KnigaRead.com/
KnigaRead.com » Проза » Советская классическая проза » Олег Шестинский - Блокадные новеллы

Олег Шестинский - Блокадные новеллы

На нашем сайте KnigaRead.com Вы можете абсолютно бесплатно читать книгу онлайн Олег Шестинский, "Блокадные новеллы" бесплатно, без регистрации.
Перейти на страницу:

Сначала палкой пробовал снег, потом осторожно переставлял ногу. Снег все мягче и мягче. Иногда он начинает подаваться под ногой. И я поспешно делаю шаг в сторону. Я взмок, капли пота стекают в рот. Жую снег, чтобы освежить пересохшие губы. Иду так медленно, как будто только что научился ходить. Вдруг впереди показалось темное пятно. Оно начинает увеличиваться, и сердце сжимается от радости — земля! Уже видны темные глыбы. Остается шесть-семь шагов, но снег оседает, одна нога проваливается— я валюсь на бок, осторожно ее вытаскиваю, чтобы не потревожить пласт. Еще три шага — я делаю прыжок и впиваюсь в землю.

Это была обычная горная земля, в обломках скал, с низенькой остролистой травкой. А потом я увидел такие родные цветы — незабудки, лютики, колокольчики.

Я стоял на земле, и она не проваливалась, не ползла, а была влажна и упруга. И мне показалось тогда, что счастье — это просто твердо стоять на земле.

2

Дрезина, не спеша, покачиваясь, плыла по рельсам железнодорожной времянки. Девушка стояла, прислонясь к кабине, отмахиваясь от комаров густой сосновой веткой, а они назойливо липли к ее голым ногам, и тогда она колко хлестала себя. Она была обаятельной в своей юной нетронутости, в крапинках комариных укусов, в белой кофточке с коротенькими рукавами, стягивающими полные плечи. Она думала о чем-то своем, не замечая нас, смешно перебирала губами, словно считала убегающие вдаль березовые нетесаные шпалы. А мы полулежали у ее ног. Головы были тяжелыми после лихо встреченного местного праздника. Накануне нас угощали брагой из широкогорлой кадки, в которой, заглянув, можно было увидеть свое лицо, темное и смутное, как раскольничий образ. А потом уже нельзя было увидеть лица, а только ворсистое и склизкое дубовое дно… Мне почему-то хотелось встать, посмотреть в глаза девушки и увидеть там себя, ставшего точкой, берестяные облака и зелень ольшаниковых зарослей.

Она, застенчивая и молчаливая, казалась каким-то редким деревцом, которое везут в дальние края, чтобы посадить там и радоваться его цветению и шелесту. Она казалась мне счастьем, которое долго ищут и взять которое может себе насовсем только гордый и чистый.

Потянулся лес, от пожара рыжий и заскорузлый. Уцелевшие кое-где у обочин подорожники были вялы и шероховаты, тонкие побуревшие листья свернулись в кулечки и потрескались от жары. Вороны около пней чернели головнями, и становилось не по себе, когда они вскидывались в воздух. Но лишь кончилось пожарище, как ветер погнал зеленые волны еще не выкошенной травы. Трогательные в своей доброте ромашки широко раскинули лепестки, встречая утро, а в сердцевине цветка, как медовая капля, желтело солнышко. Травы разноцветной гурьбой бежали к реке, но у самого обрыва словно опомнились, остановились, зашептались и потянулись худенькими стебельками, заглядывая вниз, где весело и причудливо сверкали прозрачные зернышки песка. В воздухе, пряном от малины, гудели мудрые пчелы-сладкоежки.

Как нужно быть всегда достойным счастья!..

В давнюю летнюю ночь

Алексею Гребенщикову

Это происходило в 1947 году на берегу речки Лидь з глуши Ефимовских лесов, где мы, студенты, строили колхозную ГЭС.

Мы купили с моим другом Ленькой Петущковым бутылку красного вина и сидели вдвоем в разросшемся ивняке, отмечая его девятнадцатилетие.

Ленька — сказывалось последствие голодной блокады— напоминал подростка: долговязый, по ребрам води, как по клавишам, волос на лице вроде бы и не пробивается пока.

— По-моему, ты нравишься Вале, — сказал я.

Ленька смутился.

— Думаешь, нравлюсь?


Валя работала продавщицей в сельмаге в пяти километрах от стройки. Мы часто к ней наведывались. Она вскидывала свои прозрачные глаза, спрашивала: «Вам леденцов, архитекторы?» Почему-то она нас звала «архитекторами». От леденцов становилось во рту свежо и сладко, но покупать их у Вали нам представлялось несолидным, и мы брали ржавую селедку, многозначительно подмигивая: мол, рмотри, какие хваты — закуску выбираем подо что-то.

Судя по всему, мы не производили на Валю впечатления, и когда входил Боря Тигин из плотницкой бригады, она, сразу забывая о нас, спрашивала кокетливо: «Боречка, где вы пропадали?» — и протягивала ему пригоршню леденцов. Он молодцевато облокачивался на прилавок, смотрел на нас неодобрительно: «Опять разлагаться замышляете», — кивал он на селедку, а Валя поддакивала жестоко: «Такие молоденькие, совсем мальчики, а употребляют, как наши мужики». — «Да…» — тянул Борька и оглушительно трещал леденцами.


— А чего в Борьке есть? Круглый сам, как блин, а чуб, что конский хвост, виснет!.. А леденцы ему дает, чтоб тебя раззадорить, — горячился я.

— Они, женщины, коварны, — произнес Ленька тоном сердцеведа и добавил вдруг: — Вытянем ее на пляс, а?

— Кого? — не сразу сообразил я.

— Ну да Валю.

Мы оба почувствовали прилив смелости и вскочили из- под куста, где праздновали Ленькин день рождения.

— Она, может, оттого и злится, что ждет, когда пригласим…

Ну конечно! — подхватил я.

— И в этом Борьке вправду ничего нет!

— Ничего нет! — поддакивал я.


На дверях магазина висел замок. У крыльца стояла бабка и ворчала:

— По субботам чай вприглядку пей, посуду песком чисть — ни мыла, ни сахару купить… Сбегает Валька с лоботрясами плясать!

— В клубе она? — спросил Ленька.

— А где еще! С такими, как ты, выкаблучивается, — отводила душу старуха.

— В клуб по какой тропе? — обратились мы к бабке. — Нам чтобы поскорей.

— Аль я туда шаркать лазаю? — огрызнулась старуха.

Мы решили идти в клуб напрямик.

Начало смеркаться. Дорога пролегала в редком осиннике, его матовые листья багровели на позднем закате. Бревенчатые мостки, склизкие ото мха, глухо звенели от наших шагов. Птичьи гнезда темнели возле самой дороги, они качались с ветвями, кудлатые и раздерганные. Лес сгущался, рябина коричневой гроздью задевала березу, сосны вторгались в болотистые чахлые заросли. Колеи подернулись травой, и лишь кустарники, тянувшиеся справа и слева, обозначали путь.

Но вот появилась дорога, распластанная и размякшая от людских следов, и перед нами предстал дом на лугу, тихий, с занавешенными окнами.

У дома на растянутых веревках сохло белье, похожее на паруса. Возле крыльца стояли рядком резиновые сапоги.

Мы поняли, что забрели не туда.

— Ленька, — остановился я как вкопанный, — да ведь это Бабий дом!

О Бабьем доме — такое ему прозвище дали — услыхали мы, как только на Лидь приехали. Так называлось женское общежитие леспромхоза. А в леспромхозе в те послевоенные годы почти лишь одни женщины и работали. По вербовке приезжали.

Разные слухи ходили о Бабьем доме. Деревенские кумушки судачили, что крали там искусные насобраны, да только не для стоящих мужчин, потому как порченые. А в чем их порча — помалкивали.

Шум прокатился по окрестным деревням, когда в пристанционном буфете загуляли несколько леспромхозовских бабок с демобилизованными мужиками. Дым коромыслом шел — сидели в обнимку, водку пили, песни пели навзрыд.

Вечером за мужиками жены пришли. Леспромхозовские жен прогнали. Мужики, вконец осоловевшие, твердили: «Бабы дерутся — вечну миру быть! Примета, значит…» — и из- за стола не поднимались.

История эта долго не забывалась, и деревенские молодки грозились разделать ухватами «расхожих», как они называли своих соперниц.

Однажды в магазине я встретил одну из леспромхозовских работниц. Женщина покупала конфеты. Она выглядела усталой, лицо загорелое, мужской ватник внакидку. Мальчонка, вертевшийся под ногами, попросил: «Теть, дай Тянучку!» Женщина нагнулась к мальчугану, улыбнулась ему, погладила по волосенкам: «Балуйся, карапуз…» Мальчик потянулся, но мать его — она стояла у прилавка — крикнула визгливо: «Не трожь, Панюшка, ихнего! Подколодная у их сладость!»

Другой раз я увидел женщин на берегу речки, когда пробирался по лесу в поисках малины. Их было человек пять, они полоскали белье и пели по-украински. Смысл я разобрал: казак плывет в челне, а дивчина слышит его голос, и сердце у нее замирает.

Женщины казались задумчивыми, будто за словами песни вставала для них какая-то иная и далекая жизнь. Статные фигуры их красиво изгибались, когда они склонялись над водой, и я подумал — какие они все особенные, непохожие на тех женщин и девушек, что жили вокруг меня.


Мы с Ленькой поднялись на крыльцо. В сенях задели пустые ведра, опрокинули их с грохотом, ткнулись два раза в бревенчатую стену, потом попали на дверь и ввалились в комнату.

— Кто там? — послышались женские голоса.

— Да мы, прохожие, — неловко объяснил Ленька.

Перейти на страницу:
Прокомментировать
Подтвердите что вы не робот:*