Ильяс Есенберлин - Схватка
— Э, брат, да у тебя целый гамбургский ЦОО[7], — сказал Жариков, подходя. — Что, неужели сам все и вырезал? Чем?
— Да вот этим самым ножом, — ответил Даурен, и вынул из кармана большой садовый нож с ручкой из оленьего рога. — Вот, когда зимой выпадала свободная минута, а читать было нечего, я сидел перед печкой и резал. Ты говоришь зверинец — да у меня было их много больше, только часть раздарил, а часть растерялась. А ты что, разве был в Гамбурском ЦОО?
— Да, пришлось однажды, — ответил Жариков, усаживаясь. — Ездил я раз в американскую зону для переговоров с комендантом, а он человек вежливый, обходительный, ну захотел просветить русского медведя — вот и поехали мы с ним в этот ЦОО. Только не понравилось мне! Зверей было мало: часть сдохла, а часть, очевидно, сами сторожа слопали. — Он засмеялся. — Ладно! Надо мне с тобой поговорить. За жизнь, так сказать, поговорить.
— Ну что ж, и поговорим, — собирая со стола своих зверей, ответил Даурен, — вот, кажется, и люди кстати подходят.
И действительно, в палатку вошли еще двое — высокий блондин с румяным, полным лицом и небольшой бородкой, Васильев, и маленький черный грузин, подвижной, с орлиным носом и жесткими курчавыми волосами — Сандро Гогошвили. Оба они были начальниками отдельных отрядов.
— Дамели, дорогая, — сказал Даурен, поздоровавшись с гостями, — ты бы взяла Мереке да вышла бы прогулялась, а ты, Бекайдар, посиди. Будем говорить — это и тебя касается.
Внезапно в комнате зажегся свет, это заработал движок экспедиции.
— Да будет свет! — привычно изрек Афанасий Семенович и вынул трубку. — Я закурю у тебя, Дауке, можно?..
— Тебе, да еще из моей трубки, дорогой, всегда можно, — улыбнулся старый геолог, — это трубка не простая. В ней, наверно, не один пуд махорки побывал. Вот, кажется, и еще гостя бог посылает. Входите, входите!
Вошел счетовод экспедиции Никанор Григорьевич: энергичный, сухой старик с насквозь прокуренными усами. С его лица никогда не сходила иронически-снисходительная усмешка. Разговаривая, он всегда язвительно улыбался и щурился, хотя проще и сердечнее его наверное не было человека в экспедиции.
— Ну здравствуйте, здравствуйте, друзья, — сказал он, — что, дымите? Отлично! И я закурю! На огонек зашел. Смотрю, горит окно, на занавеске тень Афанасия Семеновича, а мне как раз его и надо. Да и тебе, Даурен Ержанович, надо бы два словца сказать.
— Вот так славно! — засмеялся Жариков. — К нему ты шел, а меня приплел так, для красного словца, чтоб обидно не было. Ну, так в чем дело, говори?
И пока старик выкладывал свои надобности, Афанасий Семенович смотрел на старого геолога и думал:
«Ведь вот всего два месяца, как этот старик появился среди нас, а ведь уже без него дня прожить невозможно. Конечно, все началось с того случая на охоте, но именно только началось, а какой он человек — простой, умный, благожелательный — люди узнали после и вот идут они к нему, идут. Кто с нуждой, кто за советом, кто просто так посидеть, чайку попить. А уходят от него все удовлетворенные, у него великое искусство разговаривать — говорит он просто, ясно, ничего не навязывая и никогда не подчеркивая своего я. А вот Нурке не такой. У него все не просто, он не говорит, а изрекает, не советует, а приказывает, и его все боятся. Уважают, конечно, но боятся. И даже родной сын чувствует себя с ним неловко. Я несколько раз замечал это».
— Ну что у вас, товарищи, с рудой? — обратился он к начальникам отрядов. — Есть она?
— Плохо, Афанасий Семенович, — ответил Гогошвили, — идет, идет руда с севера на юг и вдруг исчезает. Вот уж подлинно сквозь землю проваливается. Шестнадцать шурфов заложили — и ничего!
— А в северном направлении медь есть? — спросил Васильев. — Нет, тут что-то не так. Не может она, дойдя как раз до этой отметки, вдруг испариться. Что-то мы тут недопонимаем.
— Так что же вы предлагаете? — спросил Даурен.
— По-моему, далее отметки идти не следует, — сказал Гогошвили.
Жариков взял со стола геологическую карту и стал ее рассматривать.
— Это пометки Нурке Ажимовича, — сказал он. — И карта эта сводная. Смотрите: руда повсюду исчезает вот около этой линии! То есть, очевидно, здесь рудная зона выклинивается вот куда. Так по крайней мере думает Нурке. Он считает, что продолжать работу южнее этой отметки бесцельно, это только трата денег и труда.
Ержанов наклонился над картой.
— Денег мы и так истратили порядком, но порядком их еще и осталось. По плану мы должны были заложить тут еще пятьсот кубометров шурфов, но Нурке Ажимович склоняется к тому, чтоб перевести все работы на восточную часть Саята. Он, кажется, и вам говорил что-то подобное.
— Говорить он говорил, — ответил Жариков. — Но тогда было рано что-то говорить, работы-то только что начинались.
— Я вот что предлагаю, — сказал вдруг Даурен: — рыть не шурфы, а мелкие или глубокие скважины. Они и покажут, есть ли здесь медь или нет ее.
— Такие работы у нас в проекте не предусмотрены, — сказал Жариков.
— Но средства-то все равно остаются неосвоенными, — сказал Даурен. — Давайте их нам, Афанасий Семенович, и мы вам принесем медь.
— Да на тарелочке с голубой каемочкой, — улыбнулся Жариков. — Так, кажется, говорил Остап Бендер. — Ладно, запрошу Алма-Ату. Что уж там скажут. Ну, а теперь, товарищи, давайте пройдемся. В такой вечер грешно сидеть в комнате. Пошли, пошли на улицу, а то тут так накурено...
Ответ из Алма-Аты пришел дня через три. Даурену Ержанову были разрешены дополнительные поиски на юге Саята в районе озера Балташы и прокладка новых скважин глубинного типа.
Старый геолог поспешно выехал на новое место работы.
8
Встречать Нурке выехал Еламан. Уже на аэродроме, неся вещи начальника к машине, он понял, что Ажимов чем-то расстроен. Идет, опустив голову, и думает о чем-то своем. Машина мчалась по степи, мимо сероватых сопок.
Тишина, безлюдье, желтая выгоревшая трава. Еламан ведет машину молча, не сбавляя хода. И только раз он резко затормозил. Они проезжали мимо одной из скважин, пробуренных в осуществление плана Даурена.
— Вот тебе и первый подарочек, — сказал Еламан. — Гениальная идея твоего учителя. Как только ты уехал, мы все твои мелкие скважины, шурфы, канавы, забросили, и теперь только по Даурену и работают. Вот сейчас еще встретятся. Полюбуйся.
Но Нурке на скважины не стал смотреть. Он только еще ниже опустил голову.
«Он, конечно, все уже слышал и знает, — подумал Еламан, — рассказали в Алма-Ате. Тоже дурак хороший! Пустил козла в огород! Нашел себе заместителя! Заместитель тебя и меня слопает: найдет медь — и конец тебе! Ты два года искал — не нашел, а он пришел, поглядел и сразу понял, как и что! Вот и все».
И другая мысль вдруг пришла в голову.
«А вдруг они помирятся?! Вот тот случай на охоте их и помирит. Ведь как-никак Даурен спас ему жизнь. Ну, тогда уж мне конец! Объединятся и слопают. А где я найду еще такое место, как Саят, — тихое, укромное, прибыльное. А он что все молчит и сидит как истукан? Как будто и не слышит меня!»
— Ау, или вы язык проглотили! — крикнул Еламан.
Нурке вздрогнул и посмотрел на Еламана так, как будто только что проснулся. Он был далеко отсюда. Очень, очень далеко был он сейчас: в 1930 году на стройке Турксиба. Именно тогда он, большеротый, большеголовый мальчишка в дырявой куртке, залатанных брюках и сыромятных сапогах появился на полотне железной дороги. У него в ту пору не было ни отца, ни матери, ни родственников — ничего, кроме страстного желания учиться. Он гонял тачки, копал землю и уставал так, что к вечеру, придя в барак, падал от усталости на нары и сразу же засыпал. А утром снова поднимался по первому удару рельсы и шел на полотно. Он работал полторы смены — считался ударником, и была у него одна мечта: стать десятником. Вероятно, так бы и случилось, если бы не одно обстоятельство, вернее, одна встреча. Пронесся слух, что недалеко отсюда, в степи, появился прораб и он набирает рабочих. Зачем он это делает, слухи ходили разные (будут искать золото, бурить на нефть, закладывать угольные копи). В общем, ясно было одно — там можно хорошо заработать. Что ж, попытка не пытка! И под воскресенье Нурке отправился в степь. Он до сих пор помнит, как впервые увидел этого прораба. Перед ним стоял широкогрудый плотный человек, с волнистыми волосами и внимательным, добрым взглядом. На нем была студенческая куртка. Он только что окончил московский геологоразведочный институт и получил назначение. Звали его Даурен Ержанов. В тот же день Нурке стал членом его геологического отряда, еще через неделю переселился в палатку прораба. Проработали лето. Копали, бурили, закладывали шурфы, — работали весело и споро. За это время Нурке научился довольно бойко читать по-русски, и после окончания работ молодой инженер увез его в город и там устроил на рабфак. Парень оказался не только способным, но и на редкость усидчивым. Рабфак окончил не за четыре года, а за три, затем последовал геологоразведочный институт (Нурке кончил его в 1938 году), а за институтом — практика и три года совместной работы. И вот обоих — уже довольно известного ученого (к тому времени у Ержанова появился ряд работ) и вчерашнего студента — одолевает одна и та же страсть: вывести на свет те несметные богатства, что таятся в степных недрах. Оба геолога верили, что сопки не пусты: они хранят залежи свинца, цинка, меди, вольфрама, серебра. Все это в десятках миллионов тонн. Даурен Ержанов даже знал, где приблизительно следует искать эти клады. «Жаркынские хребты, — говорил он, — вот что надо разведывать. Может быть, ни одно месторождение Союза не заключает в себе таких богатств, как это. И не буду я жив, если не доберусь до него».
