Ильяс Есенберлин - Схватка
Первым прервал молчание хозяин.
— Ну, долго будем так стоять? — спросил он. — Ты что, шкурки принес (в руках Бекайдара был небольшой портфель).
— Шкурки? Нет, шкурки я не принес... — сказал Бекайдар, с трудом преодолевая свое волнение — я так... я поговорить пришел.
— Поговорить?! — старик недоуменно поглядел на него. — Да кто ты такой? Что ж я тебя не знаю? Ты что, мулла или следователь? Эти все любят говорить с незнакомыми.
— Нет, я не мулла, — Бекайдар был так растерян, что до него не доходили ни насмешка старика, ни комизм своего положения — пришел неведомо зачем, неведомо к кому, — я из Саята («А-а, — сказал хозяин, — а-а!»). Я, знаете, сын Ажимова... Бекайдар. Я поговорить...
— А-а, — повторил старик, внимательно изучая его. — А-а!
Почти с целую минуту они молчали.
— «Я Бекайдар», — вдруг передразнил старик. — Бекайдар! Здорово звучит! Я! Бек! Айдар! Он засмеялся. — Ах вы... Недаром говорят: самого плохого щенка хозяин называет Борибасар[4]. Ну, говори, Бек! Айдар! — он с особым шиком произнес эти слова. — Что тебе от меня нужно? Ведь у меня кроме ядовитых змей ничего нет. — И вдруг на иконописном лице старика проступило что-то совершенно иное. — Да! Ведь ты из Саята приехал! — воскликнул он. — Ну, как там моя Дамели, жива, здорова, а?
Бекайдар поглядел на старика и чуть не вскрикнул от удивления, до такой степени он переменился. С его лица исчезло все колючее, насмешливое, глумливое. Теперь оно было ясным и простым — глаза улыбались и сам он весь сиял, как будто в этом имени «Дамели» таилось что-то действительно разрешающее. Кажется, ответь ему сейчас Бекайдар: «не видел я вашей Дамели», и старик расплачется, как ребенок.
«Да, перед такой любовью Дамели устоять было трудно», — подумал Бекайдар.
— Я вашу дочку видел за день до отъезда, — сказал он, — шла с подругами по улице и узнала, что я еду в Алма-Ату, велела вам кланяться. «Ну что я несу такое, — в ужасе подумал он, — ведь вот я сейчас буду говорить о том, что со свадьбы я с ней не встречаюсь и не разговариваю».
— Маша, Маша, — вдруг закричал старик, поворачиваясь к дому. — Ты слышала, что рассказывает джигит. Он только вчера видел нашу Дамели. Говорит, идет веселая, здоровая, смеется. Нам привет передала.
«Маша! Что еще за Маша...?» — только и успел подумать Бекайдар, как из дома появилась сама Маша. Первое, что пришло в голову Бекайдару, когда он ее увидел: «Вот кустодиевская купчиха». Маша и в самом деле походила на женщин Кустодиева — красивая, полная, круглолицая, голубоглазая женщина, лет сорока пяти. Как и все такие женщины, была она крупна, ширококостна, полна, но и это шло к ней, а легкий пестрый сарафан очень выгодно подчеркивал ее высокую грудь и тугую талию. Ноги были, пожалуй, чуть великоваты, но и это не портило ее.
— Здравствуйте, — сказала женщина подходя и протянула Бекайдару руку с тяжелым золотым браслетом. — Если бы вы знали, какую радость принесли нам сейчас. Ведь он меня замучил! Через каждые три слова: «Дамели, Дамели, а что сейчас с Дамели?» Как она уехала учительствовать, так он и сон потерял. Вот, посмотрите на него: в чем только душа держится? Так, значит, все в порядке? Ну, славу богу! А что ты, Хасенюшка, остановил человека среди двора? Разве это казахский обычай? Веди его в комнату.
— Да, да, прошу, прошу, — как будто вспомнив что-то, заторопился и забеспокоился Хасен, — идем, идем. Маша, ты знаешь нынешняя молодежь какая? Так вот надо бы на этот случай...
— Ладно! Знаю, — отрезала женщина, — проходите.
Хасен двинулся к дому, Бекайдар за ним, и тут вдруг Хасен опять остановился и спросил подозрительно:
— Эй, а ты не женился на ней случайно?
«Вот проклятущий! И что он против меня имеет?» — подумал Бекайдар и покачал головой.
— Нет, нет, как она ушла с вами, так я ее и не видел.
— А! — кивнул головой старик. — Ну, идем, идем! — и последние нотки неприязни исчезли в его голосе.
Они повернули на узкую песчаную тропинку, и тут вдруг Бекайдар чуть не вскрикнул. Часть сада была обтянута мелкоячеистой решеткой и за ней по кустам летали птицы! Каких только здесь не было: черные дрозды, розовые скворцы, золотистые щурки, голубые сизоворонки, какие-то небольшие серые птички — соловьи, наверно, саксаульные сойки, которых так редко можно увидеть на воле. Большой пестрый удод сидел неподвижно на бугорке и, откинув голову с пестрым хохлом, неподвижно, как будто насмешливо, смотрел на них. В другой вольере по камням бегали горные куропатки и кеклики. Затем была еще высокая квадратная клетка, и в ней на камнях, на стволе дереча, просто на подставках неподвижно сидели или чистили перья хищники — беркут, орел, могильник, красный ястреб. Они, кажется, так привыкли к неволе, что отпусти их — они не полетят.
