Владимир Битюков - Лесничиха
Пионерка шаркала ногами, беспрестанно курила, размахивала красным угольком и все разговаривала, разговаривала. «Ничего, — успокаивал себя Витька, — завтра утром скажу завхозу и устроюсь по-настоящему». Клонило ко сну. Поезд, машина и прогулка пешком — этого было слишком много. Старуха заметила Витькину усталость и, примолкнув, принялась стелить постель.
Раскладушка была узкая, продавленная. Совсем близко посапывал Кудесник, но Витька этого не замечал, проваливаясь, как в: зыбун, в теплый успокаивающий сон…
Он проснулся от мысли, что на дворе уже день. Вскочил, взглянул в окошко — оно светилось — и стал торопливо одеваться, застегивая пуговицы через одну. Впопыхах наступил на поросенка. Тот пронзительно завизжал и поднялся на кривые сабельки. Старухи в избе не оказалось.
Витька быстро отыскал валенки — они стояли на печи — и, чувствуя ногами приятную сухоту, вышел из избы.
Прислушиваясь к рокоту громкоговорителя, он с тревогой отметил, что уже не меньше девяти часов. Ребята, наверно, заждались, и Подгороднев сердито выражается. «Проспал… Вот так инженер!» — укорял себя Витька, двигая напрямки по улице, покрытой ледяной хрустящей коркой.
Направо и налево из хлевов надсадно орали петухи, блеяли овцы. Возле беленькой чистенькой школы бродил одинокий, видно выгнанный с урока, пацаненок и, обернувшись, дерзко показал Витьке язык. У колодца посреди дороги стоял мосластый, с завалившимися горбами верблюд и горделиво этак, свысока разглядывал Якушева, будто сроду таких и не видал. Витька сам в первый раз; встретил живого верблюда, но не остановился, прошагал дальше.
Дверь в правлении была открыта настежь. Из проема выветривался сумрак. Якушев вошел в контору, боясь взглянуть в глаза людям: и своим троим и десяти колхозникам, которых обещал Ситников. Но в коридоре было пусто. Только в кабинетах поскрипывали стулья, пощелкивали счеты, а в бухгалтерии скрежетал арифмометр.
Сделалось спокойней на душе, но только на одну минуту. Появилось новое чувство — злость. Десятый час, а ни своих, ни чужих не видно. Но и злость прошла скоро, потому что Витька догадался: ребята сильно устали с дороги, и, если уж на то пошло, сегодняшний день им надо бы отдать на отдых. Что же касается колхозников… Он постучался и, не дожидаясь приглашения, смело вошел в кабинет к председателю.
На столе, словно скатерть, лежала карта. Над ней склонились с одной стороны председатель, а с другой — чернявый интеллигентного вида парень. Оба водили пальцами по карте и о чем-то спорили.
— У Мундгалиева за этой балкой не семь, а девять ометов! — доказывал Ситников, напрягая лицо до красноты. — А тут вот, — он тыкал пальцем чуть в сторону, — пятнадцать!
— А я вам говорю: там семь, а тут шестнадцать, — спокойно возражал чернявый.
Витька разглядел, что на карте обозначено пространство ниже извилистой полоски Узеня, а это уже казахстанские земли. Оба как-то разом попритихли.
— Знакомьтесь, — сказал Ситников улыбаясь.
Чернявый оказался парторгом. Он сдвинул карту, постучал по алексеевской земле:
— Все как на ладони. Километровка. На таких вот картах когда-то обсуждались предстоящие сражения.
У Витьки была своя карта, еще более просторная, как простыня. На ней Алексеевка обозначена с птичьего полета. Все было на Витькином плане, даже самый последний сарай. Поэтому он не удивился.
— Я насчет людей, — обратился он к председателю. — Где они? Вы обещали.
— Айда! — Ситников надел шапку, набросил на себя полушубок и, выйдя в коридор, прошептал: — А где твои? Чтой-то не вижу.
— Спят, наверно. — Якушев почувствовал, что краснеет. — Устали они с дороги, сами понимаете.
— Устали? Они вчера в клубе устроили мордобой.
— Да ну-у!
— Вот тебе и ну, — проворчал председатель. — Не хотелось говорить такое при парторге… А мои тут. Наверно, сидят, дожидаются на солнышке. — Заглянул за угол конторы. Никого. — Они где-нибудь тут. Ребяты хорошие. Сам вчера бегал по дворам, договаривался.
Из двери с ведром в руке выскочила бабка Пионерка. Плеснула в снег грязную воду и — назад.
— Погоди, Андревна, — остановил ее Ситников. — Где ребяты? Те, что с топорами.
— Молодые-то? — Бабка засмеялась. — Да они на Узень побежали! Рыбку ловить, которая сонная!
Ситников хлопнул себя по щеке, поморщился и, мельком оглядевшись, погрозил бабке пальцем:
— Об этом никому!
