Константин Коничев - Из моей копилки
Я уходил, не оборачиваясь на тайного сыщика, и думал, что он не высокого полета, а все же сыщик. И притом, не особенно тайный…
Поело этой поездки в Вологду и моего знакомства с «тайным», я совсем перестал читать книжки о сыщиках. Как-то, спустя добрых полвека, из интереса к своему прошлому, попробовал читать похождения Ната Пинкертона и удивился:
– Господи, какую глупость я читал с увлечением и даже верил.
Время и возраст вносят свои поправки в прошлое.
45. МИТЬКИНЫ БУХТИНЫ
СТОЛЬ корявых, столь шадровитых людей, изрытых оспой, как Митька Трунов, и за всю свою жизнь нигде не видал. У него на лице в ямках-оспинах горошины помещались и не выкатывались. Так и люди говорили:
– На Митькином лице черти горох молотили.
Он не обижался. Человек он был неунывающий. Голосисто песни пел, сказок знал бессчетное количество. В людях бывал, всего наслушался, запомнил и умел рассказывать. В цифрах разбирался, но читать так и не выучился. Возможно, потому, что у отца его было четыре сына: Федька, Митька, Афришка и Мишка. Старик-отец счел необходимым (выучить грамоте только одного из них – Мишку. Отдал его в школу на целую зиму и тем ограничился. Впрочем, и читать было нечего. Во всей деревушке Боровиково не было ни одной книжки, если не считать поминальников, и никогда в дореволюционные времена не выписывалась здесь газета.
Жили запросто: день да ночь – сутки прочь.
В свободные зимние вечера потешались рассказыванием сказок да бухтинок-вранинок, кто во что горазд.
Митька Трунов часто заглядывал к нам в Попиху на вечерние сборища, на, огонек, на цигарочку или на чашку чаю. Завидев его, люди добродушно говорила:
– Митька-враль идет с бухтинками…
Трунов заходил в избу, весело здоровался с домочадцами, обязательно с прибаутками:
– Ночевали, лежа спали, здравствуйте! Мое почтение, будет ли угощение? Кушаем проворно, благодарим покорно. Была бы еда, а остальное не беда, в брюхе всегда место найдется…
Соседи, узнав о появлении Митьки, собирались в ту избу, где он уже начинал «точить лясы».
Позднее, спустя десятилетия, мне довелось читать сказки Белозерского края, записанные братьями Соколовыми и изданные Академией наук. И кажется, там нет таких сказок, которые не были бы известны нашим мужикам и особенно Митьке.
Была у Трунова своя манера сказки рассказывать. Расскажет сказку с похождениями, видит, что сказки слушателям, раскрывшим рты, вроде бы и не хватило. Тогда он отсебятину-бухтинку подпустит как бесплатное приложение.
Я запомнил такие Митькины добавления к сказкам:
– А вы слышали, люди добрые, какое происшествие? Говорят, и в газетинах про то печаталось… Ездил я однажды в Вологду. Мимо Турундаева. Там был погреб с прошлогодней редькой. И такой дух от прелой редьки пошел – близко подойти нельзя. Дыху нет. Долго там принюхивались, терпели. Хоть бы что. Народ ко всему привыкает. Терпение не лопнуло, а погреб с редькой разорвало в пух и прах! Во всем Турундаеве рамы вылетели. Во как дунуло! Рядом пекарня стояла. И пекарню на воздух подняло. Все калачи и булки разнесло в переулки. А хлебные караваи до самого Грязовца катились. Во какова редька! Я это к тому вспомнил про такой несчастный случай, чтобы вы, господа почтенные, не особенно редькой обжирались. Опасно… Сами знаете: душище от нее такой, хоть топор вешай. Скотина и та редьку не кушает… – и, обращаясь к слушавшим его мужикам, поводя носом, вопрошал: —Ваня Пименков да Мишка Петух, поди-ко, от вас этот редешный дух? Закройте поддувало!
В другой раз Трунов прицепил к сказке такую бухтинку:
– Господи, боже мой! Неслыханное дело в Коровинской потребилке. Пришли ночью к магазину три медведя. Сорвали с петель двери и марш в магазин полакомиться. Выпили на троих полбочки карасину, закусили баранками, одурманились и перед рассветом хотели скрыться в поскотине. А наш приказчик, не будь дурак, схватил ружье да в погоню. Догнал ведь. Да ружьецо забыл второпях зарядить. И пороху не прихватил. Медвежий пестун обернулся да на приказчика; ружьишко отобрал да с одного боку шесть ребер выхватил с мясом. И пошли медведи чуть ли не с песнями на Кокошенницу. Там с одной бабой заигрывать стали в огороде. Напередник ситцевый в лоскутье порвали, сарафан да исподнюю до голого тела, от спины до пят, располосовали. Хорошо, баба не испугалась, благим матом заорала на медведей: «Ах вы, такие-сякие, косолапые! Не на ту наскочили. Не имеете права! Моя фамилия Медведева, и все запросто медведихой зовут. Платите штраф за оскорбление!»