— Вот тот у меня десять лет живет, — сказал Хасен мимоходом, показывая на беркута, — птенцом его из гнезда вынул, а теперь вот какой красавец.
Прошли еще немного и завернули за сарай. Здесь тоже была клетка и в ней сновала горная лисица и лежал на песке серый корсак.
— Недавно поймал, — сказал Хасен, — это уж для Москвы.
В другой клетке около крошечного бетонного водоема спала выдра.
— Совсем ручная, — сказал Хасен, — беру с собой купаться в пруд. Вот плавает, плавает, а наплавается залезет мне в шапку — я шапку нарочно на берегу оставляю — и ждет, когда я выйду и возьму ее на руки.
Козленок белой антилопы подошел к старику и стал настойчиво тыкаться носом в его руки.
— Захватил, захватил! — сказал ему деловито Хасен и вынул из кармана кусок сахара. — Поведение у тебя не то! Да уж ладно.
Небольшой козленок архара стал поодаль и смотрел на них.
— Вот никак не могу их помирить. Бьет этот рогатый маленького, ревнует, дурак. Иди, иди! Ты сегодня ничего не получишь. Вон там соль. Лижи!
Но архар постоял немного, посмотрел, подумал и решительно подошел к тете Маше и лизнул ее руку. Та стала гладить его и что-то сунула ему в мордочку.
— Вот всегда находит заступницу, — искренно огорчился старик. — Маша, ты же мне портишь Тилектеса[5], он не чувствует, что я на него сержусь.
— Ладно, ладно, — примирительно сказала тетя Маша. — Твоя любимая Умит[6] тоже хороша. Я ее сегодня два раза с грядок гнала.
«Да тут целая республика, — подумал Бекайдар. — И имена какие! Надежда, Единомышленник, Тоскующий — прямо как у доктора Айболита на приеме».
И в это время раздался тихий, но такой пронзительный и страшный свист, что Бекайдар похолодел, он обернулся и увидел длинный, как огромный пенал, сетчатый ящик. Он был полон змей. Были в нем змеи черные, были змеи пестрые, были змеи цвета сухого песка — все это шипело, ползало, сплеталось, карабкалось вверх по проволоке. И такая непонятная притягательная сила была у этих гадов, что Бекайдар невольно остановился перед ящиком.
— Здесь еще не самые большие, — сказала мимоходом сзади Маша, — самые большие там, в доме. Три кобры и две гюрзы. Эти уж для заграницы.
Голос женщины был ясный, ласковый, но Бекайдар почти со страхом поглядел на нее. «Что? Тоже сумасшедшая?» — подумал он. — «Нет, как будто не похожа, но разве их различишь, Хасен-то, ясно, не в себе, а какая нормальная женщина выйдет за тронутого?» И вдруг сразу без всяких переходов — это часто у него бывало, ему стало стыдно. «Нет, это я сошел с ума, — подумал он в горькой и твердой уверенности. — Только я, и больше никто. А они просто хорошие, добрые люди: Дамели, ее отец, эта тетя Маша (он ее как-то сразу окрестил для себя тетей), а вот я верно какой-то не такой. У всех ищу недостатки. Вот поэтому и Дамели...»
И тут тетя Маша вдруг заговорила с ним.
— Что? Удивляешься, дорогой? — спросила она, сразу переходя на ты, и Бекайдар с благодарностью посмотрел на нее. — Целый ноев ковчег, правда? Это все заготовлено для московского зооцентра. Я каждый год приезжаю сюда месяца на два. И никто не знает, где я. Пропала Мария Ивановна Бойкова — и все, в песках утонула. А я тут из кандидата наук становлюсь просто Машей или еще тетей Машей, так называет меня Дамели. Ведь она мне, как дочка. Ты никогда от нее, наверно, и не слышал обо мне? Ну, правильно! Это секрет, и знали его до сих пор только трое, не считая соседей, ну им ни до чего дела нет, а теперь ты вот четвертый, кто знает, правда, Хасен?
Хасен стоял рядом. Он молчал и смотрел на Машу, и необычайную теплоту излучали его светлые тихие глаза. «А ведь он чем-то похож на Дамели, — вдруг остро подумал Бекайдар, — и в молодости он, наверно, был хорош. Да он и сейчас, впрочем, хорош».
— Он храбрый у меня, — вдруг сказала женщина и каким-то неуловимо быстрым движением чуть погладила старика по плечу. — Всех этих гадов он просто руками берет, как червяков. Я его за эту храбрость люблю.
«Дочь за доброту, любовница за храбрость, — подумал Бекайдар, — а я за что не люблю его? За то, что он расстроил мою свадьбу? Господи, какая же чепуха? Надо немедленно объясниться! Не может быть, чтоб он не понял меня!»
