Анатолий Рыбин - Трудная позиция
— Не мог я, товарищ старший лейтенант. Вот тут у меня горит. — Он изо всех сил сжал на груди шинель и поморщился, будто от нестерпимой зубной боли.
— Может, дома случилось что?
Красиков с досадой прикусил губу. Но все-таки набрался духу, сказал:
— Беда у меня, товарищ старший лейтенант. Мать в больницу положили.
— С чем положили-то? Может, не так уж серьезно?
— Стыдно сказать, товарищ старший лейтенант. Отец избил ее.
— Отец?! — удивился Крупенин и чуть было не выпалил: «Подлец он, больше никто», но сдержался: — Я понимаю вас, Красиков. Это больно, тяжело. Только зачем же вы так, в одиночку? Пришли бы сразу ко мне. Подумали бы вместе. Может, написать надо?
— Нет-нет, — запротестовал Красиков. — Писать не нужно, товарищ старший лейтенант. Для матери хуже будет.
— Ну ладно, сами напишите, — согласился Крупенин. — Только возьмите себя в руки. Вы не кисейная девица. Офицером скоро станете. Слышите, Красиков?
* * *Вернулся из города лейтенант Беленький — усталый, раскрасневшийся от мороза и очень злой. Крупенина разыскал он в преподавательской комнате и сразу, не раздеваясь, сказал ему:
— Хватит, товарищ старший лейтенант, давайте решать.
— Что решать-то? — спросил Крупенин.
— Как «что»? По-моему, все ясно.
— А все ли?
Беленький недоуменно посмотрел на командира:
— Как же так, товарищ старший лейтенант, неужели и дальше будем терпеть? Да и какая мне охота бегать по чайным! Что я — мальчишка?
— А вы разденьтесь все-таки, — посоветовал ему Крупенин, дав Беленькому немного отдышаться, спросил: — Вы о домашнем положении Красикова знаете?
— О домашнем? Могу, конечно, доложить. — И Беленький стал вспоминать все, что было известно ему от самого курсанта: — У него ведь только отец и мать, больше никого. Отец работает в какой-то плотницкой артели. Кажется, по лодкам. Свой дом имеется. А мать... мать просто дома и в совхозе.
— И это все?
Крупенин предложил лейтенанту сесть и не спеша рассказал обо всем, что узнал от Красикова возле учебного корпуса. Беленький, слушая, все время хмурился, нервно похрустывал пальцами, потом, тяжело вздохнув, сказал:
— Не знаю, товарищ старший лейтенант. Только мне надоело получать замечания от командира дивизиона. Почти каждый день ведь одно и то же: «Почему вы, Беленький, за дисциплиной не следите?», «Зачем вы, Беленький, нарушителя укрываете?». Да и курсанты возмущаются.
— Возмущаются, говорите? — переспросил Крупенин и попросил Беленького сходить за комсоргом.
Лейтенант вышел в коридор и вскоре возвратился в преподавательскую вместе с Иващенко.
— Ну как, Олесь, настроение у комсомольцев? — спросил Крупенин.
— Не дюже гарно, товарищ старший лейтенант, — грустно ответил Иващенко.
— Переживают за Красикова?
— Хиба ж только это? С утра хлопцы як на иголках. Хотели технику побачить, а зробылось так, що ничого не побачили. Обидно, товарищ старший лейтенант.
— И Красиков обиделся?
— А як же? Вин каже, що зря с рапортом медлил.
— Так прямо и сказал?
Иващенко смущенно поджал губы.
— Ну-ну, не стесняйтесь, — вмешался Беленький. — Нельзя скрывать безобразия. Об отчислении надо вопрос ставить.
Иващенко встревожился:
— Хиба ж так можно — зараз и отчислить. Вин вовсе не плохой хлопец, товарищ лейтенант. А що балакает чепуху, так це по горячности:
— А вы знаете, что он письмо из дому получил? — спросил Крупенин.
— Бачил, — сказал Иващенко. — Як раз мне посылка пришла, а ему письмо.
— И как он чувствовал себя, когда читал, не заметили?
— Так вин зараз куда-то исчез. Даже на обед его старшина шукал потом по всей казарме.
Крупенин покачал головой: «Понятно, понятно».
После ухода комсорга Крупенин и Беленький опять остались одни в учительской. Командиру батареи хотелось, чтобы лейтенант успокоился и подумал о случившемся серьезно. Конечно, бегать по кафе и чайным города и высматривать там своего курсанта — дело невеселое. И все же сейчас надо было, переборов самолюбие, спокойно разобраться в происшедшем.
— Он способный человек, но юнец еще, впервые с жизнью по-настоящему сталкивается, — сказал Крупенин убежденно. — И это важно, где шагать ему: по главной дороге или по обочинам.
— Так это понятно. Только и другое понять нужно: почему я-то должен страдать из-за такого человека? Мне ведь тоже хочется быть на главной дороге, о которой вы говорите. А так бы оно и было, я уверен, если не затевать возни с Саввушкиным и Красиковым.
«Не затевать возни...» С какой легкостью это сказано!» — подумал Крупенин и долго смотрел на лейтенанта, словно не узнавая его.
— Тогда, может, переведете Красикова в другой взвод, товарищ старший лейтенант. Пусть еще кто-нибудь с ним повозится, — стоял на своем Беленький.
— А вы, значит, в сторону? Устали?
— Не в том дело, товарищ старший лейтенант. Вы же все понимаете.
— Ну так вот, — сказал Крупенин решительно, — разговоры эти прекратите. Никуда я Красикова переводить не буду. Ясно?!
Беленький молчал.
Крупенин встал и, застегивая шинель, посоветовал:
— Не пугайтесь трудностей, товарищ лейтенант Беленький. Впереди их будет очень много...
Из учебного корпуса Крупенин отправился в казарму. До ужина было еще минут двадцать, и курсанты, справившись с хозяйственными делами, сидели небольшими группками, разговаривали.
В конце казармы Иващенко угощал товарищей маринованными огурцами, а маленький Винокуров командовал:
— А ну, кто следующий? Подходи! С пылу с жару, кто похвалит, получит пару.
— Добавь, Саня. Что-то не распробовал, — пожаловался Яхонтов, лукаво потирая руки.
— Обожди, Серега. Встань в очередь.
— Так я же твой лучший друг. Забыл, что ли?
— Не выйдет, Серега. Дело общественное. И комсорг рядом. Кто следующий? Огурцы маринованные, патентованные, самые что ни на есть вкуснейшие.
— Нехай Красиков пробу снимет, — сказал Иващенко. — Шось ты, Микола, медлишь? Не гарно так, Микола.
Красиков был, как и прежде, угрюм, на шутки Винокурова почти не реагировал, однако от угощения Иващенко не отказался.
Увидев командира батареи, Иващенко предложил ему:
— Товарищ старший лейтенант, ось попробуйте и вы, яки гарны пикули. Пожалуйста...
— Давайте попробую, — согласился Крупенин. — Только этак мы все запасы у вашей мамаши прикончим.
— А вона не жадна, товарищ старший лейтенант. Вона сама в письмах пытае, чи я угощаю хлопцев, чи нет.
— Она у него лучший мастер по пикулям, — пояснил Винокуров. — Диплом на сельскохозяйственной выставке в Москве получила.
— Тогда поздравить ее нужно. Это для нее большой праздник, — сказал Крупенин.
— Надо коллективное письмо ей написать, — предложил Яхонтов.
— Да, да, обязательно, — сказал Крупенин. — Давайте напишем от всей батареи.
Кто-то подсказал:
— У них и колхоз диплом имеет с Международной выставки из Парижа.
— Серьезно? — Крупенин посмотрел на Иващенко. Тот подтвердил, что действительно за пикули его односельчане получили недавно из Парижа серебряную медаль с королевской короной. Но та корона сильно смущает председателя и колхозников, и они держат медаль в правленческом сейфе, не вывешивают.
— Ну насчет медали — дело хозяйское, — говорил, улыбаясь, Крупенин. — А мы давайте так и напишем колхозникам: имели, мол, честь убедиться в качестве вашей продукции и рады вам принести большое спасибо.
Когда банка с пикулями опустела и курсанты разбрелись по казарме, Крупенин пригласил Красикова в канцелярию, чтобы поговорить с ним теперь уже спокойно.
— Так это кто же написал вам о семейном происшествии — отец или сама мамаша? — спросил Крупенин, отыскивая в темноте кнопку своей настольной лампы.
— Батя, — тихо, со вздохом, ответил Красиков.
— Винится, что ли?
— Не знаю, трудно понять.
— Тогда, может, почитаем вместе? Оно ведь вдвоем и разобраться легче.
У Красикова растерянно заблестели глаза.
— Ну если не хотите, не надо, — оказал Крупенин. — Я ведь хотел как лучше...
— А у меня нет его, письма-то, — по-мальчишески смутившись, признался Красиков. — Я разорвал его.
— Зачем же?
— Очень злость меня взяла, товарищ старший лейтенант. — Красиков грустно развел руками и опустил голову...
* * *Когда, усталый от хлопот и беспокойства, Крупенин брел через двор училища к проходной, над белыми крышами уже тихо поблескивали звезды.
«Странно все-таки получается, — досадовал на самого себя Крупенин. — Ведь каждый день видел человека, говорил с ним о высоких материях, думал: причина его колебаний — не что иное, как влияние Саввушкина. А на то, что делается у него дома, не обращал внимания. Так вот, может, не понял я и Саввушкина. Пишет же он, что сидел на камне и ждал меня. А зачем ждал? Что ему от меня было нужно?»
