Ильяс Есенберлин - Схватка
— Эге-ге-ге! Где вы, Нурке! — послышался где-то вблизи голос Жарикова.
Он ничего не ответил, только губу закусил.
На небольшой полянке, величиной с комнату, лежала коряга. Он сел на нее и задумался. Очень быстро темнело, и через редкий тростник он видел, как на берегу загорелся большой желтый огонь. Это развели костер, чтоб испечь фазана. Даурен научил, как это делать: ощипанную птицу обмазывают толстым слоем глины и зарывают в золу. Когда прогорит костер — жаркое будет готово. Птица печется в собственном соку.
В следующую секунду Ажимову показалось, что на него обрушилось небо. Какая-то невероятная тяжесть прижала его к земле. Он помнил только ослепительный взрыв, (вот что, наверно, значит — искры из глаз посыпались), страшную боль в боку, запах тлена и звериного смрада, от которого у него пресеклось дыхание. Зверь хрипел и катал его по земле. К счастью, дальше он ничего не помнит, кроме последнего толчка, которым и выбило у него память.
Очнулся он уже на борту машины на кошме, над ним сидел Даурен и держал его за руку. Вероятно, от этого он и пришел в себя. Он хотел поднять голову, но сразу же его затошнило, заломило в глазах, сжало виски железными тисками, и он рухнул опять на кошму.
И тут же услышал голос Дауке.
— Лежи, лежи, сейчас поедем.
— А его не растрясет по дороге? — спросил чей-то голос.
Что ответил Даурен он не знает, потому что опять впал в забытье.
Окончательно пришел он в себя на квартире. Над ним сидели Бекайдар и медсестра. Они о чем-то тихо толковали. Он поглядел на них и закрыл глаза.
— Глядит, — шепнула сестра.
— Тс, тс, тс! — произнес Бекайдар и утер глаза.
...Все полностью он узнал только через неделю. Оказывается, Даурен сразу же пошел за ним («потому и пошел, что понял — какой я охотник», — скорбно подумал он), и все время ходил, не выпуская его из виду («значит, видел и как я ухнул в пойму! И ведь ходит-то он, как шпион: ничего не услышишь»). Когда он сел на корягу, Даурен стоял за его спиной. Это и спасло Нурке. Подраненный кабан кинулся в тростники, добежал до поляны (наверное до места своего обычного стойбища) и залег там. В это время и угораздил Ажимова черт опуститься на эту корягу. Раненый зверь, увидев человека, кинулся на него, ударил в спину и подмял под себя. Опоздай бы Даурен на три минуты, и с ним было бы кончено. Но и это еще не все. Даурен, выбежав на поляну, крикнул. Кабан в неистовстве катал Ажимова по земле и все норовил повернуть его так, чтобы клыками вспороть живот. Обыкновенно, когда кричат, разъяренный кабан либо не обращает внимания, либо поднимает голову и на секунду оставляет свою жертву. Вот тогда и надлежит бить. Но этот кабан был особенный; он поглядел на Даурена и вдруг бросился к нему. У Даурена были считанные секунды, чтоб прицелиться, если бы он ошибся хоть на волос, ему бы не избежать гибели. Ничто на свете не могло бы его уже спасти. Но он подпустил зверя на пять метров и всадил ему пулю как раз в лоб. Зверь с разбегу успел еще сбить Даурена с ног, но сейчас же рухнул рядом.
— Да за подобный подвиг у нас награждали орденом, — сказал Жариков, — кончив рассказывать. — С таким человеком я вдвоем в любой рейд пошел бы. И еще «языка» привел бы.
А старый счетовод, который сидел рядом (они оба пришли поздравить Ажимова с выздоровлением), добавил:
— Это такой человек, такой человек! Скромный, мягкий, смутительный, а за друга готов жизнь отдать.
— И все понимает, — добавил Бекайдар, — все понимает. Разве другой пошел бы за тобой бродить по болотам? Для этого надо иметь умное сердце.
«Ну конечно, — подумал горько про себя Ажимов, — и тут начался культ Ержанова. Как и в годы моего студенчества! Вот бессмертный, черт! Ни одна его пила не берет!»
Очень много бумаги исписано на тему о вдохновении.
О Мочалове, играющем Гамлета, Белинским, например, создан целый труд — трактат о вдохновении. Вдохновенье озаряет и ученого, но если великий актер Мочалов не только зажигался сам, но и зажигал других и знал это, то что же может воспламенить душу ученого, перебирающего в десятый раз стопу спектрограмм? Как можно из этих серых, черных и белых полосок почерпнуть восторг творчества?! Оказывается, можно. Ведь ученый знает, во имя чего он перебирает эти скучные кусочки картона и читает эти надоедливо однообразные листочки анализов, где главное в самых разных формах слово — «нет»: «не оказалось», «не обнаружено», «отсутствует»... Ведь он-то цель понимает: цель его бессонных ночей, бесконечных исканий, не прекращающихся поражений одна — освобождение человека. «Цель всех усилий человечества — освобождение разума от власти неразумного», — сказал один старый русский философ, учитель Циолковского, и кто знает, какую роль сыграли эти или подобные этим слова в стремлении основателя космонавтики открыть человечеству дорогу в космос, приделать ему крылья, сбросить с него гнет самой могучей и универсальной силы — всемирного тяготения. И он достиг всего этого — скромный калужский учитель физики, глуховатый и подслеповатый, только потому, что поверил: это не только нужно, но еще и возможно. Вот это и было источником его вдохновенья. А неудачи... Ну что ж... «Очень редко мне приходят в голову счастливые мысли», — сказал Эйнштейн одному репортеру. «Вы спрашиваете, как я достиг этого (создал электрическую лампочку)? Очень просто, для этого мне потребовалось 99 процентов корпенья и один процент вдохновенья — вот и все», — ответил Эдиссон другому.
Бессонный труд сотни ночей ради одного радостного дня, когда вдруг вспыхивает первая искра надежды, — как хорошо знал ее Даурен Ержанов! Он увидел эту искорку перед самой войной, когда наткнулся в Жаркынском ущелье на первые несомненные признаки рудного месторождения. Он не сомневался: где-то здесь находятся залежи медных руд, но только где, где? Грянула война, и на эти вопросы оказалось некому отвечать. Даурен ушел на фронт. И вот почти через двадцать лет он держит в руках книгу Ажимова. Все его мысли приведены в систему, проиллюстрированы цифровыми таблицами, подтверждены анализами и положительными результатами поисковых работ. Да, медь есть в Жаркынском ущелье, она должна быть в Саятах, вот основной вывод, который следует сделать из этого обширного труда. Ну и что же из того, если неделю тому назад Нурке сказал, что он ошибся и меди здесь нет. Нет ее — и все.
Даурен стоит на чиевом косогоре — так называется цепь холмов и небольших сопок, которая находится километров за пятьдесят от геологического поселка. Чия здесь много и он высокий, прямой, очень зеленый и доходит до пояса. Зато невысокие горы, к которым примыкают эти холмы, совершенно голы и безлиственны. Одни красные блестящие скалы да розоватые осыпи камней. Вот и все.
Зато с юга блистает голубейшее озеро Балташы. Смотришь, смотришь на него и не поймешь, где начинается небо и кончается вода. Прохлада, безлюдье, умиротворенье. Да еще тишина! Мертвая, глухая тишина. Мейрам собирает разноцветные камешки, рядом пасутся стреноженные кони. Всходит солнце. Они приехали вечером и провели ночь под кошмами на этих склонах. Даурен встал с рассветом и успел осмотреть несколько старых заброшенных шурфов, но ни одного образца оттуда захватить не удалось, настолько ему было ясно, что меди среди них нет. Да, если смотреть на эти результаты поисков, то выходит, что Нурке прав, но в то же время Даурен убежден, что это не так.
А как эти места похожи на западный берег Тихого океана, думал он, рельеф один и тот же. Да и сопки тоже похожи. И даже камень такой же — красный, древний, растрескавшийся. Только вот тайги нет. Нет мощных таежных кедров и поднебесных сосен с тихими родниками в корнях, нет муравьиных куч, смутного шороха леса, кусучего кустарника, через который не пролезешь. Птичьих голосов и осторожного шороха в кустах тоже нет. И нет, к счастью, гнуса. Ох, какое несчастье этот гнус! Через десять минут он доводит тебя до исступления. Ты готов по земле валяться, всю кожу с себя сорвать, а в накомарнике больше получаса не продюжишь — и жарко, и душно, и пот разъедает кожу. Но те сопки действительно таили в себе то, что нам было нужно. Олово! Ценнейший военный металл. Все тогда, кто работал в поисковой партии, получили правительственные награды. Стой, а как же мы все-таки нащупали олово? Ведь и там мы долго не могли ничего обнаружить. Неудача шла за неудачей, и вот однажды...
Он остановился вспоминая.
Да, да, вот когда шурфы и неглубокие скважины канатно-ударного бурения ничего не дали, тогда он и предложил бурение глубинное: не на сто, а на двести и триста метров.
Он еще раз рассеянно посмотрел вокруг, вдруг встрепенулся! Правда, рельеф местности ничего не означает для нахождения полезных ископаемых, но то, что Даурен вокруг себя увидел, заставило его удивиться: он словно стоял на западном берегу Тихого океана, как тогда неожиданно пришло решение:
