Ильяс Есенберлин - Схватка
И тут вдруг Хасен сказал совсем иным голосом, деловым и пожалуй даже сварливым:
— Маша! Барсуки-то не кормлены. Ты сходи, сходи за сбоем, не поленись, а я поговорю пока с джигитом, у нас с ним большой разговор.
— Да, да, да! — быстро, как будто вспомнив что-то, сказала женщина и ушла. Хасен поглядел на Бекайдара.
— Ну что ж, — сказал он, — пока Маша не позвала нас к столу, посидим тут. У меня здесь есть любимое место, пойдем, покажу.
Любимым местом Хасена оказался камень в углу двора. Большой серый варан дремал на песочке рядом. Он даже не двинулся, когда к нему подошли. Хасен сам сел и Бекайдара усадил рядом на какое-то бревно.
— Так вот почему Дамели не боится змей! — воскликнул Бекайдар.
Хасен усмехнулся.
— А я ей с детства объяснил: змея первая никогда не нападает на человека, она всегда, если может, уползает от него, а вот человек на человека...
«А все-таки при всем при том, при всем при том — он мизантроп», — подумал Бекайдар и ответил:
— Впрочем, у нас и змей нет.
Хасен вдруг выставил перед его лицом два пальца.
— Две! Целых две змеи у вас в экспедиции, — и, чтоб было более понятным, добавил: одна большая, а рядом маленькая, но тоже очень ядовитая.
— Ой, не говорите вы загадками! — взмолился Бекайдар. — Вокруг меня уже столько набралось тумана, что я совсем ничего не понимаю.
— Что ж ты не понимаешь? — спросил старик.
— Да ровно ничего я не понимаю, — сказал в отчаянии Бекайдар. — Что такое случилось на свадьбе? Почему ушла от меня Дамели? Что это за записка? Что вы имеете против меня? Ведь с этого дня я места себе не нахожу. Ну, имею я наконец право узнать, что случилось? Ведь речь-то идет о моей жизни.
Он даже вскочил с бревна. Хасен молчал и смотрел в землю.
— Сядь, — сказал он наконец. — Ведь так не разговаривают.
Бекайдар сел.
— Теперь так, — продолжал Хасен. — Ты действительно любишь Дамели?
— Больше жизни! — это вырвалось у Бекайдара с такой искренностью и болью, что Хасен только кивнул головой.
— Так вот, сын мой, — сказал он, — что случилось — того уже не поправишь. Но запрет свой я снимаю. Так и скажи Дамели. Снимаю. А вини во всем своего отца.
— Мой отец? — воскликнул Бекайдар и тут же подумал: «Чувствовало мое сердце, чувствовало». — Хасен-аке, расскажите мне все, все, — попросил он.
— Нет, мой джигит, — мягко сказал Хасен, — я ничего тебе не скажу, пусть он сам и скажет. Пусть, пусть наберется мужества! Ладно! Все! — Хасен встал с камня. — Вон Маша идет. Значит, уже к столу пора. Больше об этом ни слова!
В этот день Бекайдар впервые попробовал черепашьего супа, медвежьей колбасы, жаркого из кабана и настойки на лесных травах. И вообще — все было очень хорошо.
«Ну, я сегодня побывал в гостях у робинзона, — думал он, шагая по шоссе к автобусу, — да иного отца для моей Дамели, я, пожалуй, и не желал бы».
Он идет мимо соснового бора, мимо горного потока, злобно крушащего камни, мимо зарослей каких-то невероятных лопухов, блестящих, зеленых, похожих на складные китайские веера, мимо воркованья горлиц, кукования кукушек, пения дроздов. Мимо фар и стремительных огней, летящих на него. Он идет пешком. Ему надо переварить все, что он сегодня узнал и услышал. «Отец, отец, неужели ты можешь быть не прав?» — думает он. А о Дамели он почти не думает. Он знает — все будет хорошо. Надо только скорее вернуться в Саят. В кармане у него письмо Хасена с припиской тети Маши. Его надо передать Дамели лично.
Быстро закончив свои служебные дела в Алма-Ате, на второй день он уже был в Саяте.
...Дамели в это время кончала свое выступление. Видно, что она подготовилась к нему тщательно — весь стол был завален зубчатыми листочками из блокнота, газетными вырезками, брошюрами с закладками.
— Итак, — сказала она, — подытоживаем: счастье — понятие всецело субъективное. В природе такого понятия не существует. Его создает сам его носитель — человек. По образу и подобию своему. По индивидуальному образу и подобию. Поэтому можно сказать так: скажи мне, на чем ты успокоился, и я скажу кто ты. Счастье — цель жизни, но оно иногда простирается и дальше самой жизни. Бывает так, что счастье и жизнь несовместимы. Тогда приходится отказываться от жизни. Именно во имя личного счастья, — отказываться! И Изольда, и Джульетта, и Баянсулу, и Козы-Корпеш погибли именно во имя своего счастья. Но, как и всякое понятие, и понятие счастья не является застывшей категорией. В наше время личного семейного счастья для человека стало недостаточно. Еще Чернышевский сказал: «Не существует одиночного счастья». И верно счастье — понятие общественное. И если была счастлива Джульетта, отдавая свою жизнь за любимого, то счастлива была и Маншук, погибая за родину. Так мы видим, как на наших глазах расширяется и делается все более социальным понятие — счастье. Это раз.
Второе: счастье — понятие динамическое, а не статическое, оно не останавливается на достигнутом, а требует и дальнейших побед, дальнейшего движения вперед. Чтобы сохранить счастье — нужно все время завоевывать все новые и новые вершины. Счастье меньше всего терпит автоматизм.
Третье: если счастье идет дальше смерти, то, вероятно, это одно из средств человека победить смерть. Счастье вечно. Вечно счастлива Джульетта, Козы-Корпеш, Баянсулу. Вечно несчастливы Иуда и Гитлер. Предатель, друг, обманувший друга, не могут быть счастливы. «Ты осужден последним приговором», — писал о таких людях Пушкин.
Четвертое: никто тебя не может сделать счастливым. Счастье в твоих руках. Оно не нуждается ни в каких условиях. Оно нуждается в тебе. Вот и все.
Она собрала бумаги и села. Поднялся Ведерников.
— Ну, я думаю, товарищи, перерыва мы делать не будем, не такой уж это большой доклад. Переходим к прениям. У кого есть вопросы?
Поднялся длинный, нескладный и какой-то узловатый парень. Так часто выглядят юноши в свои восемнадцать — девятнадцать лет.
— У меня такой вопрос, — сказал он хмуро, разглядывая свои руки, — вот вы говорите, Маншук была счастлива, умирая, ну а вы согласились бы на такое счастье?
— Дорогой мой, — ответила Дамели ласково, — такие вопросы не задают докладчику. На них слишком легко отвечать. Ясно, что ответ может быть только один, — да. Но много ли стоит такой ответ в этом зале — сам реши. Так же, как и другой вопрос: как ты смел не застрелиться, когда тебя забирали в плен?
В зале зааплодировали, а Бекайдар с глубоким убеждением подумал: «Да, Дамели могла бы быть такой же, как Маншук».
— Тогда другой вопрос, — продолжал парень, — ну, а руки наложить на себя во имя любимого, как та Джульетта, вы могли бы?
Дамели подумала и ответила:
— А вот этого действительно не знаю. Но тут все упирается в другой вопрос; есть ли в наше время любовь, подобная любви Ромео и Корпеш? В этом вопросе, прямо сказать, я не компетентна.
Сразу вспыхнули споры: говорили и так и эдак. А Бекайдар сидел, опустив голову, и думал:
«Она сказала, что сомневается, есть ли в наше время совершенная любовь, что значат эти ее слова? Намек? Вызов? Разочарованность? А почему мы сегодня не можем любить друг друга, как наши родители любили тридцать лет назад? А ведь как они любили! Уж, во всяком случае, моя мать не ушла бы со свадьбы. Никогда не ушла бы. Значит, верно — любовь наша не такая. Как же мы будем жить, если поженимся? Ведь если Дамели могла уйти со свадебного ужина, то и в дальнейшем, если ей что не понравится... Хасен сказал, виноват во всем мой отец, но если отец виноват, то мы-то при чем? Зачем мне взвалить себе на спину еще эту страшную тяжесть! Впрочем, любой камешек тяжел — для того места, на которое он упал».
Собрание кончилось. Люди двинулись к выходу, и тут к Дамели подошел Бекайдар. Вид у него был очень решительный.
— Здравствуйте, Дамели, — сказал он, — во-первых, вам привет и письмо от отца, а во-вторых — вопрос к докладчику: итак вы утверждаете, что любовь, подобная любви Ромео, невозможна в наше время, так я вас понял?
Девушка остановилась и взглянула на Бекайдара. Конверт, который он ей вручил, она сразу же сунула в карман. Сейчас только Бекайдар увидел, какая она бледная, исхудавшая, осунувшаяся.
— Здравствуйте, Бекайдар, — ответила она. — Спасибо за письмо.
Повернулась и быстро пошла прочь. Он догнал ее и схватил за плечо.
— Дамеш, — сказал Бекайдар,— слушай, ведь мы же близкие люди! Давай же разберемся во всем, что случилось. Ты что? Не любишь меня больше?
— Я вас люблю больше, чем когда-либо, — тихо ответила Дамели.
— Тогда что же случилось? — закричал Бекайдар, не обращая внимание на то, что на них уже смотрят. — Почему ты ушла? Ты же знала, что вырываешь у меня сердце, как же может любящий человек... — Он схватил себя за голову. — Нет, я, кажется, сойду с ума! Я ровно ничего не понимаю. Твой отец... — Но ладно, бог с ним, с твоим отцом, но неужели мы не можем жить самостоятельно, а? О чем написал бы Шекспир, если бы Дездемона и Джульетта послушались своих отцов?
