Владимир Рублев - Семья
— Не все ли равно, кто поедет в это самое Ельное, а кто останется здесь. И почему это именно я должна ехать? Можно было послать любого. Им-то ведь все равно.
— Значит, не желаешь ехать в Ельное? — неожиданно, так что Тамара вздрогнула и обернулась, произнес Иван Павлович. Он встал, прошел по комнате и включил свет. Подошел к дочери и, пристально глядя на нее, продолжал: — До сих пор я обращал на тебя мало внимания... Считал, что у тебя есть все возможности хорошо воспитать себя... Теперь ты уже взрослая девушка, надо тебе вступать в жизнь. Надо начинать самостоятельно работать, хорошо и честно работать. Государству честные работники нужны. А ты... я вот слушал тебя полчаса, и мне стало странно: моя ли дочь сейчас разговаривала со мной, просила защитить ее от надвигающихся трудностей?
Тамара не выдержала прямого отцовского взгляда, холодного, пронизывающего насквозь, она отвернулась и стала смотреть в темную муть раскрытого окна.
— Мне стыдно за тебя, Тамара, — уже мягче продолжал отец. — Ты знаешь, как я учился? Полуголодный, полураздетый, — в чем только душа держалась, — а техникум окончил, пошел работать в шахту, трудностей не обходил. Спроси-ка мать, сколько я ночей спал дома, а сколько — на шахте?
— Вы бы еще крепостное право вспомнили, — не оборачиваясь, сердито бросила Тамара.
— Что?!
Тамара обернулась на резкий окрик отца и вздрогнула: в глазах его засверкали яростные огоньки гнева,
Она как-то по-детски сжалась и быстро вышла. Прошла в свою комнату, бросилась, не раздеваясь, на кровать и долго, долго плакала... Стало ясно, что ехать придется.
На следующий день Тамара нашла попутную машину и, не простившись с отцом, уехала.
— ...А у нас ведь, дочка, хорошо на шахте-то, — говорил между тем ее спутник. — Зимой, правда, молодежи скучновато, а сейчас лето, река, свежий воздух, а леса!.. Поживете немного, ей-богу, полюбите наш край так, что и уезжать не захочется. Вот шахта, правда, плохо стала работать, — голос Петра Григорьевича стал серьезным и грустным. — Начальник шахты слабоват, требовать с нашего брата не может. Привезли горный комбайн — машина, можно сказать, первокачественная, — так нет — стоит в сарайчике уже с месяц. Как неудачно испытали, никто к ней рук не приложит. Просил опять в свою лаву, не дает. Без нее, говорит, обойдемся... — Он внезапно обернулся и посмотрел вперед, в темноту. — Ага! Через пару километров и шахта!
Тамара привстала, но ничего не увидела, кроме вырванного из темноты светом фар мрачного леса, по-прежнему обступившего дорогу.
— А у вас есть где ночевать-то сегодня? Нет? Ну, так вы уж давайте ко мне, переночуете, а утром и пойдете к начальнику.
...Утром она пошла к начальнику шахты Худореву. Это был маленький, пожилой, уже лысеющий, тучный мужчина. Глядя на его отвислые щеки и крупный мясистый подбородок, Тамара невольно вспомнила слова Петра Григорьевича: «Слабоват, требовать с нашего брата не может».
Худорев просмотрел документы и с любопытством взглянул на нее:
— Значит, на бухгалтера сдали экзамен? — Голос у него приятный. — А вы, случайно, не дочь Ивана Павловича Клубенцова? Дочь? Так что же вы стоите? Присаживайтесь, рассказывайте, как он там живет... Он у меня здесь техником еще работал. Ох, и много же воды с тех пор утекло. Время, время... Не успеешь оглянуться, а уже и старость за плечами, — Худорев сокрушенно вздохнул. Тамара воспользовалась этим, чтобы сократить безынтересное для нее свидание.
— Когда можно выходить на работу? — сухо спросила она, приподнимаясь со стула.
— На работу? Ах, да... Так я сейчас созвонюсь с главным бухгалтером.
Худорев поднял трубку телефона, но в это время в кабинет без стука размашисто вошел мужчина.
— Марк Александрович, вы-то мне как раз и нужны! — бросая трубку на развилку телефона, приподнялся начальник шахты. — Только вот прошу, сначала проводите девушку к главному бухгалтеру да скажите, чтобы ее устроили с квартирой. У вас есть квартира? Нет? Ну вот и прекрасно. Значит, Марк Александрович, позаботьтесь о квартире. Потом зайдите ко мне, скажете, как она устроилась. Понимаешь, дочь моего старого товарища, знаешь Клубенцова? Ну так вот, — его... Да, вы познакомьтесь, вот старый дурень, совсем ведь забыл! — охотно выругал сам себя Худорев.
— Тачинский... помощник главного инженера, — моментально отметив, как удивительно красива эта девушка, сказал Марк Александрович.
— Тамара... — настороженно разглядывая Тачинского, подала руку девушка. Крупный с горбинкой нос, мягкие чувственные губы, курчавая шапка черных с редкой проседью волос невольно заставляли думать, что Тачинский недурен собой. Но примечательнее всего было то, что взгляд его уже неотступно начал следить за ней, она поняла — этого человека сможет, при желании, заставить думать о себе, поняла, что и здесь она не будет скучать...
И на душе у Тамары вдруг стало спокойно, отошли куда-то недавние волнения, и она, улыбнувшись, покорно и даже радостно пошла за Тачинским.
23
— Так это вы и есть, дочь Ивана Павловича Клубенцова? — спросил Тачинский, едва они вышли от Худорева. Он неотступно, словно изучая, глядел на нее сбоку, ощущая, как им овладевает что-то необычно радостное, связанное с появлением этой чудесной девушки.
— А вам-то что за интерес? — насмешливо оборвала его Тамара, но он и не думал обижаться на нее. Он беспричинно рассмеялся и сказал:
— У вас ведь нет квартиры, правда?
— Вам поручили решить этот вопрос, вы и занимайтесь им, — все так же задиристо ответила Тамара.
— Ну что же... У меня есть хорошие знакомые, я порекомендую им вас, меня они хорошо знают.
— Мне все равно...
— Я провожу вас после того, как вы оформите свои дела в бухгалтерии, а вечером, если разрешите, навещу, узнаю, как вы устроились. Хорошо?
Тамара ничего не сказала, она лишь посмотрела на Тачинского взглядом, в котором он прочитал: «Что ж, я не против... Ну и пройдоха вы, коль так скоро напрашиваетесь в поклонники».
Он улыбнулся самым невинным образом, что должно было означать и да, и нет, и сказал:
— Скучно вам после города здесь покажется. — А, помедлив, добавил: — Если сами не найдете себе развлечения и если о вас не позаботятся друзья...
— Вы помощник главного инженера? — перевела разговор Тамара.
— Фактически сейчас — главный инженер, потому что уже несколько месяцев исполняю обязанности главного.
— Что ж, понятно... — неопределенно сказала Тамара, и Тачинский внимательно посмотрел на нее, так и не поняв, зачем она это спросила.
— Ну, вот и бухгалтерия, — указал рукой Тачинский на небольшое здание на шахтном дворе. — Если хотите, я могу вас проводить.
— Нет, нет, я смогу сделать все сама. А позднее, если не трудно, зайдите за мной, я посмотрю квартиру.
И вот Тачинский снова входит в кабинет Худорева. Но теперь это уж не тот корректный человек, который совсем недавно был так любезен. Марк Александрович чем-то рассержен, если судить по прищуренным глазам и крепко сжатому рту. Впрочем, Худорев и по другим мельчайшим приметам, известным ему одному, знал, что Марк Александрович не в духе.
— Что такое, Марк Александрович? — отвислые щеки Худорева слегка колыхнулись и застыли неподвижно.
— К чертовой матери... Надоело мне вожжаться, выражаясь вашим языком, с этим Комлевым. Он опять чуть ли не революцию устроил с этим комбайном на разнарядке...
— Опять просит в свою лаву? И говорит, что начальник шахты с главным инженером и главным механиком сознательно не хотят осваивать эту машину? Так?
Тачинский с явным любопытством глянул в маленькие глаза Худорева:
— А вы... собственно... уже все знаете? Вам кто-то доложил?
— Горком партии доложил!.. — с какой-то тайной радостью, что удивил, а дальше еще больше удивит Тачинского, тихо сказал Худорев.
Тачинский опешил,
— Как?! Это... уже известно там?
— Нет, не это, и все же это... — порывшись в столе, Худорев протянул главному инженеру бумажку: — Читайте!
«При этом препровождаю к вам заявление коммуниста Комлева. Разберитесь на месте. Секретарь вашей парторганизации мною в известность поставлен. Инструктор горкома партии Н. Чариков».
Тачинский торопливо прочитал заявление Комлева, затем еще раз пробежал глазами наиболее интересные для него выдержки и молча закурил, что-то соображая.
— Уж ежели горком вмешался, то каша заварилась не на шутку, — произнес Худорев, вытянув свои короткопалые руки на столе и разглядывая их. — Может, попробовать еще нам с этим проклятым комбайном, Марк Александрович, а? Дать его Комлеву, пусть повозится, а потом спросить с него, как следует...
— Что же получится, если мы спросим, даже накажем его? — пожал плечами Тачинский. — Добыча от этого не увеличится. И так плетемся в хвосте, бьют на каждом совещании. А если комбайн спустить в лаву, наломаем дров, будут ездить комиссии одна за другой, а кто отвечать будет? Комлев? Нет, мы с вами, Анатолий Федорович!
