Зоя Журавлева - Островитяне
Агеев пришел наконец в себя. Пронина Галина Никифоровна хотела отправить его на машине. «Нет», — замотал. Снова полез в воду, вот тебе и Агеев. В поселке так потом и говорили — позже, конечно: «Вот тебе и Агеев!» Он да директор Иргушин дольше всех ныряли. Все уже бросили, оделись уже. А они — нет. Даже Елизавета Иргушина сказала: «Поздно, Арсений, милый, — все». Но Иргушин зубы сдавил: «Нет». Опять полез.
Выскочил. Спросил Елизавету: «Сколько?» — «Двадцать семь минут прошло…» Заскрипел зубами. Оделся. Ни на кого не глядя, загребая снег длинными ногами, пошел к дальней сопке, через озеро напрямик. Побежал. Погодя, следом за ним, тронулась Пакля, которую никто вроде бы и не видел, что она тут. «Может, машину за ними послать?» — сказала Пронина Галина Никифоровна. «Зачем это?» — сказала Елизавета Иргушина и тут только заплакала.
А уж давно все ревели, женщины.
Ольга Миронова в это время сидела на станции. Дежурство было бесхлопотное. УБОПЭ тянул ровную линию, перо чуть только припрыгивало: микросейсмы, на море — волна. Ольга кончила заполнять журнал. Проглядела дежурства за неделю, ее очередь на планерке. Нашла у Лидии Сидоровой в расчетах две ошибки, несущественные, но все же — небрежность, надо сказать. И сейсмограммы у Лидии какие-то желтые, стыдно в институт отправлять. Фиксаж, что ли, в проявитель попал? Тоже — небрежность, всякое настроение у Лидии бьет по работе. Прошла в темную комнату, где идет запись световым «зайцем». «Зайцы» вели себя примерно, но стояла в комнате вонь, вчера Варвара Инютина жаловалась, когда прибирала. Точно: вонь. Крыса, может, попала? Пошарила в темноте по углам метлой — ничего не нашла. Вздохнула про себя — пора переопределять постоянные, это им — Олегу, ей и Агееву — на целый месяц работка. И засмеялась, что вздохнула. Прекрасный впереди месяц — сидеть круглосуточно с Олегом, пересчитывать родимую станцию. Агеев, конечно, лишний.
Соскользнула мыслями в нерабочее. Поддел ли Олег теплое белье? Вряд ли. А у него — гланды, вырезать боится. «Морж» с гландами. Вчера получил из Запорожья письмо, прочитал, засмеялся — почти естественно, сказал: «Хорошее дело! Взгляни, чего пишут». Ольга отказалась, конечно. А ночью проснулась — сидит, дымит, угрюмое — чужое — лицо и смотрит на Вовкину карточку. На этой фотографии Вовка — как пупс, картинно хорошенький, маленький еще и потому кажется всем открыткой. Баба Катя даже спросила: «Это где брали? Неужто — в узле связи? Я бы купила!»
«Никто же не знает на острове, — думает Ольга, — что у Олега сын…»
А она не «сродила», как Иргушин скажет. Нет, а вроде—здоровая. Олег говорит: «Нет, и не надо». Но это он говорит, потому что нет. И еще потому, что есть сын. Мальчик без отца, отец без сына, вот как сложилось.
Когда Олег думает про Вовку, лицо у него бессильное, слабое такое лицо. Тут бы ему и вынесла — орущего, в мокрой пеленке: «Держи, весь — в тебя». Нет кого вынести…
Ага, телефон. Нанырялись.
Но это была Зинаида Шмитько, тоже с дежурства спрашивала, как дела. «Отлично, — сказала Ольга. — Чего там на Лебяжьем, не слыхать еще?» — «Нет, — сказала Зинаида. Потом говорит: — Я к тебе, может, сейчас зайду». — «Ты же с работы!» — удивилась Ольга. «А сменюсь сейчас», — сказала Зинаида небрежно, хоть время было несменное. «Чего так спешно?» — засмеялась Ольга. Но слегка все же обеспокоилась, спросила еще: «А у тебя все в порядке?» Скрытная Зинаида, свои дела при себе и держит, не расскажет даже лучшей подруге. Но все-таки Ольга, конечно, догадывалась — насчет Михаила, что не все там ладно. «В порядке», — сказала Шмитько. Ольга еще хотела спросить, но отвлеклась: услышала, вроде мяучит на том конце провода. «Чего у тебя? — заинтересовалась Ольга. — Кошка на коммутаторе?» — «Ага, Серафим», — сказала Зинаида. Повесила трубку.
А Мария Царашшна плакала в коммутаторе, вот что было.
Ольга включила чайник. Олег вернется — можно сбегать домой, на обед. Подошла к окну, раздернула занавески. Солнце! На ярком снегу, близко, стояла прабабка Царапкина, выползла. Ольга хотела ей крикнуть, просто так — мол, гуляем, бабушка?! Но тут прабабка шкодливо оглянулась на дом — нет ли где бабы Кати, нагнулась, быстро загребла варежкой снег, поднесла ко рту, шкодливо лизнула и стала есть жадно. Ольга засмеялась беззвучно. Сильна прабабка! Желтое личико прабабки двигалось быстро, будто у кролика. Движенья вовсе были девчачьи, тайно-довольные. Еще подхватила варежкой снегу. Тут баба Катя громко крикнула в форточку: «Мама, вы чего ж это делаете? Ума с вами рехнешься!» Прабабка шкодливо вздрогнула, разжала ладошки. Обернулась к дому: «Чего, Катерина, кричишь? Не слышу! Нет, ничего не слышу!» — «А вот я, мама, с веником сейчас выйду», — сказала в форточку баба Катя. Сама тоже смеялась.
