Анатолий Рыбин - Трудная позиция
Весь городок с крышами и заборами утопал в инее, точно одетый в белую песцовую шубу. Иней толстым бугроватым слоем лежал на проводках, на деревьях и на каждом торчавшем из-под снега кустике.
Он схватился обеими руками за ствол карагача, росшего у дороги, и с силой потряс его. Иней опал. Облегченные ветви сразу выпрямились, будто стали выше и радостнее, налились весенней жизнью.
«Так вот и с людьми некоторыми получается, — подумал Крупенин. — Тоже словно инеем покроются и живут в каком-то холодном оцепенении. И тем, кто с ними рядом, тоже поеживаться от стужи приходится».
В общежитии на лестнице Крупенин неожиданно, встретил майора Шевкуна.
— О, Борис Афанасьевич! — обрадовался тот. — А я один раз пришел — зря, второй пришел — опять зря. Где же, думаю, запропастился человек? Лекций как будто нет, совещаний тоже.
— Пикули ел, — ответил Крупенин. — Великолепные пикули, с мировым именем.
— В кафе, что ли?
— Где там в кафе! В батарею прислали. Одну партию в Париж на выставку, другую нам. Здорово?.. Шучу, конечно. Курсант угостил. Но пикули действительно дипломированные.
— А я в управлении был, разговор полковника Осадчего с Аганесяном слышал, — сказал Шевкун. И, взяв Крупенина под руку, поднялся с ним наверх, в его комнату. — Значит, идеи свои решили изложить в письменном виде, рапортом? Ну и правильно. О беседе позабыть можно, а по рапорту решение принимать надо.
— На это и надежда, — вздохнул Крупенин. — И на вас тоже, Иван Макарович.
— А я доложил подполковнику, что с некоторыми вашими требованиями согласен. Но ведь он какой, Аганесян: повел бровями — и все. А вы не обиделись на меня на учебном поле?
— Да нет. Но я показал бы все-таки побольше... на вашем месте. И ток в кабины дал бы.
— Хотел, вы же знаете. Не разрешили.
— Ну и проявили бы инициативу. Техника-то в ваших руках, — улыбнулся Крупенин.
— Интересный вы человек, Борис Афанасьевич. Ну ничего, в другой раз, может, убедим начальство. А сейчас давайте в шахматы сыграем. Новый вариант атаки покажу. На днях подсмотрел у одного мастера на городском турнире.
Они разделись, прошли к столу, на котором лежали журналы и шахматная доска с поваленными фигурами. Шевкун стал деловито расставлять фигуры. Крупенин тем временем собрал журналы в стопку, заложил нужные страницы бумагой, отодвинул подальше от шахмат.
— Новые академические задания? — спросил Шевкун.
— Да вот уже высылать надо было. — Крупенин положил руку на журналы: — А тут статья подоспела о новом американском бомбардировщике с противоракетным устройством.
— Это который во Вьетнаме появился?
— Ну да. А у меня как раз тема — «Современная иностранная бомбардировочная авиация и ее особенности».
— Но вьетнамцы уже четыре самолета сбили с этим устройством. Читали?
— А как же? Вот и хочу изучить. Тут снимки есть и комментарии.
— Только меня, ради бога, не ругайте за то, что время отнимаю, — попросил Шевкун, приложив к груди руку. — Мы одну партию — и все, Борис Афанасьевич.
— Ну что вы, Иван Макарович, если нужно, я и ночью посидеть могу. Меня другое из колеи выбивает. Неприятностей в батарее много. А впрочем, не стоит сейчас об этом. У меня к вам небольшая просьба.
— Какая же?
— Послушайте, Иван Макарович. Ну, не получилось с показом работы системы для всей батареи. Ладно, теперь не вернешь. Покажите тогда хоть одному курсанту. Между делом где-нибудь. Можно?
— Одному, говорите? — Шевкун задумался. — А кому именно?
— Красикову. Вы даже представить не можете, как это сейчас важно!
— Хорошо, я постараюсь, — пообещал Шевкун.
— Постарайтесь, Иван Макарович. Буду надеяться.
Крупенин окинул взглядом строго расставленные на доске фигуры, протянул руку и, подумав немного, сделал ход.
13
Рядовой караульной роты дальнего степного гарнизона Саввушкин стоял в наряде при входе в длинную, приземистую, огороженную легким штакетником казарму. Когда-то в этом помещении был клуб, показывали кинофильмы. Потом клубную вывеску перенесли на новое здание, в старом поставили в два ряда солдатские койки, а кинобудку приспособили под проходную.
Обязанностей у Саввушкина было, по сути, две: не пускать в помещение посторонних и заставлять солдат лучше очищать сапоги и шинели от снега. Кое-кто, проходя мимо, незлобиво подтрунивал над ним:
— Салют ветерану главного поста!
— Коменданту кинобудки — нижайшее!
