Петр Гагарин - За голубым Сибирским морем
— Да, ответ надо было опубликовать, — поддержал его Николай.
— Нет, не надо, — рубанул рукой Шмагин, — нельзя публиковать. Чтоб понять это — ума большого не требуется, и упрямство тут ни при чем. И ты, Николай… Опубликовать такой ответ — значит вооружить Чекаленко. Он вырезкой из газеты козырять будет. Конечно, кто не знает сути дела, тот скажет: «Смотри, газета добилась своего!» А на самом деле? Ведь предложение новатора не внедрено и не внедряется, — Шмагин осуждающе посмотрел на Голубенко и заключил: — Вот об этом ты не подумал, а подпеваешь.
Голубенко покраснел, повернул голову в сторону редактора, потом снова уставился на Шмагина:
— Пожалуй… Может, так и написать: предложение одобрили и похоронили.
Грибанов и Шмагин усмехнулись.
Ряшков молчал: он еще не соглашался, но уже не возражал.
ГЛАВА ВОСЕМНАДЦАТАЯ
В ПОИСКАХ РУЖЕНЫ
В облоно Павел Грибанов долго изучал новые приказы и инструкции Министерства народного образования, беседовал с инспекторами, которые выезжали в районы и проверяли подготовку школ к новому учебному году. Только перед вечером он вернулся в редакцию.
— Вот наконец-то, — сказала Бондарева. — К вам, Павел Борисович, заходила героиня вашего очерка.
Грибанов, недоумевая, посмотрел на Любу и пожал плечами. А Люба плутовато улыбалась:
— Забыли? Село Озерки…
Павел вдруг широко раскрыл глаза и шагнул к Любе:
— Ружена?
— Да, Волгина.
— А… где же она?
— Ничего не сказала. Спросила и ушла.
— Интересно! Поговорить бы с ней, как там у них… в колхозе.
У Павла глаза сразу потускнели, он медленно обошел угол своего стола, сел. Пальцы правой руки нащупали на краю стола щербинку, он посмотрел на нее, словно увидел ее впервые, долго тер ее пальцем, а потом даже подул в щербинку, хотя пыли в ней и без того не было. Затем его взгляд скользнул на стол, под стеклом были аккуратно разложены настольный календарь, список служебных телефонов, график дежурств сотрудников редакции (дни дежурства Грибанова подчеркнуты красным карандашом), ниже — имена и телефоны авторов, которым были заказаны статьи. Их почти ежедневно по очереди беспокоил Павел. Вот К. И. Васютин. «Библиотеки в дни летних каникул. Телеф…» Номера телефона не видно: на стекле засохла огромная фиолетовая клякса. «Кто это здесь хозяйничал? Заляпал».
Взял со стола оригиналы, уже вычитанные после машинки. Это Люба положила. Ее рукописи сразу узнаешь: она абзацы обозначает так, что получается не латинское «зет», а что-то вроде знака вопроса без точки.
Материалы надо было читать, править, сдавать в секретариат, но Грибанову не читалось. Перед глазами мелькала Ружена… и все тут. Гибкая, порывистая. Голубое платье в белых колокольчиках… Волосы бронзовые… Взмахнула сумкой и понеслась… Ноги, припудренные дорожной пылью…
Павел задумчиво уставился в окно.
Люба внимательно следила за ним, хотя понимала, что это делать не совсем хорошо. Но как тут не посмотришь! Когда какой-то странный он. Вот улыбнулся, глаза его заблестели… А сейчас вот помрачнел, брови сдвинулись к переносице.
«Неужели влюбился?» В ней боролись разные чувства. С одной стороны, было жаль Аню (а вдруг что-нибудь), с другой — завидовала. Ведь она все время сидит рядом и никогда ничего, а вот эту рыжую один раз увидел и…
Люба отложила рукопись и вышла из комнаты. Она, по-видимому, сильно хлопнула дверью, потому что Павел вздрогнул. Снова принялся за оригиналы.
Прочитал заголовки: «Когда забывают о быте молодых рабочих», «В аэропорту сегодня», «Новые фильмы». Всего около трехсот газетных строк. Опять задумался: «Не читать — может ошибка проскочить, читать — очень долго. Но где же она? Или только что приехала, или забежала перед отъездом? А местный поезд…» Приподнял рукав пиджака, взглянул на часы, быстро, не читая, — вся надежда на Любу! — подписал материалы, бросил их на стол ответственного секретаря и выбежал из редакции.
2Пока шла посадка на местный поезд, Грибанов все время стоял у ворот и глазами процеживал людской поток. Пассажиры гремели чемоданами и сундучками, толкались мешками и тюками, кричали, ругались, смеялись, кого-то просили, убеждали, подгоняли, охали, плакали.
Перед ним промелькнули сотни лиц, но Ружена так и не появилась. Уж ее-то он бы за километр узнал.
«Нет ее, нет! Значит, она не уезжает, осталась в городе, хотя сегодня суббота и завтра никаких дел… А может быть, уехала колхозной машиной? Нет, очень далеко, смысла нет, вот же поезд».
Когда хвост поезда скрылся за поворотом и перрон опустел, Павел направился в гостиницу: он надеялся там ее увидеть.
Размечтавшись, даже представил, как войдет в номер, обхватит ее тонкий стан.
И ему стало стыдно своих мыслей. Ведь у него Аня… Сын скоро будет.
В гостинице Ружены тоже не оказалось.
3За ужином Павел и слова не обронил. Ел неохотно, вяло. Аня сначала молча посматривала на него, потом спросила:
— Ты что, заболел?
— Нет.
— Случилось что-нибудь на работе?
— Да, так… Ничего.
Может быть, надо было обо всем рассказать, но Павел этого не сделал. Может быть, Ане надо было приласкать мужа, и он бы разоткровенничался, но она этого не сделала. Она решила так: не хочет говорить — не надо, успокоится — расскажет, не первый раз.
Легла и уснула.
Павел несколько раз намеревался разбудить ее, поговорить, но потом раздумал: «А зачем, зачем?.. Она меня не поймет…
Скорей бы ребенок родился. Тогда, может, все изменится. Сын бы!..»
Засыпая, Павел подумал, что доброй хозяйкой в доме, наверное, может быть и соседка, а вот ласковой женой…
И снова в его сознании мелькнула светлая, улыбающаяся Ружена.
ГЛАВА ДЕВЯТНАДЦАТАЯ
СТРОКИ ИСТОРИИ
Шли дни, недели. Павел Грибанов не мог выкроить времени, чтобы по-настоящему взяться за историю края: текучка заедала. Редактор при каждом упоминании об этой большой теме неизменно повторял: «Это подождет, успеете. Вы мне сделайте»… — и снова давал оперативное задание. Павел куда-то ехал, куда-то шел, искал, писал.
И попробуйте возразить! Ведь газета действительно ненасытна, она выходит ежедневно и поглощает массу строк, написанных руками журналистов. Конечно, при желании Иван Степанович мог бы помочь Грибанову, но Ряшков этого не хотел.
Тогда Павел решил изучать материалы по вечерам и в выходные дни. Ради такого дела он мог пожертвовать часами отдыха!
2В воскресенье он пришел в центральную библиотеку.
— Вас интересует история края? — спросила его белокурая девушка в синем халате.
— Да. Роль русских в развитии края.
— Понятно. Но ведь материалов очень много. Сразу не осилите:
— Вначале познакомлюсь, а потом уж…
Девушка принесла ему целую стопку книг. Тут были и новенькие журналы, и потертые объемистые тома, и совсем пожелтевшие небольшие книжицы: А. Васильев «Забайкальские казаки» (исторический очерк), В. Де-Геннин «Описание уральских и сибирских заводов», «История с древнейших времен до конца XVIII века», еще, еще…
У Павла разбежались глаза: с чего начать, что читать сейчас, что позднее?
А девушка все подносит и подносит.
— Вот еще журналы. Здесь о росте экономики и культуры нашей области и Бурят-Монгольской республики. А вот письмо трудящихся Бурятии в Москву.
— Спасибо, я посмотрю.
Среди большой стопы книг был и «Огонек», перелистал его. Стихи. «Сибирь»[1].
…Что в этой шири?
Где конец раздолью?
А может быть, и нет у ней конца?
Но к ней тянулись за вольготной долей
Отчаянные русские сердца…
Русское сердце тянулось за вольготной долей, русский бежит от гнета царизма, создавая здесь новую жизнь.
А вот письма Горького в Сибирь. Страстные, добрые.
«Русский народ, — читал Павел, — без помощи государства захватил и присоединил к Москве огромную Сибирь, руками Ермака и понизовой вольницы, беглой от бояр. Он в лице Дежнева, Крашенинникова, Хабарова и массы других землепроходцев открывал новые места, проливы на свой счет и на свой страх»[2].
«Вот кого не видит Ветков, — злился Павел, — слепец! Историю, говорит, нельзя подкрашивать…»
Перечитывал страницу за страницей. И перед ним раскрывались героические картины продвижения русских на Восток, освоения огромного полупустынного края, насаждения российской культуры. Нелегко было все это сделать!
Вот экспедиция Василия Колесникова. Летом 1644 года она покинула Енисейск. И только через три года добралась до верховьев бурной, многоводной Ангары, до Байкала. Суровая природа. Пустынны берега величественного моря. Люди Колесникова обносились, истощали, обессилели, в котомках — по одной-две лепешки из… древесной коры.
