Виктор Курочкин - Судья Семен Бузыкин
– Истец Сухоребров здесь? – спрашиваю я.
На последней скамейке подпрыгивает маленький, в новом дубленом полушубке, мужичок и, как рыба глотнув воздух, торопливо шпарит:
– Моя собака, гражданин судья. Ей – богу, моя. Кого хошь в деревне спроси, моя.
– Погодите, – останавливаю его, – вы поддерживаете иск?
Сухоребров ежится и удивленно раскрывает рот.
– Поддерживаете вы иск? – повторяю вопрос, обязательный по процессуальному кодексу.
Сухоребров молчит, и вид у него жалостный, испуганный. Бедняга не понимает, что такое поддерживать иск. А когда я ему объясняю, что это есть то же самое, что требовать возврата собаки, он обрадованно кивает, головой:
– Моя собака. Ей – богу, моя. Кого хошь спроси в деревне.
– Семенов, признаете иск? – обращаюсь к ответчику.
Семенов неуклюже встает и, глядя из – под нависших бровей, сипит:
– Брешет он, гражданин судья. Собака моя. У цыган купил за двести целковых.
Вызываю к столу свидетелей, беру с них подписку об ответственности за ложные показания, для пущей объективности удаляю их из зала в холодные сени…
Допрашиваю Сухореброва. Он удивительный болтун и бестолочь… Слова сыплет, как горох из мешка… Долго роюсь в этой бессмысленной словесной каше и наконец выясняю, что три года назад у Сухореброва была собачка, по его выражению, «тютелька в тютельку как эта лайка», а потом пропала. Сухоребров о ней, конечно, никогда бы и не вспомнил, собака ему была совершенно не нужна. Когда соседский мальчонка Васятка Морозов сказал ему, что видел эту собачку в деревне Рыдалиха у охотника Нила Семенова, Сухоребров, махнув рукой, сказал: «А на кой лях она мне нужна! Только хлеб даром жрет». Потом до Сухореброва дошел слух, что эта собачонка оказалась счастливой добытчицей. Только за один год Нил добыл с ней несметное количество белок, куниц и перебил всех глухарей в округе. Эта весть как ножом полоснула сердце Сухореброва, и он решил во что бы то ни стало отобрать у Нила Семенова свою собаку.
Из ответчика Семенова выжать ничего невозможно, на все вопросы он отвечает одним словом: «Брешуть». У его ног, завернув кренделем хвост и навострив уши, лежит «удачливая добытчица» и, зевая, повизгивает. Спрашиваю охотника, правда ли, что собака необыкновенная добытчица. Он, ухмыляясь, мотает головой:
– Да брешуть, гражданин судья.
Это меня настораживает. В ответе Семенова я улавливаю недобросовестность. Мелькает мысль, что, вероятно, цыгане стащили собаку у Сухореброва и продали ее Семенову. Я ухватываюсь за эту версию и пытаюсь выяснить, где и когда была куплена Семеновым лайка. Но это мне оказывается не под силу. Ответчик твердит одно и то же: «Брешуть». А Сухоребров внезапно все забывает, даже кличку своей собаки.
Допрос же свидетелей окончательно все запутал. А несовершеннолетний свидетель Васятка Морозов насмешил меня, растрогал, вогнал в пот. Мне представлялся Васятка озорным веснушчатым курносым мальчонкой. И я был очень удивлен, когда около стола появился белобрысый верзила в огромной лохматой шапке из заячьей шкурки.
– А шапку-то надо перед судом снимать, – заметил я.
Васька стащил с головы шапку, подержал в одной руке, потом в другой, спрятал за спину.
– Сколько же вам лет?
Васька мгновенно нахлобучил шапку на голову, но, опомнившись, опять стащил ее, зажал в руках и растерянно замигал. Я повторил вопрос. Васька уронил свою шапку, торопливо схватил и спрятал за спину. Я понял, что все внимание свидетеля сосредоточено на шапке, она мешает ему не только думать, но даже мало – мальски соображать. Я приказал Ваське положить шапку на скамейку. Без шапки он совсем растерялся и, растопырив руки, смотрел на меня ошалелыми от страха глазами.
– Василий Морозов, сколько вам лет? – в третий раз спросил я.
Васька глотнул воздух и выпалил:
– Не знаю… – И, испугавшись своего голоса, густо покраснел и поддернул ладонью нос.
– Как же ты не знаешь, сколько тебе лет?
Теперь у Васьки покраснели шея и уши, и он, набычившись, буркнул:
– Сколько нам лет, не знаю. А мне шашнадцатый.
Я понял, что говорить с Васькой на «вы» – только зря терять время.
– Ты знаешь эту собаку?
Свидетель радостно кивнул головой.
– Чья же она?
– Дяди Петина.
– Какого?
– Да вот этого! – И Васька ткнул пальцем в сторону Сухореброва.
– Почему ты так утверждаешь?
– Не знаю.
– Фу ты черт возьми! – прошептал я и почувствовал, что меня начинает трясти, но сдержал себя и спросил как можно мягче:
– Вы раньше, видели ее у Сухореброва?
– Видали.
– Кто видали?
– Да я.
