Юрий Домбровский - Рождение мыши
Тогда она сказала:
— Вот что: обхватите меня за шею обеими руками.
— Ка-ак? — не понял он.
Тогда она молча взяла его руки — одну, другую — и положила себе не плечи,
— И тут мускулы! — сказал он, щупая ее плечи. — Ах, Нина Николаевна! Ах, умница!
— Вы мне мешаете, сцепите пальцы, — повысила она голос, — и держитесь! Смотрите, хорошенько держитесь. Сейчас будет очень больно. Поняли? Больно будет.
Он понял и с надеждой посмотрел на нее.
— Неужели сумеете?
— Я же колдунья, — деловито ответила она, щупая вывих. — У меня бабушка знаменитая на всю станицу костоправка. Даже рак лечила! Ну, держись, казак, — она повернула и сильно дернула ногу на себя.
Он крикнул и упал, увлекая ее, и к ним, жалобно визжа, бросился Нерон. Нина оттолкнула Нерона, но он опять подскочил, заскулил, затыкался носом. Николай лежал без памяти. Она вынырнула из его рук, встала на колени, оправила волосы, потом снова ощупала колено — все было в порядке, сустав вошел на место.
— Ну что? — спросила она, и тут сразу завыл слабо поскуливающий Нерон.
Николай глубоко вздохнул, открыл глаза, оперся ладонью о землю и сел.
— Уж как же ловко! — сказал он восхищенно и пощупал ногу.
— Не трогайте!
Она опустилась на корточки, взяла его за коленную чашечку, и вдруг ее ловкие быстрые холодные пальцы легко забегали по его коже. Несколько раз он морщился, и тогда она тоном старшей говорила: «Терпи, терпи, казак».
От жара костра, непривычного положения, быстроты движений она разгорячилась, и волосы у нее налезали на глаза; он протянул руку и осторожно убрал их, они все-таки лезли, и он ладонью зачесал их на лоб.
Она благодарно кивнула ему и опять заработала пальцами.
— Не очень больно?
— Вы и в самом деле колдунья, — ответил он. — Где же вы все это превзошли?
— А в институте! В санкружке! Я же медсестра — диплом есть. Всё! Ну-ка, берите меня опять за шею! Опля! И встали!
Он хотел наступить на больную ногу, но ойкнул и сел опять.
— Не так, не так, — поправила она. — Зачем же вы сразу переносите всю тяжесть на больную ногу? А ну-ка еще раз! Да не рывком, а постепенно. Берите меня опять за шею. Так! Я буду теперь выпрямляться, а вы вставайте — вот так! Молодец! — Они поднялись оба. — Ну, а теперь пройдемся. — Она обхватила его за пояс, и они сделали насколько туров по поляне.
— А ведь иду, — сказал он радостно и посмотрел на нее. — А ну-ка! — Он нетерпеливо стряхнул руку и пошел один, еще слегка хромая.
— Ну-y? — спросила Нина, смотря на него смеющимися материнскими глазами.
Он посмотрел на нее и вдруг захохотал.
— А вот будет штука капитана Кука, как говорила одна моя приятельница!
— Что это вы? — спросила она подозрительно. — А ну, ложитесь-ка.
Он посмотрел на нее, строгую, замкнутую, и вдруг упал на одно колено и протянул к ней руки.
— Нина Николаевна, прекрасная дама моя, — взмолился он, — отпустите меня туда! У вас же мягкое женское сердце, а туда всего двадцать минут ходьбы (она невольно улыбнулась — эти его двадцать минут!). Вы подумайте, погибнут три, — он выставил три пальца, — целых три синих птицы — они же гости из Индии! Не будет мне спасения ни на сем свете, ни на будущем, если я допущу это… Это же двадцать минут ходьбы! — Он посмотрел на нее молящими, почти собачьими глазами.
— Вот сейчас придет Максимов, — сказала она холодно, — тогда вы с ним…
— Ниночка, а как они поют! Песня индийского гостя! Как флейты.
— Придет Максимов, и тогда…
— Да я раньше успею! — заторопился он. — Что вы. Я раз-два и тут.
Сейчас он был совсем похож на приготовишку, и Нина поняла: все равно ведь он уйдет, разругается с ней, заберет Нерона и ищи ветра в поле.
— Хорошо, — сказала она так же строго, — напишите записку и пойдем.
— Как? — удивился он. — Вы?..
— Я за вами как санитарный обоз, — усмехнулась она. — Ну, пишите записку Максимову.
* * *Идти пришлось с час.
Вышла из-за туч луна, полная и совсем прозрачная, и все — горы, елки, сухое русло древней реки между отвесных скал — стало таким красивым, тонким, необычным, как будто сошло со старинной акварели или голубого фарфорового блюда.
Они шли мимо урюка и диких яблонь, и их листья казались голубыми. Ямы и рытвины стояли доверху наполненные луной, как ключевой водой. Нина то и дело вспугивала жаб, и они шлепали впереди нее — и малюсенькие, как сверчки, и огромные, как ожившие рыжие кремни. В одном месте рос целый большой куст цветов, похожих на садовые, и сейчас, при луне, они казались красными, сиреневыми, просто синими, — не поймешь даже какими. В другом месте они наткнулись на целую рощицу маленьких кривых курчавых деревцев: как на шабаше, они вперегонки сбегали по холму, но так криво и уродливо, как будто запинались за что-то и падали.
— Стойте!
Николай наклонился, пошарил по голубому песку и протянул Нине пригоршню круглых ягод.
— Что такое?
— А ну, попробуйте, — сказал он, — они сейчас превкусные, только песок пристал.
Нина вообще росла привередницей — всегда мыла ягоды, выбирала червоточину, выбрасывала косточки, но сейчас она просто набила ягодами рот, вместе с песком и даже галькой, и ей вдруг стало очень весело.
Как это все вышло? Шекспир — его брюнетка и блондинка, скандал в соседнем номере, черная красавица, чай втроем, поездка в горы, яблоневый сад, сон возле горной речки, вывихнутое и вправленное колено, путешествие за синей птицей — все это появлялось как из рукава фокусника, шло, цепляясь одно за другое, и так стремительно, что она никак не могла вырваться из этой цепи.
Возле самого склона они повстречались с огромной одинокой елью. Ель эта росла на холмике и чем-то напоминала косматого богатыря в голубом металлическом панцире. По кустарнику бегал ветерок, а она стояла неподвижная и глухая от своей мощи. Под ней валялись шишки и рыжая хвоя.
— Сюда, сюда! — пригласил Николай и снял с ветки большую совсем новую клетку.
Нина вошла под сень ели, как в портал кафедрального собора.
Запахло хвоей и корнями. На земле была разостлана серая холстина, а на ней лежал камень.
— Присядьте, — очень любезно пригласил Николай, — а я сейчас…
Он достал из кармана садовый ножик, покопался под мощными корнями, похожими на старых линяющих змей, и достал за кольцо небольшой жестяной ящик.
— Вот, — сказал он, — мой эн-зэ, смотрите. — Он открыл его и вынул моток веревки, кинжал, электрофонарик, повертел его в руках и вдруг неожиданно пустил в лицо Нины зеленый и наглый луч. Она вскрикнула. Он засмеялся и потушил фонарь.
— Ну как? Здесь подождете меня или пойдем еще выше?
— Пойдем еще выше, — сказала она, еще жмурясь от яркого света. — Слушайте, товарищ дорогой, так же не годится: пробовать фонарь на лице своей дамы.
Он снова рассмеялся и слегка хлопнул ее по плечу.
— Идем! А вы славный парень! Только руки берегите. Там сплошное проволочное заграждение.
* * *Взбирались они бесконечно.
Нина шла за Николаем молча и сосредоточенно. Она думала: такой мучительной прогулки в ее жизни еще не было — все, что встречалось на пути, било ее, царапало, рвало платье и волосы. Через десять минут подъема тело ее пылало и пульсировало как одна рана.
Кустарник кончился сразу — один к одному стояли высокие спокойные деревья с такими густыми ветвями, что под ними не было даже луны. Темнота, только кое-где на земле и на плоских камнях стояли и светили голубые лунные лужицы.
— Устали? — спросил Николай.
Она кивнула.
— Ну, передохните, передохните, — милостиво разрешил он. — Здорово исцарапались?
Нина молча сунула ему руки. Он посветил на них и покачал головой.
— Да-а! Ну, ничего, боевое крещение. Сейчас будет уж совсем легко. А спустимся с другой стороны — там дорожка.
Они постояли с минуту, отдышались и пошли.
Рощица кончилась, и они опять стали подниматься по крутому подъему. Луна выплыла на середину неба, и стало светло. Так они дошли до самой вершины этого обрыва. На ней лежал совершенно черный плоский камень, похожий на надгробную плиту.
— Ну вот, — вздохнул Николай, — мы и дошли. Вот вам фонарик, вот клетка, сидите и ждите меня.
И он пошел к обрыву.
Обрыв был такой отвесный и ровный, что казалось: здесь с плеча рубанули топором по горе, отсекли половину, и образовалась стена, и только кое-где на этой стене выдавались каменные террасы и отдельные глыбины. Он постоял и вдруг непонятно как соскользнул вниз и повис только на одних руках; она вскрикнула, а он поднял над пропастью одну руку, помахал ею, потом поднял другую, помахал другой и ухнул, исчез. Только было слышно, как сыпятся камни. Она подошла к обрыву. Камни и земля так и летели из-под его ног, а он, распластавшийся, как тень на стене, полз над пропастью, такой глубокой, что у нее щемило под ногтями. Если бы он загрохотал отсюда, от него остались бы одни мокрые кости, но он неуклонно, хотя и не очень быстро, но и не задерживаясь, шел и шел, и Нина поняла, что ему отлично известны все выступы этой стены. «Но где же гнездо?» — подумала она, оглядывая стену, и вдруг поняла — где. В одном месте прямо из стены на террасе росла березка — изогнутая, уродливая, как хилая девушка-дурнушка, а около корня на полу террасы камни были расшатаны и выкрошились, и тут она увидела темное пятно — вот это и есть гнездо. Она пустила туда луч фонарика. Николай, не оборачиваясь, поднял руку и помахал ею: потуши. Потом он примерился, гикнул и вдруг, пролетев метров пять, упал на одно колено на этой террасе. И сейчас же мимо его лица косо и слепо пролетела какая-то темная птица. Он проводил ее глазами, потом спокойно встал (места на террасе было так мало, что можно было стоять, только прижавшись лицом или затылком к стене) и очутился над самым гнездом.
