Владимир Пшеничников - Выздоровление
У Николая опять сдавило грудь: ничего он не помнил и не знал. Думал, откроет сундук, покажет Витьке дедовы фронтовые награды… Неужели все до такой степени беспамятные?
Отцовы награды они положили в шифоньер, в коробку со своими документами и Катериниными бусами, а сундук вынесли назад в сени, не стали больше ничего менять, и пеленки, и платье оставили. Молчал Николай, молчали и Катерина с Витькой. Каждый думал о чем-то своем.
Глава 17
ЖЕЛАНИЕ СЛАВЫ
На вечернюю смену Николай в это воскресенье ушел пораньше: соорудил все-таки переноску, а на ферме хотел поискать свободный плафон. Сразу запускать котел было рановато, и он стал проводить свет на улицу, забивал гвозди и чуть пригибал их, чтобы переноску можно было снять и свернуть. Вилку он взял от старой электроплитки, прогоревшую и треснувшую, и теперь на месте уже ломал голову, чем бы ее обмотать, чтобы не ударило ненароком. Плафона тоже нигде не было, и голая лампочка светила как-то сиротливо и холодно. Правда, испытывал он свою проводку еще при свете заходившего солнца (весь день был морозный и ясный).
Потом загудел котел, и Николай устроился ждать, когда закипит вода, на лежаке. Пока возился с освещением, голова его была занята этим простым механическим делом, а как сел, так словно кто перемешал его мысли, и получилась каша. Никогда не наваливалось на него столько, но он не завидовал своему прежнему беспечальному житью-бытью. Так и коровы живут, как он жил. Может быть, тут он перегибал маленько, а может быть, и не перегибал…
В котельной стало тепло, и он снял шапку, чтобы поднять наушники кверху. Невольно погладил свою растущую не по дням, а по часам лысину и усмехнулся. Неужели только она досталась ему в память, в наследство от отца? Да нос, востренький и белый, да размер ноги и оттопыренные большие пальцы на ступнях… Так-то в Богдановке и никто больно не мог сверкнуть другим наследством, но все же… Николай больше четырех месяцев числился уже телезрителем и мог судить о настоящем наследстве. И не в смысле денег, обстановки, книжек и вещиц всяких. Но сегодня впервые позавидовал он тому, как ведут себя те наследники, рассуждают, с молодых лет могут как-то так повести себя на людях… с молодых лет знают, что им надо от жизни. Они самостоятельно могут не только штаны носить, но и судить о чем-то, разбираться без подсказки в своей да и в любой жизни. Почему Николаю надо было, ну, пусть пятнадцать лет вкалывать без особого смысла, наживать эту язву, с трудом приноравливаться к семейной жизни, набивать шишки на ровном месте, открывать то, что давным-давно открыто? Да еще оглянуться потом назад и увидеть только неровную, кривую строчку одних только своих следов. Почему его сразу не научили видеть главное, знать это главное, эту «суть» и этот «корень»? Ждал чего-то отец… Чего он ждал? Ну, может быть, и не очень-то ждал… Искал что-то! Если искал, почему Николай не знал, до чего, до какой черточки дошел он, чтобы самому потом именно с нее и начинать? Ах, он со стыда сгорал за папку… Сынок-то еще!
Так, и что ему теперь надо? Работа есть. Ее надо было? Получил… Свалилась в руки-прямо. Дома потеплело? Так ведь и никогда холодно не было, случалось, правда, гулял сквознячок, так ведь не надо было ждать, чтобы кто-то закрыл окошко или дверь…
Сын растет… Видали?! Значит, сына он должен человеком сделать. А как же он его человеком сделает, если сам чуть только от ко… от телка отошел?
И Николай увидел (и вроде не стало каши в голове). Он увидел, как поднимает его отец на руки и показывает на небе кувыркающуюся звездочку… Как поднимает дед Иван сына и показывает трактор на дальнем увале… Как сам он идет с сыном Витькой… Как сын Витька ведет своего сына… Отец поднял Николая на руки и вынес во двор показать спутник за пять лет до своей смерти, но и тогда он стоял уже на своей грани, не шагнул дальше сам, но ведь и Николая не подтолкнул. А если бы иначе? Если бы сыновья начинали жить не с нуля, а с заветной отцовой черточки? Николай ясно увидел, что он бы тогда и ногтя своего внука не стоил, а правнук, может быть, и не вспомнил бы его, став вровень с теми… с наследниками-то. Но нет — такой вспомнит, такой знал бы, что не сам вырвался… А может быть, так уже есть где-то на самом деле, и только он, Николай Акимов, его Богдановка, худой Мордасов оказались в стороне от слитного и густого движения? Ну, пахали, ну, хлеб сеяли. И обрекали детей жить в стороне от главной дороги, потому что сами родились на обочине?
