Ильяс Есенберлин - Схватка
Он остановился вспоминая.
Да, да, вот когда шурфы и неглубокие скважины канатно-ударного бурения ничего не дали, тогда он и предложил бурение глубинное: не на сто, а на двести и триста метров.
Он еще раз рассеянно посмотрел вокруг, вдруг встрепенулся! Правда, рельеф местности ничего не означает для нахождения полезных ископаемых, но то, что Даурен вокруг себя увидел, заставило его удивиться: он словно стоял на западном берегу Тихого океана, как тогда неожиданно пришло решение:
А что если попробовать искать медь и на Саяте такими же глубокими скважинами? Ну, прорубить, скажем, триста-четыреста метров?! Ведь таких скважин здесь не закладывали! Те, что были, служили иным целям и для расшифровки самого Саята практически ничего не дали. Меди не нашли. Да иначе и быть не могло. Поиски велись поверхностно. Тектоническая структура участка глубже ста метров учтена не была. А ведь совсем не исключено, что разгадка Второго Саята именно в этом. Медь искали не так, как нужно, и не там.
У Афанасия Семеновича еще остаются неосвоенные средства. Пусть он передаст их на эти новые поиски. Даурен кивнул головой, как будто после долгих споров и колебаний ему наконец удалось убедить какого-то незримого оппонента в своей правоте, и крикнул:«Мейреке, Мейреке!».
И сейчас же из-за холма показалась рыжая головенка. Мейреке ползал на четвереньках и собирал камешки.
— Ну как, Мейреке, найдем мы здесь медь — то есть не здесь, а вот там, поближе к озеру? — спросил Даурен.
Мейрам подумал и солидно ответил:
— Да вроде должны бы.
Он старался во всем походить на взрослого и говорил, как взрослый.
— Почему же ты так думаешь?
Мейреке опять подумал.
— Да вроде раньше здесь река текла. А в реке все есть: и медь, и серебро, и золото. Вы сами говорили, сколько его растворено в воде.
Даурен засмеялся.
— Э, брат, нет, того золота нам не достать. Как говорят русские: овчинка выделки не стоит. А с Саятом так: где есть медь, там золоту делать нечего. Это запомни: здесь медь и золото вместе не встречаются.
Нет, тут нужно исходить из других закономерностей: земная кора развивалась по своим особым законам, но везде эти законы одинаковы. А законам соответствуют признаки. На этом основании и существует наука, специально занимающаяся рудными месторождениями, изучающая закономерности их распределения, и называется она металлогения. Ей я занимаюсь. Вот, судя по ней, медь здесь есть, а вот где она и почему ее мы не находим — вопрос другой. На него я и стараюсь ответить.
...В поселок они вернулись с заходом солнца, и первый, кого увидели, был Бекайдар. Он сидел на камне около входа в палатку и читал какую-то толстую книгу, другая книга лежала рядом на земле. Даурен знал — Бекайдар читает «Очарованную душу» в подлиннике. Так он изучает французский язык. Непонятные слова отыскивает в словаре и записывает в особую тетрадочку. Сейчас словарь лежит на земле, а тетрадочки и вовсе нет. Значит, в нее почти уже нечего записывать. Молодец Бекайдар. Даурен сразу же полюбил этого не особенно разговорчивого, серьезного, вдумчивого парня. В первый же день, когда его привезла Дамели, — значит, что-то около двух недель назад — Бекайдар рассказал ему одну историю и этим сразу же купил старого геолога. Вот что сказал Бекайдар:
— Медь здесь, конечно, есть. И вот почему я так думаю:
Со мной в горном институте учился один парень, Сережа Верзилин. Мы с ним даже слегка дружили. Ну, во всяком случае, пару раз были на вечеринках вместе. Потом он уехал в Ленинград, поступил в ЛГУ. Я слышал, он стал историком. Передавал пару раз мне привет. И вот как-то я стою на дороге голосую — смотрю, вилик останавливается. «Вам куда?» — «В Саяты-первые». — «Садитесь». Влез я, смотрю на шофера, а это сам Сережа. Ну обнялись, конечно. «Ты сюда как?» — «А ты как?» — «Ну, я как — понятно — я же геолог». — «А я археолог и пишу работу об энолите в Казахстане». —«А с чем этот энолит кушают? Палеолит знаю, неолит знаю, мезолит знаю. Век нетесаного камня, век тесаного камня, век мелких тесаных изделий, а вот про этот твой энолит — первый раз слышу». — «А зря, у вас в Казахстане его много! Это иначе то, что раньше называлось «медный век». В Академии наук Казахстана собрана замечательная энолитическая коллекция, и половина вещей из ваших мест. Вот добыл у них археологическую карту, еду все увидеть на месте». — «Да не может быть, Сережка, — ты ошибся, говорю, — какой там медный век? Мы там уж третий год копаемся, все эту окаянную медь ищем и не находим, а ведь мы геологи». А Сережка смеется: «Ну, значит, такие уж, говорит, вы геологи. Древний человек нашел ее одной мотыгой, а вы со всеми вашими приборами ничего не можете. Вот посмотри». И, верно, вынимает из планшета и подает мне кипу фотографий. Посмотрел я: тут и бусы, и какие-то фигуры животных, и кольца, и еще много чего. И везде надписи: «Медь, медь, медь». Из находок такого-то — у меня фамилия записана, сейчас не помню — 1912 год. Большой Саят. «Какого же черта, говорю, мы-то ничего не находим». — «Не знаю, — говорит, — не так, наверно, ищете», — и больше я его не видел. Только когда был в Алма-Ате, по телефону с ним переговорили. «Ну что, спрашиваю, нашел еще что-нибудь стоящее». — «Да нет, стоящего, говорит, не нашел — тут основательные раскопки нужны, а вот на следы старой медеплавильной печи, пожалуй, наткнулся, привез образцы шлаков. Сейчас она у нас, в музее Академии. Заходи, посмотришь». Собирался я зайти, да что-то помешало. Так что медь здесь есть, Дауке. Это тверже твердого.
