Владимир Битюков - Лесничиха
— Тебе ж лечиться надо. Принимать процедуры.
— А это видал? — Витька вырвал из его пальцев папиросу, затянулся до самого дна своих легких, согнулся дугой, но не закашлялся, выдержал. Выдохнул: — Понял?
— Ну и глупо, — констатировал Седов, доставая вторую папиросину. — Хочешь в Могилевскую губернию?
— Плевал я на нее! — с отчаянной веселостью выпалил Витька. В его зеленых вместительных глазах стояли радость и — одновременно — испуг. — Понятно? Плевал! И на все там процедуры и микстуры! — Уселся тоже, облокотился на стол, подпер костлявыми кулаками голову, покрытую темной — вразброс — шевелюрой. Уставил глазищи на Серегу.
Тот снял шапку, расчесал свои светлые, словно полегшая пшеница, волосы, посмотрелся в стеклянную дверцу шкафа.
— Плевал, говоришь?.. А что, тут есть какая-то идея. Я тебе книжку дам почитать. Такую черненькую.
— Библию? — Витька скривил губы.
— Не глупи. О’Генри называется, рассказы. Один там есть исключительной силы. Про боксера с больными легкими.
— Я знаю! — воспламенился Витька, снова вскакивая. — «Санаторий в степи», так как будто… Там еще этот боксер гостил у фермера. Стонал все, охал, а потом объявил, что умирает! Помнишь? А фермер испугался, вызвал знаменитого профессора, тот проверил и говорит: «Зря вызывали, здоровый ваш парень, притворяется». Помнишь, как хозяин рассердился? Посадил того боксера на коня: «Паси, — говорит, — теперь мою скотину за то, что ты меня мучил!» А сам уехал куда-то на курорт лечить свои расстроенные нервы… Погоди, погоди! — Витька замахал руками. — Помнишь, как заплакал тот боксер, как схватился за грудь, харкнул кровью и ударил шпорами коня?
— Плетью, — поправил Седов улыбаясь.
— Что?.. Плетью! А помнишь, как носился он по прериям, спал на голой земле, жарил на костре кусищи мяса, пил, как воду, парное молоко?.. Потом, аж только к осени, разобрались, что доктор осматривал не того. Перепутал гостей. Что было! Ринулся хозяин в степь, думает: все, пропал теперь парень. А навстречу ему паренек едет: круглолицый такой, румяный, и улыбка такая, до ушей. Здравствуйте, говорит, папаша! Спасибо вам за ваш санаторий!..
Витька помолчал, немного отдышался. Наклонился к другу:
— Только ты, Серега, пожалуйста, не думай. Я не по этой причине хочу на объект. По другой. — И засмеялся краснея. — Боюсь, вы скоро всё осветите и на мою долю ничего не оставите, жадюги…
Седов смотрел на него с жалостным вниманием, улыбаясь и кивая.
— Не веришь? — Витька сдвинул брови, окончательно смешавшись. — Ты же знаешь, что мне скоро в армию! И я вот хочу… до армии успеть…
Серега продолжал смотреть с насмешливой любовью, как на ребенка. Засмеялся:
— Думаешь, возьмут?
— Возьмут! — Витька обозлился. — Чем я хуже других? Ну чем?!
Серега что-то вспомнил и поднялся. Еще раз оглядел себя и медленно прошел в другой конец конторы, улыбаясь молодому инженеру — девушке по имени Новелла. Положил перед ней кулечек из газеты. Витька знал, что там была розочка — настоящая, живая, неподдельная. Серега каждый месяц приносил цветы. Он мог бы доставать цветы всю зиму, деньги у него на то имелись: отличная зарплата, полевые, квартирные и ежемесячно премии за перевыполнение плана.
Что он там рассказывал, Якушев не слушал. Ждал его для дальнейшего разговора. Переживал.
Кроме Седова, не было у него других приятелей. А он и не хотел других, потому что лучше Сереги никого себе не представлял. Отвык представлять еще в техникуме, в большом разноголосом коллективе. Там он научился сторониться ребят, потому что замечал, как они испуганно задерживали дыхание, едва он к ним близко подходил, а если он с ними заговаривал, растерянно оглядывались по сторонам. Дело в том, что он часто кашлял, лицо его было худое и бледное, а это, по мнению многих, был верный признак туберкулеза. Один Серега, то ли надеясь на свое могучее здоровье, то ли попросту веря товарищу, что тот совсем не заразный, разговаривал с ним по-хорошему — обстоятельно и не торопясь, не отворачиваясь и не рассматривая стены. Седов любил смотреть прямо в глаза собеседникам, и редко кто выдерживал его прищуренный взгляд. Витька выдерживал, потому что верил его глазам, как своим…
Общежития техникум пока не имел, и первое время Седов жил у Якушева на Овражной улице. Там, в маленьком домишке, в закутке, друзья сидели за столом перед грудой учебников и конспектов, и Витька объяснял Сереге смысл сухих и непонятных формул. Серега терпеливо слушал. После армии он многое забыл и теперь наверстывал упущенное.
