Владимир Рублев - Семья
Весь следующий день она была молчалива, лишь перед концом работы спросила Татьяну Константиновну:
— Вы знаете Тачинского?
— Знаю... — тихо ответила Татьяна Константиновна; затем, словно решившись, добавила: — Это был... мой муж.
— Что?!
— Муж...
— А сейчас, а сейчас... — вдруг задохнулась побледневшая девушка. Но тут же быстро овладела собой. «Вот как оно все получается, — лихорадочно мелькнула, мысль. — Неужели эта женщина действительно была его женой?»
— Что ж, сейчас он мне чужой... — делая вид, что не заметила, как осунулось лицо Тамары, ответила Татьяна Константиновна. — Мы с ним не живем... Уже полгода не живем... И, пожалуй, уже никогда не будем...
— Так я... пойду... — поспешно сказала Тамара, не глядя в глаза Татьяне Константиновне.
— Да, да, иди... — согласилась та.
А когда Тамара ушла, она тихо подошла к окну и стояла там до тех пор, пока стройная фигура спешащей девушки не скрылась за поворотом дороги.
27
Итак, все позади...
Машина резко притормаживала на поворотах дороги. Облако густой пыли бежало за грузовиком. Она окутывала сидевших в кузове людей, лезла в рот, в нос, но Валентин удобно разместился у кабины, и пыль до него не доставала. Он жадно, словно впервые вырвался на волю, смотрел и смотрел вокруг.
...Июньский лес, зеленый и стройный, начинался в метре от дороги, взбирался по гористой местности и таял в наплывшей, на горизонт мутной пелене.
Когда же въезжали в сырые, низкие и местами грязные лощины, были видны золотисто-медные, поднимающиеся по склонам гор сосновые рощи: по дну лощины в окаймлении густой, колыхающейся зеленой стены осоки, навевая воспоминания далекого беззаботного детства, журчит широкий ручей. Проезжали дрожащий мост из ошкуренных березовых жердей, медленно под натужное гудение мотора машины поднимались в гору, и снова глазу открывалась широкая и раздольная лесная ширь... И так — всю дорогу.
Лишь когда показались дома поселка и проехали новый мост через широкую бурливую речку, Валентин вспомнил о том, что заставило его поехать в Ельное.
...Долго, очень долго бродил он после ссоры с Галиной по городским улицам, размышляя, как быть дальше.
«Ну, вот и все... — хмурил он лоб, стараясь отбросить эту отупляющую угнетенность, — таков финал моей жизни в Шахтинске. Да, это — все! Не нужно закрывать глаза на то, что я здесь лишний. Надо действовать и немедленно... Надо ехать... Но куда? На родину? Нет, нет, бежать я не имею права. Я должен знать, чем все это кончится».
Лишь в сумерках пришел он домой.
Галины не было. Где она, Валентин не представлял, а спрашивать у Нины Павловны не хотелось.
«Все равно теперь», — подумал Валентин, сел за стол, раскрыл книгу, попытался читать, но сосредоточенность не приходила. Встал, прошел в кухню, закурил.
А мысли в голове возникали одна за другой, расплывчатые — без начала, без конца. В какой-то миг всплыл образ Ефима, и Валентин уцепился за него: «Да, да, к нему, к нему нужно ехать... Там я буду знать все о здешней жизни».
И теперь, когда пришло решение, снова подумал о Галине.
...Она пришла поздно вечером, робкая, молчаливая... Тихо прошла в комнату, неслышно разделась и юркнула под одеяло. Услышав из кухни, как тяжело скрипнули пружины кровати, Валентин снова закурил. И курил долго, до тех пор, пока не стало подташнивать. Тогда, прополоскав рот, умылся и лег, отвернувшись от Галины. Если бы она сейчас хоть слово сказала ему, многое в их дальнейших отношениях было бы по-другому. Но она молчала, как молчат тогда, когда чувствуют свою вину, и это все больше убеждало его, что она опять была с Бурнаковым. В сердце Валентина рождались и пропадали десятки резких слов, которые бы заставили ее вскочить с кровати, уйти, куда угодно, лишь бы она не была с ним рядом, безмолвная, притихшая, но оттого, что этих слов было слишком много, оттого, что они, все больше наполняя его гневом, беспорядочно теснились в голове, он молчал... Да и к чему говорить ей то, в чем она не нуждается, что и без него известно ей? Да, скажет она, я виделась с ним, а тебе что? Все равно же ты бессилен нам помешать!..
Нет, нет, только не это, только пусть не будут сказаны эти слова, так легче... Завтра же он уедет... Да, да, уедет, и пусть сплетники толкуют это, как бегство, как неспособность довести дело до конца... Пусть! Но это я решил, и какое им дело до меня? Я плюю да них, плюю потому, что я прав перед собой. Ехать отсюда, как и положено делать третьему лишнему.
Проснувшись поздно утром, Валентин по тишине в комнате решил, что он один... Но нет, Галина сидела у стола, занятая работой... Вот она настороженно оглянулась на него, но, встретив его взгляд, встала и начала собираться.
— Подожди... — сказал он, приподнимаясь и думая, что сейчас она уйдет, а ему надо же сказать, что он уезжает.
Она остановилась у двери, строго глядя на него, но он не знал, что она уже готова была к примирению. Он прочитал в ее глазах лишь нетерпенье, желание поскорее уйти и потому сказал без обиняков:
— Я уезжаю сегодня.
— Уезжаешь?! Куда? — она сделала шаг к нему, по лицу ее словно полыхнуло отблеском жаркого пламени, оно сделалось румяным и очень красивым. Но уже в следующий момент на щеках и на лбу проступило что-то мелово-бледное.
— Не знаю... — но он не мог обманывать ее и потому добавил: — Пожалуй, в Ельное...
— По Зиночке соскучился? — дрожащими губами, сказала она и выбежала за дверь.
Валентин, вскочил, начал торопливо одеваться, надеясь догнать ее и все объяснить, но дверь уже снова открылась..
Галина с непередаваемым презрением смотрела на него.
— Что ж, поезжай... — заговорила она тихо. — Там тебя примут, есть кому принять... Может, так же бессовестно и ее обманешь, и к третьей поедешь... Ты же вольный человек, а дур на белом свете много... Не я о тебе плакать не буду, не думай.
— Подожди, давай поговорим... — мрачно сказал Валентин, больно задетый той холодностью, с которой она смотрела на него.
— А о чем нам говорить? Ты уже решил.
— На свиданье торопишься? — вдруг вспомнил он Бурнакова.
— Ну и хотя бы... — вызывающе бросила Галина. — Не одному же тебе....
— Замолчи! — крикнул он, бросаясь к ней, а когда опомнился, Галины уже не было в комнате. По лестнице дробно стучали каблучки ее туфель.
Он устало сел на койку и долго сидел так, стараясь собраться с мыслями. Да, это уже конец... Через такое им уже не перешагнуть, не отбросить в сторону, не забыть, даже если бы они сейчас остались вместе... Значит, надо уезжать... И уезжать сейчас же, не медля ни минуты.
Он торопливо бросился к шифоньеру, потом к сундуку, вытащил свой чемодан, бросил туда белье, бритву, кое-что из верхней одежды, а когда захлопнул крышку, обвел глазами знакомую комнату и подумал, что он последние минуты здесь, в сердце что-то резко оборвалось... Валентин бросился на койку. Лишь подушка была свидетелем его минутной слабости.
28
Уже три недели работает Аркадий Зыкин на шахте «Горнячка». Новый начальник внутришахтного транспорта приходил на работу чуть свет и уходил усталый, но возбужденный, когда в небе загорались яркие звезды. Проходя по пыльной, чуть намечающейся в темноте дороге в общежитие, Аркадий полной грудью вдыхал посвежевший горьковатый ночной воздух и, оглядываясь по сторонам на красные огоньки шахтных копров, на сверкающие невдалеке квадраты заводских окон, вспоминал прошедший день.
Подземный транспорт — самый ответственный из участков, обеспечивающих добычу угля. И, естественно, самый беспокойный. Недаром Кудрявцев, сдавая участок, облегченно вздохнул:
— Ну, слава богу! Гора с плеч... Ой, Зыкин, не завидую тебе на этой работе.
— Почему? — Аркадий с любопытством оглянулся на бывшего начальника подземного транспорта. Они делали обход линии и сейчас направлялись в самую дальнюю лаву.
— А вот поработаешь — узнаешь... Не подал кто-нибудь из машинистов вовремя порожняк — ты, начальник, отвечай; испортится электровоз — опять же ты в ответе. Да разве за всеми уследишь? А Иван Павлович насчет неполадков строг, ой как строг! Да что тебе говорить, — сам испытаешь... Вот сюда давай, к стенке, электровоз идет...
Они переждали, пока мимо проехал с гружеными вагонетками электровоз, и тронулись дальше.
— А главный инженер прав, что строго спрашивает... — продолжил разговор Аркадий.
— Прав, говоришь?
— Конечно, прав... Хороший организатор всегда требовательный. Ну, пусть он с меня потребует, так ведь и я тоже имею право потребовать!
— Потребовать? Нет, брат, — мелко рассмеялся Кудрявцев, — машинист, что шофер: хочет везет, хочет — полсмены будет копаться в машине... Самоуверенный народ... Сам работал — знаю.
— А как же тогда с ними обходиться? На руках носить да на коленках просить?
— Эх, не обидься, Зыкин, а сразу видно, что зелен ты в нашем деле. Ну-ка, давай, сюда свернем... Машинисты любят, когда с ними попросту, по-приятельски... А команда тут ни к чему не приведет.
