Леонид Воробьев - Недометанный стог (рассказы и повести)
Он вышел на берег, вырезал ножом мутовочку из ольхового сучка, привязал ее к шпагату, что всегда носил с собой, и стал забрасывать. Пару раз промазал, на третий раз мутовка легла за уткой, и, подтягивая шпагат, Святослав зацепил утку сучочком, потащил ее к берегу.
Утка покорно поплыла, возле берега взломала невидимый ледок, не толще писчей бумаги, и очутилась в руках у Святослава.
Он смотрел на ее безвольно вытянутую шею, закрытые глаза и думал, что вот ей уже не побывать здесь весной, не увидеть зари над разливом, не услышать гула весенних голосов, не осязать солнечного тепла, свежего ветра, прохладной воды, не почувствовать запахов земли, поля и леса. И не будет она с селезнем совершать брачный полет… Он так живо представил себе весну, что ему стало даже зябко.
— Д-да, один раз живем, — пробормотал он, привязывая утку к поясу.
Теперь он направлялся и вышел к реке. По воде плыло несколько случайных бревен, а так вверх и вниз, все далеко было чисто. На той стороне, где кончались луга и начинался подъем, по склону ровными рядами стлался лен. По дороге бесшумно пробежала «Волга»: мотора здесь не было слышно. Откуда-то тянуло горьковатым дымком: наверное, варили пиво.
Смотря на дали и внимая тишине, видя листья разных цветов и рисунка, проплывавшие рядом с берегом, Святослав, в который раз за сегодняшний день, вспомнил Ирину, ссору с ней и вдруг пожалел, что жена не видит всего этого.
— Сдались ей эти Михеевы, — проворчал он, но тут же подумал: «А виновата ли она целиком, что тянет ее туда, а не сюда?»
Он вспомнил, что ощущение общности с этими лугами и перелесками, понимание их, невозможность существовать без них пришли к нему не сразу, а постепенно. Охотился он с малых лет, вырос большим и крепким, а когда женился на красавице Ирине, решил приучить ее к охоте и рыбалке.
И верно, они бывали вместе несколько раз даже на дальних озерах. Рыбачили, варили уху, строили шалаши. И было чудесно. Но потом пошли дети: первый, второй… И материально бывало всяко, не до походов. Оба работали, но Ирине, как матери, доставалось, конечно, больше. Вышло так, что отдыхать они могли лишь у знакомых, в кино, на коротких прогулках, то есть там, откуда быстро возвращались домой, к детям. На охоте, на рыбалке бывал один Святослав.
Сейчас дети выросли, в доме был полный достаток. А вот не тянуло теперь с ним Ирину в лес, на луга. Не тянуло, как прежде, ночевать у костра и снимать туманным утром с переметов сонных, задумчивых окуней.
— Потеряли чего-то, — сказал Святослав, глядя на проплывавшую мимо ветку рябины, всю в ягодах: кто-то пощипал и бросил.
Еще он подумал, что большое место в их жизни стали занимать мелочи, слишком стали они с женой придавать им значение. Бывало, ребята болеют, в доме нехватки, а друг друга не обидят ни словом. А теперь каждый пустяк вызывает столкновение. Сегодня поссорились: идти или нет ему на охоту? На днях поругались из-за кофты: понравилась ей кофта в магазинчике на автобазе, но у нее хватало, как он считал, кофт, а ему хотелось сберечь деньги на лодочный мотор.
— Стареем, пожалуй, — с невеселой усмешкой проговорил он и полез под обрыв.
Он разделся до пояса и стал обтираться водой из Ломенги. Тело приятно пощипывало, захватывало дыхание. Потом он растерся ладонями, присел несколько раз с поворотами туловища, оделся и вытащил ветку рябины, прибившуюся к берегу.
Затем он пошел по дороге вдоль реки. Усталости у него как не бывало. Он шагал и обкусывал прямо с ветки горьковатые ягоды.
— Мелочи, мелочишки, пустяки, пустячонки, — разговаривал он сам с собой и то поглядывал по спокойным и чистым окрестностям, то бросал взгляд на болтавшуюся у пояса, давно остывшую утку, — а придет старая ведьма — и отзвенели закаты. А живем один раз. Тут тебе и охота, тут тебе и Михеевы…
Еще раз вздохнув полной грудью воздуха с дымком, который упорно наносило откуда-то, он решился, свернул к перекату, где Ломенгу переезжали на повозках, прохрустел галечником до воды, развернул свои сплавные сапоги по самый пах и побрел по воде.
Перекат он знал хорошо, только раз оступился ниже колена. Вышел на другой берег, пальнул в кулика, промазал, засмеялся и двинулся к автобазе.
Магазин был, конечно, закрыт, но Святослав знал, где живет продавщица, и пошел на дом.