Когда распределяли места, Седов попросился в Заволжск, на самый тяжелый участок Сельэлектростроя. Туда же последовал и Якушев… И вот теперь он дожидается друга, явно заболтавшегося с девушкой. От глубоких затяжек кружилась голова, гулко тукало слабое сердце. Якушев не выдержал, подбежал, схватил Седова за руку:
— На одну минутку…
Тот, извиняясь, улыбнулся Новелле и не спеша, с достоинством вышел в коридор.
— Пойдем к Викентию, Серега, — шепнул Витька. — Я буду требовать объект, а ты сбоку постоишь. Для моральной поддержки.
— Ну уж нет, — посуровел друг. — Если ты решился на такое, — дуй один. А в колхозе кто будет стоять сбоку? А?.. — Помолчал, испытывая взглядом, и неожиданно рассмеялся: — Ну ладно, так и быть. Проси только Алексеевку. Есть такое дальнее село… А мне Таловку дают. Будем рядом работать, каких-нибудь тридцать километров. Помогу.
— Вот спасибо! — обрадовался Витька, обеими руками сжимая его руку. — Спасибо… — И напролом, минуя секретаршу, ринулся в кабинет к начальству.
Пожилой, усталого вида начальник курил, покусывал костяной мундштучок, писал что-то размашистым почерком и одновременно выслушивал торопливые, сбивчивые слова о том, что Витька не бухгалтер, а техник-электрик, и что его учили иметь дело со столбами, проводами, трансформаторами, и что… Тут выступил вперед Серега, загородил дружка своей спиной и продолжил спокойно:
— Якушев немного пошутил. На объекте мастер — и бухгалтер, и строитель, и электрик, а главное — организатор. Мне кажется, Викентий Поликарпыч, он уже для этого созрел. Я за него ручаюсь.
Викентий Поликарпыч мотнул головой. Конец года, с планом отвратительно, и лишние тысячи рублей и лишние десятки километров линий сейчас необходимы просто — вот! И начальник сделал невольное движение ладони к горлу… Одним словом, Витька получил объект — село Алексеевку, рядом с Серегиной Таловкой, и выскочил из кабинета с ликованием. Наскоро собрался, заглянул в замерзшее окно — и захватил валенки. Эти самые, проклятые…
— Я, конечно, извиняюсь…
Витька вздрогнул и обернулся. К нему подсаживался Сема. Изящно этак запахнулся в телогрейку, пробежался пальцами по несуществующим пуговицам, вежливо спросил про самочувствие.
— Отличное… — пробурчал Якушев.
— Уо! — гоготнул Подгороднев, но тут же сделался серьезным. И нос его стал жалостным, унылым, а на кончике под краснотцой шевельнулась-дрогнула капля. — Давай поговорим, начальник. А то вон скоро хутор.
— Какой еще хутор? — Витька передернул плечами. На карте никакого хутора не значилось.
— Шалман такой стоит на перекрестке. Как в той сказке про Илью Разбойника. Может, проходил в школе? Я в колонии проходил. Стоит, мол, камень, а от него дорога на все четыре стороны.
— Ну и что?
— А то. Захочу — пойду к тебе, захочу — к Седову. Рыба ищет, где глубже. Так? — Посмотрел своими мутными глазами. — Интересуюсь, как ты мне будешь рисовать.
— Начислять, что ли? — догадался мастер. И, еще больше насупясь, отрезал: — Как и всем. В зависимости от работы.
— Уо как! — Сема сплюнул. — Разбили бригаду, лишили бригадирских и — «как всем». За что же такая уравниловка?
— За систематическую пьянку.
— Уо. За систематическую, — передразнил Сема, шевеля непослушной челюстью. — Кто тебе такое набрехал? Неуж Седов Сергей Трофимыч?
— Вы сами брешете! — оскорбился Витька. — Понятно? И вообще: если пойдете со мной, то пить вам больше не придется!
— А есть? — осклабился монтер. И насмешливо-грустно покачал головой. — Трудно тебе будет с народом, начальник!
Впереди действительно что-то завиднелось: камень не камень, скирда не скирда. Подъехали. Оказалось — плоскокрышая саманная изба, по самые окна ушедшая в сугробы. Сбоку притулился хлев. Его слабые кривые стояки изнемогали под тяжестью копны, шевелившей тонкими былинками. Наверху вместо прижимины лежала дряхлая лохматая собака. Двор был обнесен сухим и серым, как старая обветренная кость, жердяником.
Машина остановилась и заглохла. И сразу стало тихо до звона в ушах. Из кабины вылез Серега, скомандовал:
— Вы-грру-жайсь!
Кому выгружаться, монтеры не знали. Замерли в ожидании судьбы.
— Выгружаемся все, — подсказал Подгороднев. — У Кадыра посидим и подзакусим. И договоримся, кто куда.