Николай сидел на жестком лежаке как завороженный, медленно покачивался, опершись руками на доски, на которых сидел. Гудело пламя в котле, завывал электродвигатель… Он, наверное, просто одурел в этом шуме, запахе гари и подтекавшей из топливного насоса солярки. Взглянув на манометр и ничего не разобрав издали, Николай встал и подошел к котлу. Железо, жидкость солярка, невидимый электрический ток — вся эта мертвечина работала и казалась живее его, живого. А сейчас и пар колыхнет стрелку манометра… Николай вышел наружу, на морозец и увидел свою тень от прибитой чуть в стороне от двери лампочки, а тень от столба тянулась до тамбура коровника, откуда прибегут скоро с ведрами гомонливые доярки, здоровые и подвижные до пенсии и больные на другой день после выхода на заслуженный отдых…
Они и прибегали потом, но лампочки над котельной не заметили, потому что на дойку приезжал директор Багров и состоялся не столько крупный, понял Николай, сколько громкий и бестолковый разговор.
На этот раз он не собирался дожидаться Скворцова, но для этого надо было оставить ключ, а в каком месте, они не договаривались. Можно было просто навесить замок, и, не в состоянии сразу решить что-то окончательно, Николай с раздражением заглушил котел и вышел за дверь, послушать, не загудит ли где молоковоз.
Вместо молоковоза он услышал фырканье лошади, свист и стук полозьев на мерзлых, едва прикрытых снежком кочках. На санях громко переговаривались.
— О, да Сынок еще не ушел! — услышал Николай возглас Воронина, когда подводу осветила вывешенная им лампочка.
— Взял еще моду ключ забирать, — явственно проворчал напарник Воронина Григорий Козлов, правивший лошадью; третий на санях помалкивал.
— Ну, ты распряги пока Рыжего, а мы слезем, — сказал Воронин, — и захвати там, в газетке… Здорово, Коль! — весело крикнул он, соскакивая с саней.
Третий выпрыгнул следом, и Николай узнал Федьку Бабенышева. Козлов заехал в тень.
— Прибыли с операции! — доложил Воронин и хлопнул себя по карманам надетого поверх телогрейки халата. — Пусти, хозяин, погреться!
Николай молчал.
— Еще думает, — бормотнул Бабенышев.
— А ты-то как с ними угодил? — спросил Николай учетчика. — Или коньяк молдаванский кончился?
— Ты Федора не задевай, — вступился Воронин. — Без него мы фурики да самогон добывали, а теперь — товар клейменый!
— Наводчик, значит, — удивляясь самому себе, отчетливо проговорил Николай (и с этим человеком он так хотел еще поговорить?).
Бабенышев мыкнул что-то невразумительное.
— Глядите, — не удержался Николай, — он ведь, как и у Кашамбы, свидетелем пойдет…
— Каким еще свидетелем? — вскинулся Бабенышев.
— Ты, правда, не очень-то, — встрял Воронин. — Пропусти лучше.
— А где ты вывеску увидал, что тут распивочная?
— Да кончай ты п…! — не вытерпел Воронин и решительно шагнул в двери котельной.
— Пожалуйста, — отступил в сторону Николай. — Только потом не обижайтесь.
— Хо! Он еще грозит!
— Че тут у вас? — хмуро спросил Козлов, появляясь из-за угла котельной.
— Да вот Сынка подменили! — живо отозвался Воронин, поворачиваясь к напарнику. — Заложу, говорит, со всеми потрохами, если дворец мой испоганите! Давно трезвенником стал? — обернулся он к Николаю.
— Да он им всегда был, — вставил Бабенышев и с нажимом добавил: — Сынок и есть Сынок!
— Ну, и хрен с ним, — сказал Козлов, — пошли в красный уголок.
— Задницы морозить? — возразил Воронин.
— А ты че, или возле котла греться пришел? Пусть козюлится, сам еще прибежит, — Козлов колюче взглянул на Николая. — Заревет коровенка-то, жена быстро направит.
Николай едва сдерживал себя, но, понимая, что надо молчать, молчал, только тискал в руках замок от двери.
— Да пошли, что ли, — поторопил Козлов.
— Ну, гляди, Сынок несчастный! — пригрозил Воронин, устремляясь за напарником. — Пошли, Федор!
Но Бабенышев задержался.
— Доложишь? — спросил он Николая.
— А ты как хочешь?
— Преступление, значит, мы совершили?
Николай хмыкнул.
— А ты видишь, по скольку тот же Подтелков или директорский шофер со склада возят? Как они совхозный корм разбазаривают, видишь?
— Ты еще трезвый, Федьк? — спокойно спросил Николай.
