об пол и отбивая земные поклоны.
Наконец опомнился Степан.
Точно во сне промелькнула перед его глазами картина пьяная.
Не то из озорства, не то от озлобления хотел он шагнуть в пустую и плохо освещенную комнату. Хотел что-нибудь крикнуть пирующим владыкам мира.
Но из-за второй половинки драпировок неожиданно выскочил молодой послушник и сильно толкнул Степана в грудь.
В ту же минуту он задернул шторы и, выйдя в пустую комнату, перед самым носом Степана запер двери на ключ.
Не взглянув на молодого послушника, оставшегося в коридоре около запертой двери, сразу протрезвевший Степан побрел обратно в келью по пустому, гулкому коридору.
Молодой послушник смотрел ему вслед и негромко хохотал.
Но охваченный горьким раздумьем, Степан не слышал его хохота.
Вслед ему неслись приглушенные закрытыми дверьми и драпировками хлопки рук и голоса людей, топот мужских сапог и стрекотание по полу каблучков дамских ботиночек.
Глава 8
Не рассказал Степан жене про архиерейскую пирушку. Знал, что все равно не поверит ему баба богомольная. Пробовал издалека заводить разговор: намекал на вольготную и бездельную жизнь монашескую. Но все без толку, — Петровна и рта разинуть не давала — сердитым ворчанием встречала всякое насмешливое слово. Ходила она в монастырь, молилась на коленях перед мощами и перед иконами, платила копейки и трешники: за свечи восковые, за водицу святую, за просфорки и за песочек целительный. Успела уже два раза поговеть и причаститься. Примечал Степан, что поправляться стала Петровна. Лицо ее пополнело. На щеках румянец появился.
Степан радовался за жену и про себя думал:
«Хорошо, что поправляется… Чем бы дитя ни тешилось, лишь бы не плакало… А я все перетерплю для нее».
По-прежнему бродил Степан по монастырским угодьям и через брата Игната разузнавал правду про жизнь монастырскую. А при разговоре с женой иногда все же подшучивал над монахами:
— Вольготно живут угодники… Которые живые-то!.. Брат Игнат говорит, дескать, все мы тут, в монастыре-то, сыты, пьяны и нос в табаке…
Петровна испуганно махала на него руками:
— Опомнись, Степа!.. Совести у тебя нет!.. Про кого говоришь?!
— А как же, — не унимался Степан. — Мы молимся… сколько денег переносили… А они в карты дуются под кустами… С богомолками гулеванят!..
И однажды не удержался, рассказал:
— Намедни у игумена в покоях бабы всю ночь шумели… А утром он прошел мимо меня в церковь — будто сорокаведерную бочку с водкой провезли мимо меня…
— Степа! — в ужасе вскрикнула Петровна. — Что ты говоришь? Про кого?! Опомнись!..
Махнула рукой и побежала от греховодника-мужа в монастырь, в церковь. Бежала и думала в молитве и в поклонах земных расстройство душевное превозмочь. Когда пришла в храм, пала на колени перед мощами угодника. Молилась долго, горячо. Потом поднялась на ноги, пошарила в карманах юбки, но ни копейки там не нашла. На этот раз решила без жертвы к мощам подойти и приложиться. Подошла к саркофагу и хотела уже подниматься по ступенькам к мощам. Но монах седенький, стоявший около ступенек с большим кошелем бархатным, схватил ее за плечо, оттолкнул и зло прошипел ей вслед:
— Не достойна!
Отошла Петровна в сторону. Притулилась к стенке храма.
И долго стояла, словно кипятком ошпаренная. С мыслями не могла собраться. Смотрела на церковную позолоту, на иконы, перед которыми теплились лампады и свечи, глотала слезы и в уме повторяла:
«Почему же это так? Господи!.. Ну, почему?!»
В первый раз, вместе с обидой в сердце, полезли какие-то неясные сомнения в голову.
Не дождалась Петровна начала вечерней службы, расстроенная ушла домой и два дня не ходила в церковь.
А когда пережила обиду и отогнала прочь всякие сомнения, среди недели снова пришла в монастырь. Но расстроилась пуще прежнего.
День этот оказался большим царским праздником.
Около монастырских ворот стояло много господских карет, легких экипажей и извозчичьих пролеток. От речной переправы то и дело подходили к монастырю толпы пеших городских богомольцев. Подъезжали новые экипажи. По деревне и в монастырском дворе гуляли купцы с семьями, офицеры и чиновники с расфранченными женами, монахи, богомольцы — из простонародья.
В свежем утреннем воздухе над монастырем и над деревней торжественно гудел большой церковный колокол. Хозяюшка Акулина Ефремовна говорила в этот день, поглядывая в окна:
— Большая служба сегодня будет в монастыре… Народу идет видимо-невидимо… Как бы чуда какого не произошло…
— А что, — спросила ее Петровна, — разве примета есть какая?
Хозяйка уклончиво ответила:
— Монахи сказывали, что в прежние годы чудеса всегда в такие дни бывали… в царские праздники, когда много народу собиралось к мощам…
Ушла Петровна в монастырь и спозаранку решила в церковь пробраться. Когда подходила к храму, то еще издали заметила, что сегодня почему-то нет на паперти нищих.
С толпой богомольцев поднялась на паперть.
Но тут, перед церковным входом, толпа остановилась.
На паперти стояли городовые и монахи, сортировавшие богомольцев: расфранченных горожан, офицеров, купцов и чиновников, принаряженных горожан пропускали в храм, а плохо одетых крестьян и ремесленников оттесняли назад.
Перед самым лицом Петровны монах размахивал руками, толкал двух мужиков в грудь и кричал:
— Отойдите, православные!.. Отойдите!.. Нельзя вам сегодня…
Мужики попятились и молча стали спускаться вниз по ступенькам.
А Петровну злоба трясла. Она стояла перед монахом, не отступая ни на шаг.
Монах закричал на нее:
— Нельзя, тетка! Русским языком тебе говорю… нельзя!..
— Почему нельзя? — гневно спросила Петровна.
— Потому и нельзя, — сердито уговаривал ее монах. — Начальство сегодня… господа… купечество.
— А я… не человек, что ли? Ведь и я такая же православная…
— И ты человек, да не всякому человеку сегодня возможно… Сама видишь: сколько сегодня миру-то?.. Иди, иди… Спускайся обратно.
Петровна не отступала и, блестя круглыми черными глазами, свое твердила:
— Что… по одежке пропускаешь к богу-то?
Монах покраснел. Схватил Петровну за рукав и угрожающе крикнул:
— Иди, тетка, тебе говорю!
Но упиралась Петровна, не сделала и шагу назад.
Монах крикнул городовому:
— Землячок!.. Помоги-ка…
Вдвоем с городовым они подхватили Петровну под руки и спустили по ступенькам на землю, приговаривая:
