Владлен Анчишкин - Арктический роман
— Вы начальник шахты? — спросил он.
— Начальник рудника, — сказал Батурин. — На острове шахта и все под единым началом. Рудника, стало быть.
— Вас зовут Константин Петрович? — спросил Гаевой. — Так?
— Умгу, — ответил Батурин.
— Давайте знакомиться. Моя фамилия Гаевой, Алексей Павлович Гаевой. Инженер. Я в этом году закончил Московский горный институт, приехал к вам на должность горного мастера.
— Ба-аб-брось, Лешка, — сказал Афанасьев. — Зачем это…
— Нет, — оборвал его Гаевой. — Погоди.
Батурин уже не смеялся, — склонив голову к плечу, посмотрел на парня так, как смотрят на подопытных кроликов.
— Ну-ко, — подбодрил он. — Дальше?
Но Гаевой смотрел на начальника рудника не так, как смотрят подопытные кролики на экспериментаторов, — смотрел дерзко, в глаза.
— Вас интересует моя биография? — сказал он. — Начальник рудника, как я понимаю…
— Валя-а-ай, — кивнул Батурин.
— Тогда так. Родился в тридцать первом. В шахту спустился после восьмого класса. Четыре года работал проходчиком…
— За-аз-ачем ты, Лешка? — сказал Афанасьев.
— Погоди-и-и… — сказал Гаевой, продолжая смотреть на Батурина прямо. — Отец погиб на Одере, мать — уборщица…
— Ла-аль-ешка! — дернул его за рукав Афанасьев.
— Погоди-и-и!… Это и тебя касается.
У Батурина прорезалась двойная складка в межбровье.
— Ка-ак-онстантин Петрович! — крикнул Афанасьев и стал рядом с Гаевым.
Батурин смотрел на инженера. Молчал.
— Вас интересует, за какие деньги, мы купили эти пальто и костюмы? — сказал Гаевой; упругие, лоснящиеся губы сделались белыми.
— Ты на-ан-е имеешь права! — повернулся к нему Афанасьев.
— По-го-ди-и-и!.. Мы заняли у Вовкиного отца деньги и купили. Покупали в ГУМе… Главном универсальном магазине Советского Союза… на Красной площади.
— Кончайте, — сказал Романов и поднялся с магнитофона.
— Мы получили подъемные — вернули долг, — продолжал Гаевой. — Остальные деньги я отправил матери. Вовка на остальные купил подарок своей матери. Вас еще…
— Ха-ах-ватит! — взбычился Афанасьев, глаза заблестели холодно…
Батурин стоял у рубки, прислонившись плечом к ней, заложив ногу за ногу, утопив руки в карманах полушубка; тяжело вздохнув, покачал головой, сказал ровным, спокойным голосом:
— Пе-ту-хи, однако… индейские. Радист не оплошал.
Сказал и улыбнулся. В его улыбке, в глазах было столько отеческого, теплого, что растерялся и Романов. Потом Батурин все тем же ровным, спокойным голосом упредил инженеров:
— Вот чего, петушки. Ваши биографии надобны мне, как зайцу барабан во время охоты… Сейчас Александр Васильевич сводит вас в столовую, накормит. Отдохнете маленько, и пойдем в шахту… Ваши биографии в шахте!.. Стало быть, после обеда и познакомимся. А это… петушиное оперение, — кивнул он на костюмы парней, — снять. В Москве пять лет делали из вас инженеров, а это… в день обкорнает ваш инженерский авторитет. Здесь шахтерский поселок, а не Париж, не Осло и даже не Барзас. И начальник рудника здесь, зарубите, не такой, как на Большой земле. Начальник рудника здесь — единый начальник… шахтер номер один. Он вам и отец, и мать, и Верховный Совет, и Совет Министров. Усвоили?.. Стало быть, все, что начальник делает и говорит, — закон. Для всех закон! И для вас.
Батурин не смотрел на Романова, когда говорил. Но Романов почувствовал: он говорил не только для Афанасьева и Гаевого. Романову же было наплевать на все это: предупреждение, пущенное рикошетом, свидетельствует о том, что у того, кто его делает, не хватает пороха сказать прямо. Батурин, видно было, и сам понимал, что Романов для него — не Афанасьев и Гаевой, только что оторвавшиеся от институтской соски.
IV. Расплата на шаг отстает от иллюзии
Весь день Романов занимался вновь прибывшими полярниками, освободился лишь поздним вечером. А ночью его занесло в шахту; руководители рудника, участков смотрели безмятежные сны, — хотелось побыть два-три часа полновластным хозяином под землей — возле угля. Романов обошел забои отдела капитальных работ, распорядился на первом добычном, завернул на второй.
В шестнадцатой лаве закончила работу бригада ремонтников, бутчики «добивали» полосы, машинист и помощник возились у врубовки… Новые секции бутовых полос, словно мостовые быки, вытянулись ровной линией вдоль забоя — готовились взять на свои плечи тяжесть верхних пластов породы в отработанном пространстве лавы. На второй полосе от штрека работал сам бригадир Чалый — один; заканчивал кладку. Чалый работать умел, не ленился. Поджарый, гибкий, он легко подхватывал двух- трехпудовые породины, ловко разворачивался в тесноте, не позволяющей разогнуть спину, и как-то по-своему, по-чаловски нырял на расстояние трех-четырех метров к буту — укладывал тяжелые камни, словно кирпичики. На десятиградусном морозе со сквознячком был лишь в легкой спецовочной куртке; белки глаз блестели в мечущихся по лаве лучах шахтерских фонариков. Заметив Романова, Чалый не оставил работу, лишь задержался на мгновение, когда луч надзорки скользнул по нему, — помахал брезентовой рукавицей приветливо, подхватил с яростью очередную породину. И Романов не задержался возле него: Чалому оставалось заложить проем под кровлей; бутчики работали уж полторы смены, — не хотелось отбирать дорогие минуты.
Романов ушел в соседнюю лаву: в пятнадцатой работала бригада навальщиков. Летали лопаты, шумел транспортер: уголь сыпался, тек, в шумной лаве стояла пыль коромыслом. «Гусиным шагом» Романов прошел вверх по низкой лаве, присел на пятки передохнуть — наблюдал за работой бригадира навальщиков. Остин, отгороженный от Романова транспортером, орудовал, стоя на коленях, лопатой. И он работал на загляденье. И он в своем деле был профессор не меньше, чем Чалый в своем. Но Остин не повернулся в сторону заместителя начальника рудника даже тогда, когда яркий луч надзорки скользнул по нему, — работал! Романов задержал луч на Остине.
— Не балуй! — крикнул навальщик; добавил: — Мать честная!.. Смотался бы лучше за порожняком.
Было видно: этот парень чувствует себя хозяином в лаве — делает главное на Груманте дело: дает уголь. На его лопате сидели план, заработки рабочих и итээровцев рудника. И Романов для него в лаве был лишь помощником или «обслуживающим персоналом». Остин не работал — священнодействовал.
Именно здесь, возле бригадира навальщиков, Романов вспомнил приветливый взмах брезентовой рукавицей, подумал: слишком приветливым был этот взмах. Вспомнил ожесточенную занятость бригадира бутчиков; слишком демонстративной была эта занятость. Чалый терял рабочую независимость рядом с «начальством», для Остина такое присутствие было не в счет.
«Почему?» — подумал Романов.
Рядом опустился на колени, присел мастер смены Полисский.
— Извините, Александр Васильевич, — сказал он, задыхаясь. — Я не знал, что вы здесь… Бегал за порожняком… Бутчики закругляются, надо пускать врубовку — пойду посмотрю…
Романов отпустил мастера, смотрел на Остина, думал о Чалом:
«Почему?»
Вернулся в шестнадцатую лаву… Уже работала врубовка; подрезая угольный пласт, ползла медленно вверх по лаве. Лава наполнилась гулом электромотора, металлическим скрежетом бара — режущей части врубовой машины, — ухал подрубанный пласт, оседая. Ожила кровля свежие буты брали на плечи оседающую толщу верхних породных пластов.
Бутчики были уже на откаточном штреке, под лавой, собирали инструменты — собирались уходить на-гора. Чалый стоял на коленях между рельсами, надевал ватник; движения были усталые, неторопливые; лишь заметил Романова — переменился: движения сделались резкими. Романов насторожился, подошел к рабочим, опустился на рельс. Полисский заметил Романова, побежал на четвереньках от врубовки к штреку, спрыгнул на штрек. Чалый подвинулся ближе к Романову, вынул из нагрудного кармана куртки наряд, развернул, протянул руку навстречу Полисскому:
— Черкни, Виктор Михайлович… свою министерскую — пойдем отсыпаться.
Полисский сел на рельс рядом с Романовым, снял рукавицы, полез под борт стеганки за авторучкой.
— Ничего не имеете против, товарищ начальник? — повернулся Чалый к Романову; спрашивал, как бы соблюдая приличие перед старшим, а улыбнулся наигранно. — Нам пора на-гора…
На его сером от породной, угольной пыли лице с впалыми щеками обозначились побледневшие от усталости, пересохшие от жажды и холода губы; блестели белки глаз.
Полисский вынул авторучку.
— Охота вам топтаться здесь ночью, товарищ начальник, — продолжал Чалый, разговаривал, как человек, который сделал важное дело, хорошо знает, что и как сделал. — Когда в смене Виктор Михайлович, на участке шахтерский порядок.
