Леонид Воробьев - Недометанный стог (рассказы и повести)
И снова рубил, таскал, складывал. Хорошая получилась клетка. Собрав в одну кучу мусор, он с наслаждением распрямился, потянулся и решил, что пора двигаться к дому, потому что солнце уже ушло за деревья.
Теперь ему пришло в голову пройти прямиком, через лес, чтобы сократить обратный путь. За лесом — он знал — было поле, называвшееся издавна Гороховым, а там прямой путь к молотильному току и к поселку.
Зайцев вступил в лес по дороге, по которой шла заросшая, заплывшая тележная колея. Опушка встретила его маленькими, словно игрушечными, елочками, а дальше пошел настоящий лес. И здесь было еще тише, чем у Пузыря, хотя, казалось, тише и быть не может. Шаги Зайцева по подмерзшей дороге гулко отдавались в чаще. Возникало своеобразное эхо — где-то сбоку и немного сзади.
Становилось сумрачнее. Деревья были голы и словно костлявы. Кое-где на ветвях сохранились только самые упрямые одиночные листики. Попадались покрытые белым непрозрачным льдом лужицы. Лес был сейчас мрачен, тих, и даже запахов никаких не было. Иногда вроде чем-то горьким наносило из овражков.
Дорога постепенно превратилась в тропу. Зайцев увидел куст калины, на котором висело порядочно налитых рубиновой краснотой ягод, но рвать было некогда. Он прикинул, что если пойдет в сторону предположительного заката от этого куста, то быстро выберется на опушку. Пошел напрямик, миновал два овражка и вдруг попал в такую чащу, какой вроде здесь никогда не бывало. Дальше вышел на замшелую полянку. Елки стояли вокруг нее. Посреди полянки виднелся мерзлый, но по-обычному красивый мухомор. Отсюда не виднелось ни тропы, ни следа, и Зайцев понял, что заблудился.
— Еще того не хватало! — сердито сказал он вслух.
И тут он вспомнил, что у него нет спичек, потому что он не курит и спичек с собой не носит, что солнце вот-вот должно зайти и станет совсем темно, что светает в это время поздно и что находится он в местах своего детства, где леса идут на север чуть не до моря, где блудили и опытные охотники. И ему стало жутковато.
Словно кто-то приподнял решеточку, закрывавшую какую-то давно запертую кладовку его памяти, и он вспомнил свои детские впечатления от этого леса. Вспомнил, как они ходили сюда ватагами, но никогда по одному, как боялись встречи со зверями, которых здесь, по разговорам, было множество, как покрикивали и аукались в лесу, чтобы не так было одиноко и страшно.
Стоять на одном месте тоже не имело смысла, и Зайцев пошел куда глаза глядят, наугад, впрочем слабо надеясь, что выбредет на какую-нибудь дорогу.
Все было по-прежнему в лесу, но отчего-то он стал зловещим. Зайцев никак не хотел себе признаться в том, что трусит, тем более что основание для трусости было стыдным для взрослого человека. Но все дело в том, что теперь Зайцев никак не мог выбросить из головы то главное, что вспомнилось. А главное заключалось в том, что только теперь Зайцев вспомнил, что лес назывался «Зинин». Зинин лес. И не только вспомнил название, которое он вообще-то и не забывал, а зловещий смысл его. И все давние разговоры вокруг этого названия.
В этом лесу когда-то повесилась красивая молодая женщина Зина Кострова. Вскрытие обнаружило у нее пятимесячного ребенка. А муж уже два года был на фронте. И война шла к концу.
На похороны приехал муж. Пробыл он всего пять дней, после поминок ходил по поселку выпивши, в распахнутом офицерском кителе, скрипел зубами, размахивал револьвером и богом умолял старожилов назвать имя виновника, «чтобы посчитаться с гадом». Ничего ему не сказали, и он, сидя на крыльце Зининого дома, снова пил, прямо тут, на ступеньках, и рыдал, выкрикивая, что он все бы ей простил, словечком не обидел, только бы жила.
Стал лес у Пузыря Зининым лесом. И сразу же родились легенды: время для них было подходящее — война, слухи, общее горе. Кто-то увидел Зину в лесу, у тех двух березок, где она рассталась с жизнью. И, разумеется, в белом платье до самой земли. Потом начали видеть ее и в других местах. Дурную славу приобрел тихий лес.
А когда пропал в том лесу колхозный бригадир, любивший заигрывать с солдатками, а затем нашелся мертвым в чаще, слухи и легенды наполнились конкретным содержанием: лучше в Зинин лес не ходить неверным мужьям и женам, Зина только и поджидает их прихода.
Вспоминая все это, чему он сам был свидетелем в мальчишеские годы, Зайцев вдруг сообразил, что он ступает между деревьями почему-то тихо, стараясь не хрустнуть ни одной веточкой, словно боясь кого-то спугнуть. И в голове у него вертится мысль, что в своей личной жизни он был совсем не святой.
Тут же он выругал себя, укорив при этом, что помимо основной работы он ведь еще как-никак участвует и в атеистическом лектории. Зашагал преувеличенно шумно, широко. Вышел к небольшой ложбине, где вроде было посветлей. Взглянул на ту сторону, в лесную чащобу, и все в нем вздрогнуло и напряглось. За стенкой деревьев, в сумрачной их густоте, стояла… Зина в белом, правда, не очень длинном платье.
Зайцев сделал шаг назад, как бы помимо своей воли, отвел взгляд влево и увидел выросшую из-под земли, стоявшую почти рядом с ним… ведьму.
Была она стара и сгорблена, одета в синюю фуфайку и длинную юбку. Нос был крючком, как и положено, лицо морщинистое, а глаза смотрели молодо и весело, и улыбался беззубый рот.
— Что, Алексеевич, припозднился? — проговорила она.
Зайцев лихорадочно соображал, что бежать не стоит, вспоминая слышанное в детстве, что от нечистой силы все равно не убежишь. То, что ведьма назвала его по отчеству, ничуть не удивило: на то она и ведьма, чтобы все знать. А она продолжала:
— Не признал, поди? А ведь я Аннушка Лебедева. Или не помнишь? Да где меня теперь узнать, старая стала… Пошла вот сегодня калины пособирать да мерзлых обабков. Сухо в лесу-то. Хорошо. А ты куда ходил?
— Дрова рубить, — чужим, хриплым голосом пробормотал Зайцев, разглядывая собеседницу и видя, что она действительно очень постаревшая давняя знакомая их семьи, которая жила в соседней с поселком деревушке.
— Поруби, поруби, помоги тете, — нараспев сказала Аннушка. — Так домой? — более деловито осведомилась она.
— Домой, — бодро ответил Зайцев, постепенно приходя в себя. — Домой, — уже увереннее повторил он и решился снова поглядеть на Зину.
То, что он разглядел теперь, чуть не вызвало у него взрыв смеха, до некоторой степени истерического. Он еле сдержался, понимая, как нелепо будет выглядеть, если сейчас ни с того ни с сего расхохочется.
Среди елок и голых осин стояла на том склоне ложбины — ива. Обыкновенная ива, которая в эти осенние дни вся покрывается белым пухом.
— Так прямо и ступай, — говорила тем временем Аннушка, — тут, рядом, Гороховое. Да что тебе объяснять, сам тутошний, наверное, тыщу раз здесь все избродил. Ступай, а я за тобой помаленьку. Мне ведь не успеть рядом-то, одышка у меня теперь.
— Спасибо, — сказал Зайцев и ринулся чуть не бегом на ту сторону лощины, вламываясь в чащу, как медведь. Только пройдя несколько десятков шагов, он вспомнил, что не расспросил Аннушку о житье-бытье, не поговорил с ней, вел себя как последний дурак. «Ну ничего, — решил он, — специально зайду и поговорю, ликвидирую эту неприятность».
Он шел еще минут пять, деревья сдвинулись плотнее, но стали меньше и тоньше. И вдруг он вышел — даже вроде бы выскочил на опушку.
— Вот и все! — почему-то сказал он и вытер со лба пот.
Он взглянул на часы. Выходило, что бродил он по лесу около двух часов. «А показалось — сутки», — облегченно вздыхая, подумал он.
Прямо перед ним лежало поле, вспаханное под зябь. Черное, а местами пепельное, оно уходило к горизонту, поднимаясь в середине горбом. По всему горизонту виднелся дальний большой лес, а из-за него пока еще выставлялась краюшка огромного красного закатного солнца.
Направо расположилась деревенька, налево — крытый молотильный ток и желтые скирды соломы, а дальше выглядывали из сосняка дома поселка. Сзади был Зинин лес.
Тут Зайцев быстро сориентировался, и неожиданно его осенило, что Зинин-то лес, в сущности, маленький, со всех сторон окружен дорогами, полями, деревнями. Куда-нибудь он все равно бы вышел.
Теперь Зайцев сообразил, что в лесу смутили его совсем детские воспоминания. После того, как ему исполнилось лет так десять, и до самой юности он уже ходил с ребятами в большие леса, в которых действительно нужно было быть внимательным и осторожным. А в этот лес они и не заглядывали. Но вот ухранилось же где-то на глубине души боязливо-почтительное отношение к этому лесу. И всплыло нечаянно сегодня.
— Ни черта-то мы не христиане, — пробормотал он. — Как были язычниками, так и живет это в нас. Не вытравишь…
Он подумал, что вот ведь в районе сейчас нет ни одной церкви. И раньше у них был не шибко религиозен народ, а теперь от всего этого совсем отстал. Но вот бабки есть, которые совсем реальную травку от болезни дадут, однако обязательно пошепчут, поприговаривают что-то. И примет всяких, связанных с нечистой силой, полно, и через левое плечо плюют, и бабу с пустыми ведрами обходят, и черных кошек не любят.
