Владимир Битюков - Лесничиха
— Выгружаемся все, — подсказал Подгороднев. — У Кадыра посидим и подзакусим. И договоримся, кто куда.
— Ура! — загалдели ребята, прыгая на землю.
Разбившись — впереди Сема, за ним монтеры, за монтерами мастера, а позади всех маленький шершавенький шофер, — подошли к избе. На пороге, приглашая гостей, стоял усохший, как мумия, казах с седой в три-четыре волоса бородкой.
— Салям! — почтительно приветствовал его Сема, поклонясь. И старик тоже закивал: «Салям, салям…»
Он сказал еще какие-то слова и, распахнув дверь, отшагнул в сторону. Все поснимали обувь и в носках, минуя душную кухню с огромным, вмазанным в печь казаном, прошли в чистую половину избы. Витька с любопытством осмотрелся. Мебели тут не было никакой, лишь просторная кошма на полу, сундук да по стенам неяркие ковры.
Торжественно уселись на кошме вокруг расстеленной скатерти-клеенки, поджали ноги калачом — из уважения к обычаю хозяев, — замерли. Тихая, как тень, старуха подоткнула каждому под бок подушку; можно было удобно облокотиться.
Старуха принесла чашки, налила крепкого, до черноты, чаю. Подбелила молоком, и он стал отдавать медовым духом. Хотелось выдуть чашку сразу, но неторопливый разговор о том о сем запивался тихими глоточками.
Сперва заговорили о погоде. Витька восторженно цокнул языком.
— Плохой погода, — возразил казах. — Дурной.
Было удивительно: как же так? Тепло. И солнце…
Старик сидел лицом к Сереге и потому, наверно, смотрел на него больше, чем на Витьку. Пытался вроде бы что-то вспомнить, прищипывая веками глаза.
Разговор между тем коснулся электричества, и старик стал выспрашивать подробности: как пройдут линии, сколько надо столбов и указан ли на плане его хутор? На Серегиной «синьке» хутора не значилось, на Витькиной — тоже. Кадыр — так звали старика — взял план Алексеевки и долго разглядывал прямоугольнички-дома, фермы, бригады, связанные линиями. Вздыхал.
— Переселяйтесь в колхоз, — предложил Витька, и Сема незаметно толкнул его локтем.
Старик нахмурился, покачал головой и что-то приказал своей медлительной хозяйке.
Старуха притащила бешбармак — блюдо нарубленного мяса вперемешку с широкой, в три пальца, лапшой. Сема украдкой, из-под полы, как это часто делают в столовых, налил себе и старику из четвертинки. Тот сразу оживился, снова крикнул старухе. Она покорно принесла еще пол-литра.
Сема на глазок, но очень точно, будто вымерил мензуркой, налил всем поровну. Якушев испуганно глянул на Серегу.
— Одну — можно, — разрешил Седов, вроде бы с неохотой берясь за чашку.
— Чтоб не последнюю! — воскликнул Подгороднев.
Поднялись и сошлись в середине, звонко стукнулись фарфоровые чашки. Витька затаил дыхание, зажмурился и торопливо, давясь, проглотил обжигающий комок. Передергиваясь, обшарил вокруг себя рукой, отыскивая вилку или ложку, не спуская глаз с дымящейся горы. Приспособлений для еды не оказалось. Тогда он засучил рукав, как это сделали ребята, и придвинулся к блюду.
Гору ели горстями, словно ковшами экскаваторов. Каждый брал, сколько ему надо, и сочно жевал мягкое, нежное месиво. Никогда еще Витька не пробовал такой вкусной еды, думал: это лучшая баранина, которой сроду не увидишь в городе. Лишь потом, когда старуха принесла сурпу — жирный душистый бульон, когда каждый выпил по огромной миске — сурпа пилась удивительно легко — и когда встали, распрощались с хозяевами и пошли к машине, Подгороднев сказал, что съели верблюда. Никогда еще Витька не ел верблюжатины. Было жарко, хорошо и весело, будто после маленького подвига.
— Подкинуть бы надо старику, — тихо намекнул Серега. Засмеялся: — Он уже весь скот свой перевел, собака вон только и осталась.
— Уо, это можно! — обрадовался Сема. Сорвал с головы облезлую шапчонку, обошел всех по кругу и кинулся назад в избу.
Вернулся скоро — красный и сконфуженный. Сунул каждому измятые бумажки, восторженно-яростно воскликнул:
— Послал меня по-своему знаете куда? — И застонал, вываливая челюсть: — Уу-оо!..
Седов нахмурился, и пацаны притихли. Никто из них в кузов не полез, хотя шофер уже завел «катафалку». Все тревожно косились на Седова.
Тот не спеша, как на смотру, обошел строй, внимательно всматриваясь в каждого монтера. Приблизился к Витьке, прошептал:
— Тебе даю ребят поопытней. — И громко, беспрекословным голосом сказал: — В Алексеевку пойдут Подгороднев и Васькины.
