Олег Шестинский - Блокадные новеллы
Стог зашевелился, вылез хмурый Ленька, позевывая и протирая глаза.
— Чего кричишь! Тебя дожидаюсь. Ну, как?
— Да никак.
— А что?
— Да ничто.
— Зря до Вали не добрались, — рассудил Ленька.
Я ощутил внезапно какое-то непонятное раздражение к этой чистенькой продавщице с прозрачными глазами. — Леденцов захотелось? — мрачно буркнул я. Ленька только с удивлением посмотрел на меня и ничего не сказал.
Аз есмь
Километрах в семидесяти от тургеневского Спасского-Лутовинова в селе Клейменово похоронен Афанасий Фет.
Из Мценска на старенькой «Волге» мы поехали туда втроем — инспектор роно Иван Александров, мой спутник поэт Петр К. и я.
Иван приходился мне ровесником, но привольная жизнь среди теплых орловских просторов сказалась на нем, и он, загорелый, русый, выглядел моложе меня.
Петр воевал всю войну, лет на семь постарше нас был, но прирожденная «цыгановатость» — темные глаза, прямой черный волос, крутые, слегка отяжелевшие плечи — делала его мужчиной броским; женщины поглядывали на него не без интереса.
Мы ехали по асфальту, а потом свернули направо от шоссе и затряслись по пыльной проселочной дороге. Как плотно ни закрывали окна, как ни осторожно ехали— пыль проникала в машину, скрипела на зубах и неприметно превращала волос в конскую щетину.
У нас вырвался вздох облегчения, когда вскоре блеснула перед нашим взором Ока — здесь неширокая, но быстрая. С моста ныряли мальчишки, мы отъехали поодаль и, раздевшись, блаженно вбежали в прохладную воду, ощущая ногами вязкий ил у берега, а потом упругое песчаное дно. Течение на середине было сильным, но мы приноравливались к нему и, упираясь ногами в песок, словно падали вперед на воду. В речном песке прятались ракушки, плоские и скользкие. Мы доставали их, распахивали створки, и изнанки створок отливали перламутром. В нем отражались солнце и косматые облака, наплывающие на него, и даже, казалось, само дрожание воздуха.
— Как бы в дождь не попасть, — сказал Иван.
Миновали деревню, где Иван учительствовал когда-то и где во время нашей минутной остановки нам разрешили нарвать яблок.
Иван высыпал их на заднее сиденье, и свежий аромат белого налива обволакивал нас.
Перед нами расстилалось поле, необъятное, переходящее на горизонте в холмы. Поле рассекалось тремя дорогами, и мы, по-былинному, остановились на разъезде, гадая, куда пуститься.
— Заедем в Нифоново, — решил Иван, — у Анны Егоровны спросим, как ловчее двигаться. Анна Егоровна — учительница, — пояснил он.
Свернули на одну из дорог и, проехав метров двести, очутились перед домиком, невзрачным на вид, густо заросшим цветами и яблонями.
Из дома вышел старик, такой классический старик — сухой, с седой бородой, в фуражке, ситцевых штанах и ботинках на босу ногу.
Он очень обрадовался Ивану и к нам проявил живейшее внимание и не показывал дорогу в Клейменово до тех пор, пока мы не пообещали у него остановиться на обратном пути. Он был один. «Анна у соседей, старуха корову пасет…» — объяснил старик.
Сказать по правде, он не возбудил моего интереса, — я думал о Фете, о его могиле, затерявшейся среди южнорусских полей, о его стихах, порой таких щемяще-радостных и полных света.
Помните?
Я пришел к тебе с припетом
Рассказать, что солнце встало,
Что оно горячим светом
По листам затрепетало…
Склеп Фета находился под охраной местных властей, но заботились о нем холодно, казенно и, значит, вообще никак. Снаружи склеп побелили, прикрепили памятную доску, но стоило спуститься по ступенькам вниз, в холодное и сырое помещение склепа, и делалось не по себе: там валялись битые бутылки, сухие ветки, мусор… Стена подтекала, еєяло затхлостью, и хотелось на волю, к солнцу, которое Фет так вдохновенно воспел.
На обратном пути зашли в сельский магазин— не появляться же у старика с пустыми руками.
Продавщица, молоденькая и шустрая, стрельнула главами и на наш вопрос, что есть у нее хорошего, лукаво протянула:
— Яблоки да селедочка… Смотря подо что…
Мы взяли бутылку водки и тронулись дальше. Но ни славная девочка в магазине, ни предстоящий отдых у старика — ничто не могло нарушить того грустного настроения, которое возникло при встрече с фетовской могилой. Теперь уже и поле с куцей щетиной стерни, и темный лес, над которым суматошно клубились тучи, и даже солнце, прохладное и затуманенное дальним дождем, — все вызывало раздумья о суетности и тщете.
Остановились на маленьком лужке прямо перед избой Егора Михайловича.
С крыльца сбежала женщина.
— Припозднилась я, — ласково улыбнулась она сначала Ивану, а потом с тем же радушием и нам. — Анна Егоровна, — протянула она руку Петру и мне.
Я ехал из Клейменова и почти не думал об учительнице, которая, как говорил старик, «вот-вот явится». А когда на секунду приходила мысль о ней, мне казалось, что она должна быть сухонькой и юркой, с нелепой и редкой косой, в черном на лямках стародевическом платье и в круглых очках. Впрочем, если я и пытался представить ее себе, то скорее затем, чтобы отвлечься от невеселых мыслей после посещения усыпальницы Фета.
Анна Егоровна совсем не напоминала ту, что нарисовало мое воображение. Нет, она выглядела вовсе не красавицей. Ей, наверное, за сорок перевалило. Черноглаза, возле губ, когда она улыбалась, возникали наискось две резкие морщинки, но, странное дело, они не портили ее, а лишь придавали серьезный вид. Ноги обуты в чеботы домашней работы, и она ступает в них с милой вкрадчивостью; платье, ситцевое, светлое, в синих цветках, просторно сидит на ней; но она идет, поворачивается, и так ощутимо тогда ее сильное тело.
— Вы уж посидите минуточку, картошка закипит — и к столу пожалуйте…
Мы расположились на старой скамейке, отполированной и блестящей от многолетнего сидения на ней. Егор Михайлович засуетился, принес по крупному пупырчатому огурцу и все повторял:
— Вот и добре, что навестили… Скука хуже старости заедает. С соседями обо всем на свете переговорил… Дед Алексей еще и рта не раскроет, лишь трубку вынет, а я наперед знаю и о чем начнет, и чем кончит… Иногда к маку- цветку подойду, стану с ним говорить, а он все молчит, сердечный… Разум не дан ему богом, значит…
Говорил он почти шепотом от старости.
Мы с Иваном прошли в глубь сада, я спросил его об Анне Егоровне.
Жизнь ее оказалась обыкновенной и трагичной в своей обыкновенности.
Она жила с родителями. Замуж никогда не выходила. И еще известно, что жених ее, любимый ее, убит в начале войны, двадцать пять лет тому назад. Что же она, семнадцатилетней девочкой потерявшая жениха, хранит до сих пор ему верность? Это казалось мне умилительным, но никак не правдоподобным и просто неестественным.
— А отчего же она замуж не выходила? — спросил я Ивана.
— Пожалуйста, — громко пригласила Анна Егоровна, прервав наш разговор.
Анна Егоровна чуть раньше вошла в избу, и я увидел в окно, как освобождает она стол от тетрадок и школьных учебников и на выцветшие чернильные потеки ложится хрусткая скатерть. «Не часто, видать, пировать приходится», — подумал я.
Мы ели и пили с охотой истинных путешественников. Громко смеялись, громко разговаривали. И от гула наших голосов словно вздрагивал дом, привыкший к тишине, так неожиданны были для его стен, потолка, окон раскаты здорового мужского смеха.
Дед выпил стопку и принялся рассказывать, как получил Георгия в русско-германскую войну.
— Привезли нас в Польшу, там войну с германцами начинали мы. Долго в окопах сидели, у меня аж насекомые завелись, а смены белья нет. Обрадовался, как вперед двинулись, думаю — разживусь исподним. Входим в деревушку— разбитую, покинутую, одну рубаху женскую нашел. Ну, хоть ее натяну — решаю. Разделся, натянул, а мне рукава до локтей, но в ширине хорошо, — видно, баба что надо носила. И только я себя в обновке человеком почувствовал, как такой обстрел учинил немец, что небо померкло.
Гляжу — наши солдаты бегут из деревни вовсю. Бежим, земли не чуем, а немец лупит. И вдруг навстречу нам генерал Шишкин на коне. «Христопродавцы! — кричит. — Мошенники!» Тут я опомнился и думаю, как бы только генералу в нижнем белье и дамской рубахе на глаза не предстать. Укрылся в кусточках. А солдаты тем временем назад поворачивают. Ну, и я за ними. Пришел в избу, а там все целехонько — и шинелька моя, и оружие. Вот такой мой первый бой и произошел…
— А мы, Егор Михайлович, может, в одном месте с немцем сталкивались, — перебил Петр, — я тоже по Польше прошел…
— Да ну! — обрадовался дед.
Анна Егоровна, склоня голову, прислушивалась к речам, но иногда взгляд становился столь непраздничным и отдаленным от нас, будто прислушивается она к чему-то иному, нам неслышному. Анна Егоровна немножко разрумянилась, локотком оперлась о край стола, а другую руку бросила по спинке стула, синий шелковый платок небрежно слетел с одного плеча.