Медведи устыдились, слов не говорят, а вроде бы знаки делают лапами: «Извините, мол, гражданка Медведева. Мы обмишурились…» И пошли своим не путем, не дорогой, да и наткнулись на глухонемого зимогора немтыря Калимаху. А тот, знаете, говорить не может, а рык получается пострашней звериного. Зарычал Калимаха на чистом медвежьем языке: «Лапы вверх! Сдавайтесь!» И всем троим передние лапы связал веревкой от лаптей и свел в волостное правление под суд. Согласно закону медведям присудили: по одному году каторжных работ лес корчевать да в вагоны сгружать… Завтра пойду навещу приказчика в больнице. Еды снесу. Главной фершал станет ему бараньи ребра вставлять. Вот до чего медицина дошла! А вы говорите…
Все у нас в окрестных деревнях знали, что в германскую войну Трунов отличился и получил медаль «За храбрость». Медаль он не напяливал. Но если спрашивали его, за что такая награда, он каждый раз отвечал по-разному:
– За то, что я первый увидел богородицу в облаках над августовскими болотами…
Или:
– За попытку взять в плен живого, Вильгельма.
В числе Митькиных ответов существовала еще бухтинка с некоторыми подробностями:
– А разве не слыхали от людей, если не читаете газет, за что меня сам государь медалью ублажил? Геройский мой подвиг был не маленький. Повадился над нашими окопами цеппелин летать. Настоящий воздушный корабль. Летает да бомбы на нас кидает. Пуля его не берет, а пушки вверх не научились стрелять. Вот я и придумал. Около нас поблизости был заброшенный винный заводишко. Труба стояла кирпичная, целая. Договорился с саперами и каптерами зарядить трубу и подкараулить цеппелин. Ладно, хорошо. Впихали в трубу пять мешков пороху, запыжили старыми полушубками, вместо шрапнели навалили три воза камней. Сидим около и ждем, когда появится. Как только цеппелин полетел над трубой, мы и бабахнули… Аж земля затряслась. А от цеппелина дым пошел и пепел посыпался. Приезжает из Могилева сам царь. Меня подзывает из строя:
– Ты, солдатик, придумал из заводской трубы стрелять по воздушной цели?
– Так точно, ваше величество.
– Вот тебе медаль за это!
– Рад стараться, ваше величество…
Вызывает каптера, который на пыж в трубу шесть полушубков дал, да десять украл и на самогонку променял.
– Ты давал полушубки рядовому Трунову на пыж?
– Так точно, ваше величество!
– Дурак! Надо было прессованным сеном запыжить.
– Слушаюсь, ваше величество. Впредь сеном запыжим.
– Но впредь, – вздыхая, с сожалением добавляет Трунов, – не пришлось нам из этой трубы стрелять. Во-первых, другого цеппелина у немцев не нашлось, а во-вторых, вдоль трубы с первого же выстрела, от земли до вершины щель прошла… Зато во всех европах известно стало: у русских появилась самая страшная пушка, подобная небесному грому… Не то, что цеппелины и еропланы, вороны и те летать перестали… А вы спрашиваете, за что получил медаль. Вот, за это самое…
Долгонько жил Дмитрий Трунов. В тридцатые-сороковые годы я проходил по родным местам. Заглянул в Боровиково. Многие, которые помоложе, ушли из деревень на новостройки.
За чаем в избе у кузнеца Сашки Кукушкина вспомнили о сочинителе бухтинок.
– Ему скоро восемьдесят, – сказал мне кузнец, – никуда не девался. Живет себе Трунов, по-прежнему подтрунивает. И работает еще. В это лето в колхозе трудодней около сотни зашиб себе на прокорм. Да и на своем участке не худо ковыряется. Хотите, позову?
– Как не хотеть, зови.
Пришел Трунов. Мутные, старческие глаза, поседевшие редкие волосы. Голос тот же, говорок складный. Меня он не узнал. А когда ему сказали обо мне, пригляделся, протянул руку:
– Здравствуй, гостенек. Вот удивил! Явленные мощи из осиновой рощи. Ждали зимой на кораблях, а он летом на лыжах. Бухнулся нежданно, словно лапоть с крыши. Смотри, какой стал. Говорят, газеты составляешь? Сочини про меня что-нибудь веселое:
Митька Трунов долго жил
И всю жизнь людей смешил.
Нет, дорогой гостенек. Все веселое миновало. Теперь у меня думы не только о работе, но и о той конечной станции, которую никто не обойдет и не объедет… Рассказывай, как живешь, где бывал, что видал. Воевал, да цел остался, и то добро. А наших соседей многонько не вернулось. Надолго ли в родные края? Погости. Ко мне забегай. Поллитровка всегда найдется. За медом к Доброрадову сбегаю. Наловчился тот по две тонны в лето меду собирать. Век мы тут жили, и отродясь никто такого счастья медового до нынешних годов у себя под носом не видел… Приходи. Угощу и горьким, и сладким. Порассказываю тебе и про худое, и про хорошее. А что к чему – сам разбирайся.
