Петр Гагарин - За голубым Сибирским морем
— Я в горном деле не силен, объясните, пожалуйста, еще раз, поподробнее. Вот вы говорите…
И тут он стал задавать один вопрос за другим. Грибанов и Шмагин объясняли.
Потом Юрмаков взял трубку и попросил соединить его с редактором.
— Говорят, ты хорошую статью не пропускаешь. Боишься, что ли? О новом методе разработки руды… Да, Бурканского. Москву? Однако и местную инициативу надо… Семь раз отмерь? Ну, это другой вопрос. Согласен. — Положил трубку. — Он говорит, что поручил все проверить и перепроверить.
— Ряшков юлит, — возмутился Шмагин. — Он же мне прямо сказал, если, мол, вам надо — обращайтесь в Москву.
— Да нет. Попробуем на месте решить. Я вызову людей, переговорим, взвесим все, тогда решим. Согласны?
4Через три дня редактор дал команду — печатать. Ряшков даже рад был, что рудничное дело приняло такой оборот: «Как ни есть — вопрос серьезный, — думал он. — А если выйдет осечка, — заставили, нажали сверху».
На этот раз радовались журналисты, радовался и Ряшков. Только радуясь, думали они о разном.
ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ
ИДОЧКА БУШУЕТ
Она сидела на диване и плакала. Когда вошел муж — даже не шелохнулась.
— Что случилось? — спросил Иван Степанович. — Опять разбушевалась?
— Да, да, опять. — Агриппина Львовна метнула на него взгляд, звучно продула нос в платок. — Я больше жить здесь не буду, не могу. Мне нужна отдельная квартира, отдельная! Понимаешь? — Она торопливо одернула халат и подошла к супругу. — Я, голубчик, шутить не люблю. Ты работник руководящей номенклатуры…
— Но что случилось? Уж тебя-то кто мог обидеть?!
— Соседушки твои, «мирные люди».
Ряшков со своей супругой занимал две комнаты, а в третьей, маленькой, жил молодой железнодорожник с женой и четырехлетним сыном Вовкой.
Агриппина ненавидела эту семью, не любила даже ласкового, по-детски доброго и жизнерадостного Вовку.
На общей кухне Агриппина Львовна была полной хозяйкой: она поставила здесь большой стол, шкаф с посудой, ящики для хранения овощей и топлива, окно заставила стеклянными банками и различными пузырьками. Соседке некуда было даже кастрюлю поставить.
Но та все-таки была недовольна. Ей не нравилось, что соседка называла ее Агриппиной Львовной, а не Идой, а потом у соседки был Вовка. Этот мальчишка никак не мог понять, что по коридору надо ходить молча и к тому же на цыпочках.
Агриппина Львовна была такой, о которых в народе говорят: «Шилом горох хлебает, да и то отряхивает».
Сперва в квартире был общий счетчик. Редакторше это не понравилось. Она приказала мужу снять один счетчик в коридоре редакции для дома. Иван Степанович поморщился, но… через два дня шофер принес счетчик. Однако и это не успокоило ее. Теперь Агриппина по ночам украдкой выходила на кухню и смотрела, все ли в порядке. Счетчики были разные, но розетки-то почти рядом: приди ночью, включи в чужую розетку плитку, ставь на нее бак с бельем и… Нет, при таком положении спокойно не уснешь!
Однажды ее осенила новая мысль, а что если… И она побежала в подвал дома, к слесарю.
Слесарь принес и укрепил с левой стороны розетки большую железную накидку, а с правой — скобу. Теперь можно вешать на розетку замок.
Но даже и сейчас Агриппину Львовну не покидало беспокойство. Дело в том, что, ставя в квартире второй счетчик, электрики не пожелали на кухню и в уборную вести отдельные проводки. Что делать?
И Львовна поставила в уборной свечку. А на кухне возилась только днем, вечерами редко там появлялась.
Иван Степанович ворчал, принимался даже стыдить жену, но она безапелляционно заявляла: «В доме я хозяйка. Деньги беречь надо. Вон вчера в магазине продавали…». — И сыпались упреки.
Махнув рукой, он уходил в другую комнату. Ряшков нещадно ругался. Иногда даже спрашивал себя: «А не разойтись ли? Ни жизни, ни покоя, ни детей… Выгнать к черту». Но тут же трусливо отступал от этой мысли: «Только попробуй с такой. Пойдет в обком, наговорит».
И опять текли дни. И опять она, измученная бездельем и жаждой к деньгам, обновам, бесилась и ворчала, находя самые различные причины для ругани. Особенно часто беспокоили ее деньги. За завтраком она могла сказать:
— Денег опять нет. Каждый день копейки считаешь да пересчитываешь. У других мужья посмотришь… то в лауреаты попал, то книжонку свою издал — червонцы обеими руками загребают, а тут…
— Тебе денег не хватает, Ида! Ты посмотри: оклад, гонорар да еще за лекции. Четыре-пять тысяч на двоих — и мало. Прорва.
— Тебе — прорва! Обед, ужин, завтрак — с базара, папиросы «Казбек», а твои выпивки?
— Эх, пила деревянная.
— Спасибо. С тобой не поговоришь — живо и грубить.
— Ты не поговоришь! Недаром твое молчание приятнее музыки.
— Вот, вот, грубиян, — и, притворись обиженной, начинала плакать.
…А причиной последних слез было следующее.
Вечером Вовка беспечно гонял на своем велосипеде из комнаты на кухню и обратно. Ида в это время вышла из уборной. Тут-то ребенок и совершил необдуманный шаг. Забыв про скромность и этику, он полюбопытствовал:
— Тетя, у вас свечка горела?
— Да, да, горела.
— Вы богу молились?
— Ты с ума сошел!
— А наша бабушка говорила, что со свечками…
— Негодный мальчишка! Это тебя мама научила. Хороши родители.
Она так хлопнула дверью, что от косяков штукатурка посыпалась, а Вовку из коридора словно ветром выдуло.
Долго ходила по комнате, то передвигая стулья, то поправляя салфетки, потом села на диван и снова предалась мечтам об отдельной квартире. А когда услышала тяжелые шаги мужа на лестнице — тут же закрыла лицо.
— Я больше не могу, понимаешь, не могу, — наступала она на мужа. — Каждый день — фокусы. Сегодня этот паршивец меня высмеял. Вчера перепугал до смерти. Гонит по коридору на велосипеде да еще кричит: «Тетя, раждавлю…»
— Да он же ребенок, ну что ты!
— Меня возраст твоих соседей не интересует. Ребенок! Я знаю, с кем имею дело. Хочу одна жить и все. И имею право: я жена ответственного работника. Понятно?
Ряшков после этого разговора опять долго ворочался в постели, не мог заснуть, вспоминая тот злосчастный выпускной вечер в институте.
2Утром жена редактора сидела в кабинете Щавелева. Улыбаясь, жеманничая, она торопливо говорила:
— Вы уж извините. Сам он такой непрактичный, такой непрактичный. Все время заставляет меня бороться за наше существование.
— Да что вы, что вы, поможем. Мы его выдвинули, мы и поможем. — Щавелев вышел из-за стола, прошелся по кабинету, поглаживая свою грудь, ища что-то в карманах пиджака.
— Главное у нас — квартира. Нужна отдельная квартира. У соседей невозможный ребенок, грубиян. Да и мать хороша. Шум, гам, скандалы.
— У вас скандалы?
— Ну… размолвки. Покоя нет, а муж — ответственный редактор. Приходит поздно; Все же обком обязан…
— У нас есть отдельная квартира, но велика: три комнаты. Куда вам такую?
— Как раз, как раз хороша. Я беру домработницу. И три комнаты — очень кстати.
— Работать собираетесь?
— Н… нет. Да… Сразу трудно решить. Но такая квартира нам как раз, как раз.
3В выходной день по улице города, не торопясь, катилась «Победа», за нею — трехтонный грузовик, переполненный домашней утварью.
Агриппина Львовна часто выскакивала из машины, осматривала имущество, покрикивая на рабочих: «Не возитесь там… Лак, лак побьете, не понимаете!..»
Так и двигались по центру города две автомашины, двигались медленно, словно похоронная процессия, хотя это было новоселье.
ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ
МАНЕВРЫ ЧЕКАЛЕНКО
Статья Тараса Афанасьевича нашла широкий отклик среди читателей. В редакцию писали, звонили: одни высказывали согласие, другие возражали, у третьих возникали совсем новые вопросы.
Эта статья взволновала и начальника рудника Чекаленко. После телефонного разговора с редактором он был убежден, что все в порядке. Но вот опять.
Чекаленко сел в машину и помчался в обком.
Самодовольно вошел в кабинет Юрмакова и с ходу, еще не пожав руки, начал:
— Что же это, Петр Егорович? Мы уже начали завозить материалы, а тут… Это прожектерство.
— Садитесь, пожалуйста, товарищ Чекаленко.
— Да я сяду. Но вы понимаете, что получается. Он предлагает новое, не учитывая всех технико-экономических и климатических факторов. Наше месторождение имеет свои особенности.
— Вот последнее, товарищ Чекаленко, — сильнейший козырь Тараса Афанасьевича. — Юрмаков говорил тихо, спокойно, часто повторяя характерное «однако», как все местные жители, особенно буряты и эвенки, выговаривая это слово «однахо». — Это его сильнейший козырь, — повторил Юрмаков.