Саввушкин знал, что все солдаты караульной роты в свое время тоже начинали службу с этой злополучной будки. Такой уж порядок был у капитана Ремешкова: хочешь, чтобы поставили тебя на ответственный пост, покажи свои старания сперва здесь. А показать себя у проходной было не так-то просто. С иным человеком хоть ругайся, хоть дерись, он все равно пролезет в помещение не отряхнувшись, да еще посмеется: «Стой смирно, салага зеленая, знай свое место». А на такой случай — тут как тут — сам капитан Ремешков. И начнется: «Плохо смотрите, Саввушкин. Требовательности нет у вас, Саввушкин». Да, стоять целых три месяца только у двери Саввушкину было очень обидно. Особенно взяла его досада после того, как, проходя недавно в казарму, капитан Ремешков сказал вдруг не то с насмешкой, не то с жалостью: «Что, Саввушкин, опять вы тут командуете?» Как будто не знал он раньше, при смене караула, кого к двери поставили.
Саввушкин давно собирался поговорить с командиром роты, но все не решался как-то. Знал он наперед, что капитан не будет с ним церемониться, а скажет прямо: «Прославился, братец, в училище, так стой и не ропщи». Но сейчас все-таки решил Саввушкин поговорить с капитаном. Приоткрыв дверь в казарму, он крикнул своему напарнику:
— Рядовой Коробов, на выход!
Прибежал Коробов, недовольный, сердитый.
— Ну чего дерешь глотку?
— Ты постой за меня, — попросил Саввушкин. — А я к капитану схожу. Сейчас я, мигом.
— Вызывает, что ли? — поинтересовался Коробов.
— Да нет, нужно мне по личному делу.
— Ну иди. Только недолго. Учти.
— Учту, конечно. Какой разговор!
Саввушкин поправил ремень на шинели, суматошно ощупал крючки и пуговицы и, вздохнув, побрел в другой конец казармы.
— А ну, заходите, заходите смелей, — сказал капитан, как только Саввушкин просунул голову в слегка приоткрытую дверь его комнаты. — Чего это вы крадетесь, будто на чужую бахчу за дынями?
Рыжие, некрасивые усы капитана подпрыгнули, точно их кто-то вздернул за острые кончики.
— Жаловаться на судьбу пришли? — спросил капитан, прежде чем вошедший, успел собраться с мыслями.
Не ожидавший такого вопроса, Саввушкин стушевался, но все же ответил с достоинством:
— Так точно, товарищ капитан, жаловаться!
— Трудно служить, значит?
— Не в том дело, товарищ капитан.
— А в чем же? В наряде стоять не желаете?
— Не то чтобы не желаю, а просто обидно, товарищ капитан. Уж лучше бы в таком случае совсем из роты...
— Совсем, говорите? — Ремешков загадочно прищурился, потрогал усы двумя пальцами, о чем-то подумал: — Горячий вы человек, Саввушкин. А того не знаете, наверное, как не хотелось мне брать вас к себе в роту. Ой, не хотелось, Саввушкин! Да и после было намерение сплавить вас куда-нибудь подальше. А теперь вот смотрю и думаю: не такой вы, Саввушкин, каким иногда показать себя хотите. Совсем не такой... — Он обоими локтями налег на стол и пристально посмотрел в синие, ожидающие глаза солдата.
— Да вы, товарищ капитан, не сомневайтесь, — обрадованно и торопливо заговорил Саввушкин. — Эта ведь история с училищем, она какая-то... Ну, я даже сам не знаю... Ну, просто...
— Стойте, стойте, — остановил его Ремешков, резко подняв руку, — Вы это свое «ну» бросьте. Я ведь не следователь, а вы не подследственный. И вообще, слова — это дым: фу — и нету. Дела нужны, Саввушкин. Сколько раз вы стояли у входа в казарму, а ну скажите?
Саввушкин поджал губу в замешательстве. Ему и в голову не приходило подсчитывать свои дежурства. Да и зачем нужна такая арифметика, что за польза от нее?
— Не знаете? Сорок семь раз, — сказал Ремешков неожиданно громко, будто рассердился. — Другие до выхода на посты по двадцать пять отстаивали. Кое-кто до тридцати двух дотягивал. А вы — сорок семь. Что ж, придется передвинуть вас вперед, Саввушкин.
Он встал и подошел к карте расположения постов, висевшей на стене под зеленой бархатной шторой; открыл ее, взял тонкую указку.
Саввушкин не знал всех топографических обозначений, но все же самые важные посты, куда выделялись всегда лучшие, проверенные солдаты, он приметил сразу. Их окаймляли ломаные линии с двойными поперечными черточками. Это были заграждения из колючей проволоки, возле которых стояли часовые.
Саввушкин ждал, следя за движениями руки капитана, что стукнет он сейчас указкой по одному из этих объектов и скажет: «Вот куда назначу я вас, товарищ Саввушкин. Ясно?» И так хорошо стало на душе у Саввушкина от этой мысли, что он пожалел даже, что поздно пришел к капитану, давно нужно было.