Поистине Бекайдар, сам того не зная, нашел самый верный и короткий путь к сердцу старого геолога. Ни один рассказ в мире не мог так заинтересовать Даурена, как этот. Он попросил повторить его еще раз и тщательно занес в записную книжку.
К сожалению, мест, где Сергей Верзилин обнаружил древние шлаки, Бекайдар не знал. Но это было уже и не столь важно. В Академии наук, конечно, можно было найти все эти сведения.
— Ну, сынок, спасибо! — сказал растроганный Даурен. — Вы сами не знаете, какую услугу мне оказали.
И к вечеру они уже перешли на «ты». Только, конечно, Даурен перешел на «ты». Бекайдар продолжал называть его на «вы», но отношения у них уже начали складываться в совершенно определенном направлении. «Вот этот красивый, черноволосый, высокий и молчаливый юноша — так решил Даурен — и есть муж моей дочери. Будущий или настоящий — это не важно. Важно, что они близкие друг другу люди, и с этим я, Даурен, обязан считаться. Обязан, если хочу, чтоб они были счастливы, чтоб мы все были счастливы: она, он, я».
...Бекайдар читал. Даурен подошел и тронул его за плечо.
— Ну, друг дорогой, — сказал он, — и терпелив же ты, я бы давно бросил этот роман — длинен, многословен, вял. Выдуман с начала до конца. Нет, не для меня все это.
Бекайдар радостно засмеялся.
— Да, такому как вы, — я сказал об этом Дамели, — Роллан вообще не может прийтись по вкусу. Вы слишком деятельны и энергичны. А вот моему отцу этот роман нравится.
Даурен подошел, полистал книгу, положил ее обратно.
— А он читал ее?
— Читал!
— Читал. — Даурен снова взял книгу, — ну вот, слушай только: «Зло, причиненное живому, исправимо». Что оно действительно исправимо, а?
Бекайдар посмотрел на Даурена и опустил глаза.
— Не знаю, — сказал он. — Опять посмотрел на него, подумал и вдруг решил принять бой. — Тут ведь все зависит от сознания человека. Если человек сделал кому-то пакость и чувствует себя превосходно... Ну, конечно, этот человек ничего не стоит. Ну, а если он мучается...
— Тогда что? — спросил Даурен. — Улитка свершила какую-то гадость и мучается от этого в своей раковине. Кого это касается?
— А что же нужно? — спросил Бекайдар. — Публичное покаяние, свеча в руках, растерзанная рубаха? — Вообще, что нужно, чтоб такому человеку поверили?
— Не знаю, — сказал Даурен и бросил книжку. — Что такому человеку нужно, я не знаю.
— Ах, значит, вы...
— Значит, я никогда не был в шкуре такого человека, — резко сказал Даурен. — Во многом был грешен, а в этом нет. И ты меня об этом и не спрашивай... Тут я не советчик.
Бекайдар хотел что-то сказать, но подошла Дамели (она приехала вместе с Бекайдаром), и разговор прекратился.
А вечером заявился Жариков. Он распахнул полы палатки и остановился. Необычайная картина представилась ему. За столом сидели трое: Дамели, Бекайдар и Даурен. Весь стол был заставлен крошечными деревянными фигурками животных: здесь были лось, глухарь, лисица, лебедь с расправленными крыльями, кабан, медведь, рысь.
Даурен показывал Дамели рысь и говорил:
— Я назвал ее Багира. Помнишь, пантеру в «Маугли»? Мне принесли ее еще котеночком. Я ее выкормил с пальца. Она так привязалась ко мне, что всюду со мной ходила. Да вот недосмотрел — уехал, а ее убил лесник.
— Э, брат, да у тебя целый гамбургский ЦОО[7], — сказал Жариков, подходя. — Что, неужели сам все и вырезал? Чем?