Так Ольга и запомнила эти последние минуты. Безмятежное солнце. Четкие сопки. Иван, сопя, тащит мимо окна салазки. Смешная прабабка на ярком снегу. Нарастающий от поселка, снизу, треск мотоцикла. Зинаида подкатила, как барыня, спрыгнула с коляски. Начальник метеостанции Скляр ловко развернулся у станции, взметнув облако, умчал обратно в поселок. Ольга так и стояла еще у окна.
Зинаида вошла быстро, как ходит. Лицо опущено книзу и красное от езды. Ольга глядела навстречу с улыбкой. Зинаида пересекла служебное помещение, шла прямо на Ольгу, не глядя. Ольга все улыбалась. Подошла вплотную, обхватила Ольгу за плечи, сжала изо всех сил больно, тесно прижалась лицом. Ольга все еще улыбалась, не успела испугаться. Зинаида отодвинула губы, руками сцепила Ольгу, как в клещи, сказала: «Кто-то все равно должен сказать, Олька! Оля, Олег утонул в Лебяжьем…»
Через три дня прилетел Клюев. Опять искали, уже — водолазами. Не нашли. Ольга сидела дома без свету, в темноте не так больно дышать, вроде — легче. И одной побыть, это казалось важным — одной. И что-то вспомнить, терла лоб кулаками: вспомнить. Вспомнить. Вспомнить. Он что сказал тогда, утром? Он еще лежал, а она пошла на дежурство. Вспомнить. И все будет не так, потому что так быть не может. Он сказал: «Сон видел хороший, даже вставать неохота». — «Какой?» — спросила Ольга из коридора уже. «После расскажу», — засмеялся. Нет, не то. Он еще потом что-то крикнул, вслед…
Это все не так. Это все ошиблись. Этого не может быть.
Клюев влетел в темноту, щелкнул выключатель. «Ты почему не на дежурстве?» — «Подменили», — вяло сказала Ольга, не удивившись. «Никаких подмен! — заорал Клюев. — Дежурить! Дежурить! Переопределять постоянные!» — «Господи, какие постоянные? — закусила губу Ольга. — Что вы говорите, господи?!» — «Дело говорю, Ольга Васильевна, — сказал Клюев. — Поверь: дело». Сел рядом. «Нам без Олега все равно не пересчитать», — сказала Ольга. И задохнулась. «Ничего, — сказал Клюев. — Пришлю Евдокимова, поможет. Справитесь!» — «Кому это надо», — усмехнулась Ольга. «Тебе! Мне! Ему! — закричал Клюев. — Олегу надо. Олег себя вложил в эту станцию. Буду ставить вопрос, чтобы дали имя — «Цунами-станция имени Олега Миронова», поняла?!»— «Не разрешат, — вяло сказала Ольга. — Не при исполнении служебных обязанностей. И вообще нет таких станций — имени». — «Будет, — упрямо сказал Клюев. — Пробьем». — «Ему теперь все равно», — сказала Ольга. «Мне — не все равно! — заорал Клюев. — Тебе! Нам! Им!»
Вскоре приказом по институту провел Ольгу ио начальника.
После гибели Олега Миронова сильнее всех изменился Агеев. Постарел. И раньше никогда не был душа нараспашку, а теперь вовсе замкнулся. Молчит на все. Кроме дома и станции, никуда не вытянешь. Вера одна ходит в кино, раньше бы нипочем не пустил: «Еще не хватало — одна пойдешь в темноте!» — «Тут волков нет». — «Чтобы ногу сломала в канаве», — рассердится, заботлив к жене был всегда Агеев. А теперь: «Нет, Верочка, мне не хочется, ты уж прости». Любку на колени возьмет, сидит за столом часами, даже Любка говорит: «Папка, ску-у-у-учно». Сбегáет за стенку к Царапкиным — там, конечно, веселее, дом живой.
«Ты бы хоть книжку взял», — скажет Вера. Даже Вера забеспокоилась, а не привыкла об нем беспокоиться: все он об ней, так тут вышло. «Не волнуйся, Верочка, я просто посижу…» А иной раз станешь говорить — вовсе не слышит, глядит пустыми глазами, и брови на нем как на клоуне, одна — выше. Крикнешь. Вздрогнет, будто стегнули: «Извини, Верочка. Задумался. Что, воды принести?» — «Да не надо воды! Не сиди так!» — «Как, Верочка? Я как раз удобно сижу. Просто думаю». — «Об чем, интересно?» — «Да ничего интересного. Просто так. Кое о чем».
И в работе стал равнодушен. Скажет Ольга Васильевна — Агеев сделает, забудет — хоть сколько будет стоять неисправный прибор, пока не напомнят. «Да, конечно». Тогда возьмется. Только дежурил охотно, будто радовался — уйти из дому, тоже раньше не было. Как-то говорили о деле, вдруг сказал: «Олег мне жизнь спас». — «Знаю», — кивнула Ольга. «А я!» — махнул рукой и скривился. «Тебе не в чем себя упрекнуть, — сказала Ольга. — Ты два месяца с воспалением легких лежал. Что ты мог сделать, Саша?» Она же еще его утешала…