– Так бы и говорил, что видал, – процедил я сквозь зубы, злясь не столько на свидетеля, сколько на себя, на свое неумение вести допрос.
– Когда ты ее видел?
– Давно, – ответил Васька и от себя добавил:
– Я тогда еще с ней играл.
Я обеими руками ухватился за наивное Васькино признание.
– Как же ты с ней играл?
Васька широко и глупо заулыбался:
– Положу на спину и давай брюхо щекотать, а она визжит и кусается.
– А как звали собаку?
– Альма.
С таким же вопросом я обратился к ответчику.
– Брешет он, гражданин судья. Пальмой кличут мою собаку, – ответил Семенов.
Я опять принялся пытать Ваську:
– Как же пропала у Сухореброва собака?
– Волки сожрали.
– Откуда ты это знаешь?
– Да дядя Петя сказывал.
То, что собаку Сухореброва волки сожрали, подтвердили все свидетели.
– А может быть, ее цыгане увели, а потом продали Семенову? – осторожно спросил я Ваську.
Он охотно подтвердил мою версию. Теперь оставалось выяснить, чья же в конце концов собака у ответчика.
– Вася, – спросил я, указывая на лайку, которая, сощурив глаза и высунув язык, лежала под лавкой, – это та собака или не та?
Васька пристально посмотрел на лайку и пожал плечами:
– Кажись, та.
– Ты говори прямо – та или не та, – строго приказал я.
Васька опять посмотрел на собаку и опустил голову:
– Не знаю.
– Почему? Ведь ты же играл с ней?
Васька молчал.
– Отвечай, какие были особые приметы у дяди Петиной собаки?
Васька молчал, как глухонемой.
– Отвечай, что было у собаки, с которой ты играл, – сквозь зубы процедил я.
– Хвост, – прошептал Васька.
– Хвост есть у всех собак. Ты мне назови особые приметы. Ну что еще было у той собаки?
Васька каким-то чужим голосом выдавил:
– Уши.
Свидетель меня не понимал – мы разговаривали с ним на разных языках. Я почувствовал свое полное бессилие и не знал, что делать. К счастью, выручили заседатели. Они просто и легко объяснили Ваське, чего я от него добиваюсь. Он бойко, без запинки, пересчитал по пальцам все приметы украденной собаки. Они совпадали, как уверял Сухоребров, «тютелька в тютельку» с приметами его лайки, кроме одной. Васька уверял, что на груди у той собаки, Альмы, была белая полоска. Семенов поднял лайку за передние лапы и показал суду собачий живот с белым пятном.
– Замарал полоску, ей – богу, замарал, гражданин судья! – закричал Сухоребров.
– Прикажите потереть собаке грудь.
Семенов поплевал на ладонь и принялся ожесточенно тереть лайке живот. Она отчаянно царапалась, визжала и лаяла.
Сухоребров дело проиграл, но не сдавался и потребовал проделать фокус. Он отошел к двери и стал подзывать к себе собачонку. И она подошла, потерлась о его валенки и покорно уселась у ног.
– Пальма, подь сюда! – дико закричал Семенов, и собака стремглав бросилась к нему, подпрыгнув, лизнула его волосатое лицо и радостно залаяла.
Я спросил Сухореброва:
– Вы охотник?
– Никак нет, гражданин судья. Мы больше рыбешкой балуемся.
– Так зачем же тебе охотничья собака? Она же тебе совершенно не нужна.
– Знамо дело, не нужна, – согласился Сухоребров.
– Зачем же тогда эту судебную канитель завел?
– Как зачем? – изумился Сухоребров. – Собака моя Ей – богу, моя. Спросите в деревне, и все скажут – моя.
Суд отказал в иске Сухореброву, ссылаясь на то, что нет доказательств, будто и правда лайка раньше принадлежала ему.
Когда я разъяснил решение суда, Сухоребров согласно кивал головой и поддакивал: «Так, так, понятно гражданин судья», а потом спросил, как быть теперь с его собакой. Сейчас ее отдаст ему Семенов или придется забирать с милиционером? Я сказал ему резко и категорически, что собака Семенова, а он на нее никаких прав не имеет. Сухоребров швырнул на пол шапку и пригрозил, что пойдет выше, до Москвы, а животину свою все равно отсудит, и стал настойчиво просить, чтобы, пока он будет ходить по судам, отобрать у Семенова собаку и наложить на нее арест, чтоб тот ее не продал или нарочно бы не испортил. Это поставило меня в тупик. Требование Сухореброва было законным, но я не знал, как его удовлетворить. Позвонил начальнику милиции и попросил помочь мне наложить на лайку арест. Начальник милиции заявил, что у него для арестованных собак нет камер – не положено, и посоветовал оставить временно собаку у хозяина под сохранную расписку до вступления решения суда в законную силу. Но Сухоребров и слушать не хотел о расписке. Этот коротконогий мужичонка проявил такую энергию, упорство и знание законов, что я растерялся. Передо мной стоял хитрющий сутяга, который способен на любую пакость, и я трусливо пошел ему на уступки. Я предложил истцу с ответчиком найти человека, которому бы они на время доверили собаку.
