Владимир Рублев - Семья
— Направляйте туда, где потруднее...
— Где потруднее, там у нас опытные люди руководят... Хотя, есть, да, да, есть работа у нас, где твои знания очень пригодятся. Но не спеши... Ознакомься с шахтой, побудь сегодня на разнарядке, приглядись к шахтерам. А где второй техник? Ко мне по приказу треста два человека должны быть направлены. — Иван Павлович открыл ящик стола, достал оттуда лист приказа, — Комлев его фамилия...
— Я его знаю... Ему дали отпуск. Мамаша заболела у него... в Ельном. Но он обещал быть здесь в срок.
— В Ельном? Там дочь сейчас моя, работает... Тоже техникум окончила. — Клубенцов встал и прошелся по кабинету. Аркадию захотелось сказать, что он и Тамару знает, что они были хорошими друзьями, но подумал, как бы Иван Павлович не принял это за навязчивость, и промолчал.
В кабинет один за другим входили руководители участков, инженеры и техники. Сидевшие люди тихо переговаривались, поглядывая на главного инженера, который в это время обсуждал график со своим помощником, инженером Беляковым.
Наконец Иван Павлович оторвался от графика и обвел спокойным взглядом присутствующих.
— Неблагополучно на участке Мехового... Рассказывайте, Меховой.
Поднялся коренастый, крепкий мужчина.
Он смущенно огляделся кругом, словно ища сочувствия, но лица присутствующих выражали лишь суровое внимание, и Меховой, кашлянув, начал говорить неожиданно высоким голосом:
— За смену вчера мы недодали двадцать тонн... Причина, конечно, ясная: не смогли в лаве замкнуть цикл. Простоял комбайн.
— Кто виноват? — сухо спросил главный инженер.
— Виновник... прежде всего, я... А потом машинист комбайна Назаров... Дал на режущую часть перегруз, и цепь бара не выдержала... Но мы сегодня долг покроем.
— А если бы вчера все было хорошо, сегодня эти двадцать тонн пошли бы как сверхплановые... Садитесь...
Меховой неохотно сел, было видно, что ему хочется еще что-нибудь сказать, чтобы все поверили: недостача двадцати тонн угля — простая случайность, сегодня же положение будет выправлено. Но Иван Павлович, взглянув в сторону Аркадия, продолжал:
— О транспорте я говорить не хочу, там работают так, что мне даже стыдно за вас, товарищ Кудрявцев... Я за вас просил начальника шахты, Кудрявцев, чтобы перевели из десятников в начальники вместо уехавшего на курсы Васильева. Я надеялся, думал, Кудрявцев не подведет, он же у нас был лучший машинист, почетный шахтер и все прочее... Теперь вижу, не справиться вам дальше... Да, кстати, вот перед вами новый начальник подземного транспорта, — он указал в сторону Аркадия, который, покраснев под любопытными взглядами шахтеров, смущенно встал. — Товарищ молодой, практического опыта у него мало, прошу помогать. Садись, Зыкин.
Аркадий сел. Сердце гулко билось. Он никак не думал, что ему сразу же доверят руководить участком, да еще таким ответственным. Шахта не была для Аркадия чем-то новым. Выросший здесь, в шахтерском городе, он хорошо знал, что быть начальником участка — трудное дело. Потому-то на этой работе в большинстве своем трудились сильные, волевые люди, от способностей и усилий которых во многом зависела добыча угля. Аркадий никак не мог сравнить себя с ними, он всегда думал и знал, что они, с их опытом, умением руководить людьми, выше, несравненно выше его. «Надо поговорить с главным инженером, пусть в заместители начальника участка пока назначит», — промелькнуло в голове. Конечно же, надо приглядеться, людей узнать, а потом он не откажется, трудностей он не боится.
Едва совещание закончилось, Аркадий подошел к главному инженеру и путано, сбиваясь, объяснил ему свою просьбу.
— Твой отец, кажется, был шахтером, Зыкин? — остро посмотрел на Аркадия Иван Павлович. — Если не ошибаюсь, начальником участка до войны работал, так? Шахты тебе знакомы? Людей нашей горняцкой породы ты знаешь? Знаешь! Знания у тебя есть — отличник... И при всем этом ты отказываешься работать начальником участка? Поверить трудно. Иди-ка, подумай, но помни: лучше сразу по горло трудностей хватить, — а они будут у тебя, — чем маленькими шажками добираться до цели. Этому, милый мой, сама жизнь учит... Помочь, конечно, мы тебе все поможем, но очень-то на помощь не надейся, сам, сам распутывай все... А сейчас давай с Кудрявцевым вниз, он тебе все расскажет.
Так началась трудовая жизнь Аркадия Зыкина.
26
С утра до позднего вечера сидела Тамара над папками, равнодушно производя сложные расчеты, перекидываясь малозначащими фразами с помощником главного бухгалтера Татьяной Константиновной Яшуковой.