Продавщица — одинокая симпатичная женщина, в доме у которой был исключительно идеальный порядок, смотрела на Святослава с восторгом, переводя взгляд с его лица на утку. Она делила всех мужчин на «приятных и неприятных», и Святослав, разумеется, относился к числу первых.
— Ну и Святослав Андреевич, — тянула она умильно, все поглядывая на утку, — ну, охотничек… Этот уж без добычи не придет, не то что наши мужички.
— На, — щедро сказал Святослав, отвязывая утку. — У меня дома наварено, нажарено, ни к чему она мне. Ты вот что, кофту продала, которую Ирина смотрела?
— Где ж продала, — еще ласковее запела продавщица, — дорога кофта-то. Но хороша, хороша-а. Или брать будете?
— Возьму, — сообщил Святослав. — Пойдем сейчас, не поленись в выходной сходить. А деньги я завтра принесу, не обману ведь.
— Где ж обманете, — захлопотала продавщица. — Кто же вас не знает? Сейчас, сейчас, пойдем. Вот чайник выключу. Ирине Васильевне, значит, подарочек хотите преподнести…
Спрятав сверток с кофтой за пазуху куртки, Святослав вышел на окраину поселка. Дорога здесь была песчаная и так разбита машинами, что ноги увязали по щиколотку. Взобравшись на горку, поросшую молоденькими сосенками, в полметра высотой, он оглянулся и увидел поселок автобазы, перелески за ним, ленту реки, озера, поля, овражки.
Вдруг капнуло несколько капель, подул легкий ветерок, и вынырнуло неожиданно солнце, идущее к закату. Сразу расцветилось все: показались желтые квадраты жнивья, бурые — лугов, черные — зяби. Запестрел лес, зазеленели озими. Река стала свинцово-серебряной. Все обрело краски, яркость, сочность, цветистость, почти молодость. Не похоже стало, что осень, что совсем скоро все замрет на долгий отдых.
Святослав стоял рядом со срубленной осиной, от корней которой пошел куст. Сейчас почти все листья были красны и полыхали на ветру.
В груди Святослава теснилось что-то такое, чего он не смог бы выразить словами, что часто приходило к нему именно здесь, на этом бугре, откуда виделось широко. Он как бы хотел обнять Ирину, показать ей все это, а также другим людям, всем, кого знал и даже кого не знал, и они, по его мнению, должны были стать от этого моложе, добрее и лучше.
Он стоял, а из-за куста вдруг выкатился серый ком. И пошел наискось по косогору, торопясь в перелесок. Святослав мгновенно вскинул ружье, опытно и хладнокровно уложил в одну линию и мушку, и заячьи уши. Дело решала какая-то доля секунды, но Святослав опустил двустволку.
— Живи, косой, — пробормотал он, наблюдая, как растянутыми, крупными прыжками уходит заяц. — Радуйся. Не сегодня, видно, тебе срок.
И осторожно, упруго придерживая большим пальцем, начал спускать курок со взвода. Спустил, пристроил ружье на плече, еще раз взглянул на трепетно полыхавший куст и споро зашагал к дому.
Недометанный стог
Вышли, как и вчера, и позавчера, как и неделю тому назад, с восходом. Надо было ухватывать хорошую погоду. Сегодня предстояло копны растрясти, поворочать раз, сносить их и дометать стог. Полстога — оденок, как тут называют, — было заметано вчера, и завершено, и прикрыто немного на случай дождя.
Но не зря вчера к вечеру солнце чисто село, и густая роса пала, и ласточки летали высоко — не было ночью дождя, а восход начинался ровный, чистый, безветренный и по всему виду своему сулил жаркий донельзя день.
Арсеня ехал верхом на мерине, взятом из сплавной конторы. Ехал без седла, и длинные его ноги свободно болтались. Мерина брали свозить копны, да и до покоса было не близко — восемь километров.
А жена его шла сзади все километры. Ехать она не могла — от тряски разламывалась голова. Арсеня мерина сдерживал, и она поспевала. А если где и прибавлял мерин шагу, она трусила мелкими шажками, временами хватаясь лошади за хвост, чтоб было полегче.
У нее летами всегда болела голова, а этим летом особенно. Медичка на лесопункте говорила, что это от сердца и что нельзя ей делать тяжелую работу. По зимам она и так тяжело не работала, занималась одним своим хозяйством. Но летом приходилось и огородничать, и сенокосить — все на жаре. А иначе никак не выходило — мужик тоже не каторжный. Вот и сейчас в отпуске он, а ломит с утра до вечера.
Звали ее красиво — Татьяна. В молодости ей очень подходило это. Да и сейчас еще не стара она была. Но с годами стали звать ее в глаза и за глаза, как и всех в этих местах, по мужу. Звали здесь женщин в возрасте изредка по отчеству, а чаще по мужу. Если он Семен, так и ты Семениха, если Петр — Петиха. А у нее был Арсеня. Вот и она стала Арсенихой.