Сорвался, отбежал немного от конторы и закричал в далекое пространство:
— Ереме-ей! Запрягай Любимчика-а! — Прислушался, вгляделся в тишину и заругался хрипло: — Ах ты, старый… И тебя туда же понесло! — И, бормоча проклятия, зашагал к конюшне запрягать любимого конька.
Витька молча шел за председателем, сердцем чуя, что монтеры тоже там, на Узене…
Он стоял на подаче, неумело выбирая из сбруи то хомут с черной скользкой от дегтя шлеей, то пропахшую потом седелку, то тонкую вихлястую дугу, помогая запрягать каурого Любимчика. Работали молча. Председатель пыхтел, наливался кровью, затягивая супонь, подымая чересседельником оглобли. При этом было видно, как шевелилось его правое плечо, словно очень хотело помочь здоровой, но такой одинокой мужичьей руке. Потом он зло перетряхнул солому, прокисшую от сырости и тепла, и уселся в крякнувшие санки. Витька робко примостился рядом.
Перед тем как повернуть Любимчика в сторону реки, Ситников подъехал к своей избе и вынес оттуда двуствольное ружье. «Вот это да-а…» — похолодел Витька, представляя, как потрясающий двустволкой председатель выгоняет с речки парней. Те шумят, отбиваются удочками. А вместе с ними Подгороднев, братья Васькины…
— Волки тут шастают, — хмуро объяснил Ситников, закладывая ружье себе под руку. — Бобика бы взять, да с головой у него чтой-то.
— Волки?!
— Бывают… В лиманах, говорят, скрываются. А то — на Узене.
Свернули в степь, навстречу южному ветру. Снега были взрыхлены копытами, изрезаны полозьями саней, истоптаны мужскими сапогами. Санки, такие раскатистые на дороге, теперь дергались при каждом шаге лошади.
Ситников косо смотрел на следы, бормотал сквозь зубы:
— Вот оно так и получается. Ты тут пыжишься, думаешь за всех, а они вон — рыбку… А дела столько, что не переделать. Свет поставлен на повестку дня… О кормах, опять же, думать надо, не иначе будет гололедица… Сено пережрали, где-то надо доставать, впору снаряжаться в Казахстан…
— И у меня так же, — не удержался Витька. — План такой дали, каждая минута на счету. Автобур уже идет, чтобы ставить опоры. Трассы надо разбивать, столбы вязать… с помощью ваших колхозников.
Внезапно взъехали на земляную насыпь и так, что колыхнулось сердце, ухнули вниз. И тотчас показался Узень с пологим заросшим берегом. На другом, высоком, берегу начинали разбег казахстанские степи.
Тонкие, прямые тростники с покореженными ржавыми листьями стояли плотно, приглушая голоса людей. Ситников ловко вырулил на узкую просечку, обогнул тростниковую заросль и тихо сказал:
— Приехали…
Река темнела от скопления народа. Ребятишки, парни и даже человек десять мужиков, возбужденные, с горящими глазами, сновали по льду и, держа наготове сачки, черпаки, заглядывали в проруби. Удочек не было ни у кого.
В руках у Подгороднева и Васькиных — Витька это ясно разглядел — были длинные крючки из толстой проволоки. Монтеры зябко жались у просторной проруби и время от времени, отталкивая друг друга, пытались подцепить большую рыбину.
Витька подошел к ближайшей лунке и поразился обилию молоди. Теснясь, голова к голове, она выпирала на поверхность и жадно глотала маленькими ртами тонкую пленку воды и воздуха. Рыба покрупней оттискивала мелочь, и та уходила под лед.
Медленно из черной глубины проявилась вытянутая морда щуки. Карасики, линьки не испугались. Щука не бросилась на них, а только сонно взглянула на Витьку и шевельнула перламутровыми жабрами. Витька машинально протянул руку, и морда тихо, как поплавок, ушла в глубину.
Витька поднял голову, отыскивая глазами председателя. Ситников неспешно приближался к мужикам, и те, притихнув и ссутулясь, слушали спиной его медвежье сопение. Парни тоже попригнули спины. Ребятишки стали разбегаться.
— Спасаете рыбку? Молодцы! — неожиданно ласково воскликнул Ситников. Мужики и парни распрямились.
— Кислородное голодание у ей, Иван Семеныч, — с готовностью встрял щупленький, мокрый, замерзший мужичонка, притопывая резиновыми сапогами.
— Правильно. Щучку берете, а карасиков — жалеете. Сознательно… Эй, завхоз, ты чего?! — крикнул председатель рукастому мужику, задом-задом пятившемуся в заросли. — А ну-ка, вылазь из камыша!
— Мне до ветру! — засмеялся, потупясь, заведующий хозяйством, для верности расстегивая штаны. И уплелся в тростник, приседая все ниже и ниже.