Лишь к вечеру девушка оживала. Едва кончался рабочий день, она торопливо засовывала в коричневый шкаф папки и говорила Татьяне Константиновне:
— Ну, я пойду, Татьяна Константиновна.
— Иди, Тамара, иди, — отрываясь от бумаг, отвечала женщина, понимающе поглядывая на спешившую девушку.
А когда Тамара уходила, Татьяна Константиновна приближалась к окну и, глядя на удаляющуюся по дороге от шахты фигуру девушки, сокрушенно вздыхала... Да и как ей было не вздыхать: инженер Тачинский лишь полгода назад был ее мужем... Был...
А Тамара торопливо добегала до квартиры, ужинала, переодевалась и выходила на улицу. Перед окнами домика был небольшой огороженный штакетником палисадник. В глубине его, в густых зарослях боярышника, под старой березой, Тамара садилась на скамейку и, раскрыв книгу начинала читать. Но едва скрипела калитка палисадника, она беспокойно оглядывалась...
Тачинский пришел сегодня, как обычно, в сумерках, когда все вокруг начало таять в надвигающейся темноте, а на небе зажглись чистые-чистые звезды.
— Извини, задержался... На шахте опять неполадки... Пятый день недодаем угля... Пришлось опять поругаться... — говорил инженер, пожимая руку девушки и усаживаясь рядом...
Тамара недовольно отвернулась.
— Какое мне дело до твоих неполадок и ругани... Я уже часа два жду тебя... Почему ты в последнее время невнимателен ко мне?
Тачинский усмехнулся.
— По-моему, это пустой разговор, Тамара... Ты говорила мне об этом вчера и позавчера, но я же не в силах изменить в этом отношении что-либо. Сама понимаешь, что работа есть работа, и не всегда мы вольны изменять ее объем, — он шутливо вздохнул. — Вот доживем: до коммунизма, тогда, даю честное слово, все вечера будут твои. А сейчас... Кто не работает, тот не ест, знаешь это? Тут поневоле будешь работать.
Он настойчиво привлек девушку к себе, она недовольно повела плечами:
— Оставь, пожалуйста...
Наступило неловкое молчание.
— Да, я вижу, что твоего доверия еще не заслужил, — криво усмехнулся Тачинский. — И все же, желаешь ты верить этому или нет, я люблю тебя... И люблю, наверное, крепко...
Что-то печальное прозвучало в его словах. Да, человеку, видно, действительно не до шуток. Признание было неожиданным для Тамары, она только и нашлась сказать:
— А я не верю тебе, что любишь...
— Почему?
— Так... Ты говоришь, что любишь, а когда любят, все дела бросают ради того, кого любят... Вот тогда и есть настоящая любовь... .
— Выходит так, что мне нужно бросить все дела?
— Не знаю.... Я этого не говорю...
— Но ты же сейчас сказала?
— Глупости... И вообще, мне этот разговор не нравится. Когда человек много рассуждает о любви, значит, у него ее нет.
Она сердито отодвинулась от Марка, давая знать, что ей обидно за весь этот неприятный разговор. В глубине же души ее разбирало любопытство: что будет дальше? Как поведет себя Марк? Если он пойдет ей навстречу, значит, она сумеет со временем взять его в руки, заставит исполнять все малейшие ее желания — и тогда... О, тогда ей многие будут завидовать!
— Ничего, ничего не пойму, — Марк Александрович облокотился на спинку скамейки и задумчиво продолжал. — Ты все, все перепутала в моей жизни. Мне 32 года, я не юноша... Однако поступаю, как сумасбродный юнец... Конечно, в мои годы так не влюбляются, но что поделаешь, если нас свела судьба? И всё же надо приходить к чему-то определенному: или одно, или другое, или да, или нет, Я больше не могу так, это мне тяжело... Не могу...
Тамара подумала, что он сейчас уйдет, оставит ее одну; ему будет больно, а ей... Ей... тоже немножко. Она уже привыкла к нему, к его сдержанной, но временами бурно прорывающейся страсти. Без него будет пусто. И потом он, пожалуй, и впрямь любит ее..,
— Ну, извини,.. Я должен пойти, — поднялся Марк Александрович.
— Подожди... — Но с места не сдвинулась, а словно оцепенела.
— Подожди... — повторила она. — Посиди...
— Нет... Нового у нас ничего быть не может, а если будет так, как было, не стоит оставаться... И вообще...
— А если будет... новое? — тихо спросила Тамара и спохватилась, но было уже поздно: Марк Александрович, словно ждал этих слов, схватил ее, поднял и понес куда-то, безвольную и обессиленную страстными поцелуями.
Весь следующий день она была молчалива, лишь перед концом работы спросила Татьяну Константиновну:
