Юрий Домбровский - Рождение мыши
В это время сучья захрустели, и на полянку вышел сухой белый старичок в желтой байковой куртке и сапогах. За плечами у него висел винчестер (Нина хорошо стреляла и знала толк в ружьях).
— Все не пришел? — спросил дед и чинно поклонился Нине. — Здравствуйте, пожалуйста, барышня.
Нерон подлетел к деду и стал бурно прыгать и ловить его руки. Дед сначала слегка погладил его, а потом оттолкнул и сказал:
— Иди, иди, слюнявый!
Максимов ничего не ответил деду и снова стал дуть под хворост. Бурно зашумело пламя.
— Видишь, что нет! Что ему — слуги тут подобрались? — сказал он, поднимаясь. — Слушай, Никифор Фомич, тогда я, делать нечего, пойду схожу, а то будет темно — как тогда?
— Так ты и Нерона возьми, — посоветовал старик, — он, если что, там хоть гавкнет!
— Пожалуй! Нерон сюда! — приказал зоолог.
Нина быстро обулась и сказала:
— Михаил Николаевич, и я с вами.
— Нет, нет, прошу вас! — испугался зоолог. — Я там карабкаться по колючкам буду. Нет, нет, вы уж подождите тут.
— Тогда, если он не в силах идти, ты стреляй, — сказал старик, — а то как ты его дотащишь?
— Только бы не разбился, — проговорил зоолог и ушел с Нероном.
Они остались вдвоем.
Старик, улыбаясь, смотрел ей в лицо.
— Что ж вы так стоите, пожалуйте к костру, — пригласил он, — а то ведь прохладно — горы, ледник.
— Спасибо, дедушка, — поблагодарила Нина и подошла к огню. — В самом деле, прохладно.
— Надень, надень его пиджак, — быстро приказал дед, — ну, вот и хорошо! А мы на это место сейчас чайку сочиним. — Он встал. — Тут у меня в кустах вся премудрость лежит. — Он сбросил винчестер и пошел к реке. А река к ночи почернела, вздулась, стала совсем бешеной и клокотала между камней. Монах уже по пояс ушел в воду, и волны бились и шипели поверх розовой плиты.
Дед вернулся с чайником и большой жестянкой.
— Ну вот, — сказал он, — сейчас и заварим! А он нехай там сидит, на своей горе! Hеxaй его!
— Нет, дедушка, — сказала Нина, — он там сидеть не будет — он мне сказал: через час.
— Через ча-ас! — засмеялся дед. — Час-то его больно долог! Ox, как долог!.. Дa придет, придет, что-то вы уж больно по нему стосковались, — он вдруг хлопнул себя по колену. — Как это весь женский пол об им обмирает? — спросил он удивленно и повернулся к ней. — Ведь он что? Первую вас сюда привез? Что он их, медом, что ли, мажет? Ну, с нашим братом он, верно, хорош — и туда, и сюда, и заработать даст, и поднесет, и: «Никифор Фомич, Никифор Фомич!» Ну, это я понимаю, а то…
— А он плохой, дедушка? — спросила Нина.
— Ну вот, вы уже говорите: плохой! — огорчился дед. — Как что, так: «Он, дедушка, плохой?», «Он, дедушка, нечестный?» Ничего в нем такого плохого нет, но и хорошего тоже не видать. — Старик поставил чайник на костер. — Ну, самый жар — сейчас загудит, как локомотив. Не в том разговор, что он плохой там или хороший, это я не знаю, и не нашего ума это дело, а вот в том разговор, почему девки да дамочки по нему мрут? Их-то он чем берет?
— А мрут? — подхватила она.
Дед вдруг засмеялся.
— Да вот как вы — мрете или нет? Он полез птицу свою ловить, а вы уж невесть что…
В это время сзади сильно затрещали сучья и метнулись лошади. На полянку выкатился Нерон, поглядел на Нину и призывно залаял.
— Ну, пришли! — сказал дед. — Где он его нашел? — И крикнул: — Иду, иду!
— Одеяло тащи! — сипло приказали из кустов.
Дед поглядел на Нину, усмехнулся, покачал головой: «Вот, полюбуйся, достукался». Потом поднял с земли одеяло и пошел в чащу.
* * *Николая на одеяле поднесли к костру.
— Тяжелый-то какой! — сказал дед, смотря на вытянувшееся тело. — И как ты его нес! Да еще клетку.
— Так и нес: одной рукой его держу, другой — клетку, а он как неживой, — выдохнул Максимов. Он выглядел сейчас как загнанная лошадь, красный, в поту, в пыли, чуть ли не в мыле. — Осторожнее, осторожнее, опускай, а то ты бросишь… Коля, ну как ты? Что, опять сознание потерял? Вот беда!
Они опустили его на траву.
Николай лежал на одеяле бледный, растрепанный, с разбитой и распухшей нижней губой, огонь черный и белый прыгал по его мертвому лицу.
— Эх, рука-то у него вывернулась, — покачал головой дед. — А смотри, не головой приложился?
— Нет, не головой, — зло ответил Максимов и встал. — С рукой ничего — нога вот… я уж и дотронуться боюсь. — Он посмотрел на деда. — Полз ведь! Знаешь, где я уж его нашел? Возле ключа! — В его голосе против воли пробивалось злое восхищение.
— Это он оттеда и полз? — удивился дед. — Ну силён! И смотри, клетку не бросил, не побил!
Нина подошла к Николаю и наклонилась над ним, и тут он дернулся и еще с мертвым лицом и закрытыми глазами приподнялся и сел.
— Птица? — спросил он отрывисто.
Дед встал и побежал к кустам.
— Здесь, здесь клетка, — ворчливо заверил Максимов. — Как себя чувствуешь?
Николай поднес руку к губе и потрогал ее.
— Вот, завтра буду красавец! Нина Николаевна, не помогли мне ваши святые молитвы — так летел, что…
— Вот ногу ты поломал, это вот да, — хмуро сказал Максимов, — и из-за чего?
Пришел дед, поставил клетку возле костра и зло прошипел:
— Ну, смотри теперь, пока глаза не лопнут.
Небольшая, с галку, птица в пламени костра казалась не синей, а темно-металлической, сделанной из хорошей вороненой стали. Она сидела на жердочке и, пригнувшись и вытянув шею, с ужасом смотрела на людей. У нее были круглые черные глаза и тонкий клюв. Николай улыбнулся.
— Ну, видел?
— Очень хороший экземпляр, — завистливо похвалил Максимов. — Что? Самец, верно?
— Самец! Будет петь! — ответил Николай и снова забеспокоился: — Там в гнезде трое птенцов — вот-вот вылетят. Я полез за ними, да…
— Ну, с птенцами прощайся, — решительно ответил зоолог, — ты и днем пропахал носом всю гору, а сейчас ночь.
— Да там невысоко и идти совсем как по террасе, — моляще проговорил Николай.
Старик хмыкнул и покачал головой.
— Ну иди, иди за ними! — вдруг рассердился Максимов, покраснел и вскочил. — Ну, что ж ты не идешь? — Он снова сел. — Сам лежишь, а глупости болтаешь! Дед, придется ведь тебе доскакать до дома отдыха за машиной. Я сейчас черкну им, — и он полез в боковой карман.
— Да на базе теперь есть телефон, — ответил дед.
— О-о? Разве уж исправили? — обрадовался зоолог. — Дельно! Эх, пойти бы вместе, я бы позвонил, а вы… — он с сомнением поглядел на Нину. — Нина Николаевна только тут…
Николай опять лег.
— Да нет, идите, идите, — сказал он зло, — и ты иди, дед. А я тут с Нероном останусь.
Максимов с сомнением поглядел на Нину:
— Посидите?
— Да, я посижу с Николаем Семеновичем, — сказала она.
— Да? — обрадовался Максимов. — А я мигом — тут недалеко. Тут на лошади полчаса — не больше. — Видно было, что ему страшно не терпелось покончить со всем этим.
— Иди, иди, — сказал Николай и снова вытянулся. — Иди, Нерон, ляг! Дед, иди! Спокойной ночи.
— Так что ж? — посмотрел на Максимова дед.
— Пошли! — приказал Максимов.
И они ушли.
* * *С минуту оба молчали. Николай все лежал с закрытыми глазами. Нина подошла и села рядом.
— Ну как же так можно? — мягко упрекнула она его. — И хорошо, что только ногой, а если бы угодили виском или затылком?
Николай открыл глаза и вдруг улыбнулся.
— Что вы? — удивилась Нина.
Продолжая улыбаться, он спросил:
— Вы на сколько? Лет на десять, на пятнадцать моложе меня?
— А что?
— А то, что послушаешь, так вам сто лет! Внуков старуха на ноги поставила, внучек за хороших людей выдала, ну и других сейчас учит. — Он помолчал, подумал. — Дайте-ка мне руку, подойду к костру поближе, что-то знобит.
— Лежите уж! — покровительственно прикрикнула на него Нина, взяла за плечи и — оп! — подтянула к самому огню.
— Ох, какая сильная, — удивился он. — А ну, согните руку. — Николай пощупал мускулы. — Вот это молодец! Такая даст пощечину, так покатишься.
Тогда она вдруг решилась:
— А ну, покажите ногу, да нет, брюки, брюки засучите. Да ну же!
Он послушно и быстро закатал штанину: нога сильно распухла в колене, посинела и была вся в ссадинах, но, конечно, перелома не было — был вывих, может быть, приличный.
— Это у вас первый раз? — спросила она тоном доктора.
Он бросил на опухоль быстрый взгляд и отвернулся.
— Ага!
Тогда она сказала:
— Вот что: обхватите меня за шею обеими руками.
— Ка-ак? — не понял он.
Тогда она молча взяла его руки — одну, другую — и положила себе не плечи,
— И тут мускулы! — сказал он, щупая ее плечи. — Ах, Нина Николаевна! Ах, умница!