Среди галдежа-прощания Витька с чувством сжал Сереге руку, отвернулся.
— Ну-ну… — Друг похлопал его по плечу: — Держись. Буду к тебе наезжать в случае чего. Пока…
Машина взревела и, откуда взялась сила, легко понеслась по разбитой дороге. На развилке рядом с кучей вещей и инструментов остались Витька Якушев, Сема Подгороднев да курносые братья-близнецы Васькины.
— Пошли, ребята, — вздохнул Якушев, поднимая свой потертый чемоданишко.
— Да ты что? — огрызнулся Сема. — Это пешком-то? Смешно.
— Все пешком. Я тоже.
— Вот и шуруй, выбивай для нас транспорт. А мы переждем у Кадыра. — И пошел, не слушая, к избе.
Васькины — туда-сюда, схватились за руки, подцепили вещички и — тоже за Семой.
Витька постоял-постоял, плюнул, отвернулся и зло, по лужам, двинул к Алексеевке.
Примерно через час он умерил шаг и невольно подумал, что лучше бы сидеть в избе казаха и, потягивая вкусный чаек, дожидаться какой-нибудь попутки. Промокшие валенки раскисли и чавкали, а до Алексеевки еще было далеко. Но едва он подумал о попутках, как снова обозлился и прибавил шаг. Разве позволительно сидеть и ждать, когда до конца года надо наготовить опоры для высоковольтной и низковольтной ЛЭП, развезти по трассам и установить? План на декабрь был огромный. В конторе исходили из того, что лесоматериала у заказчика много и дело лишь за малым: нажимать.
— Нажимайте, нажимайте, друзья, — говорил на прощание Викентий Поликарпыч. И добавлял, озабоченно хмурясь: — Выручайте…
Со своей стороны он обещал любую помощь, механизмы:
— Автобур! Телескопичку! Следом пущу, готовьте только опоры. Опоры, опоры… Вот где они у меня сидят! — И ребром ладони стучал по седому, заросшему от вечного «некогда» загривку.
Собирались как на пожар. Даже не подбирали монтеров, а взяли тех, кто оказался под рукой, и — на поезд.
Веселый вагон, говор и песни и нетерпеливое заглядывание в окна. И вот она, степь, — настоящая, чистая, просторная для ветра и Витькиной жизни…
Справа пашня с черными крапинами пластов, слева нетронутая целина с редкими метелками полыни, посреди тяжелая дорога. Красное солнце проваливалось за горизонт, цеплялось лучами за высохшие камыши лиманов, и они горели тихим угасающим пламенем. Все, что выступало из равнины, отбрасывало синие хвосты и словно бы стремилось к солнцу. А оно, как слепое, торопко ощупало степь и ушло, утонуло, бросая из глубины ровное остуженное зарево.
Сделалось заметно холодней. Под ногами стал похрупывать ледок, да и сами валенки затвердели и гремели теперь, как колодки. Глубоко затягиваясь воздухом Витька пялился глазами в синеву. Она густела, обволакивала землю, сжимая пространство, по которому он шел. И вот он весь в синеве, даже руки и плечи. А впереди над головой воронела, вызвездывалась ночь.
Дорога темна и немного таинственна. Скоро бы должно показаться село, а его все почему-то не видно. Нету света в Алексеевке, нету: его должен дать мастер Якушев. Он поставит много светоточек. Все дома осветит и все улицы. По проекту на улицах сорок фонарей, а он повесит все сто — не жалко. Пусть засветит Алексеевка вовсю! Чтобы звезды не только на небе…
Позади послышалось тарахтение, лязганье гусениц. И еще что-то чудилось — протяжное, очень знакомое. Витька затаил дыхание:
Си-реневый ту-ма-а-ан…
Якушев счастливо засмеялся и пошел еще быстрей, чтобы первым достигнуть Алексеевки.
Неподалеку от села его догнали. Трактор высветил дорогу фарами, и Витька заметался, словно заяц. Но с дороги не сиганул, прижался у обочины. И руки не поднял: пусть, мол, проезжают мимо.
На широких санях, на белых мешках кучно сидел народ. Говор, и смех, и песня монтеров соревновались с тракторным тарахтением. Ребята явно добавили у Кадыра: они орали, размахивали руками, обнимались с такими же веселыми колхозниками.
— Эй, садись! — хором закричали на возу.
— Это наш начальник! — радостно узнали Васькины.
— Инженер, инженер, садись! — запредлагали колхозники.
Витька подбежал, ухватился за протянутые руки и завалился на шумную кучу-малу.
— Хо-хо-хо! Хи-хи-хи! — Молодые и старые голоса сливались в веселый путаный клубок. — Со светом будем! И с блинами!..
— Пашеничку, понимаешь ли, мололи, — лез Витьке в ухо мокрой бородой какой-то старикан. — Потому и задержались.
