Владимир Жуков - Хроника парохода «Гюго»
«Я вчера была на Владимирском, — слышала Аля. — Там, Боб, по тебе скучают. Особенно Зиночка... Ты читал ее статью? Не устает доказывать, что литература должна проверяться жизнью». — «А что такое жизнь, она не пишет?» — «Это тебе Зиночка сама объяснит». — «Твои формулировки меня устраивают больше...»
Аля следила за тем, как Борис смотрит на свою собеседницу, и, пугаясь, находила в его взгляде не только интерес, но и нечто большее. Она была уверена, что Борис смотрел на эту женщину с нежностью, потому что именно такого взгляда ждала всегда сама и не дождалась.
Стало ужасно обидно, что так спешила сюда, в эту комнату, набитую книгами, волновалась, оттаивала сердцем. А тут, оказывается, своя жизнь, к которой Аля никогда не имела отношения и не будет иметь. Она где-то в стороне и нужна лишь изредка, по прихоти, и не очень ясно зачем.
Аля понимала, что надо уйти, прошагать гладкое пространство паркета до двери, но что-то держало ее, не давало сделать первый шаг. Она ловила каждое слово Бориса, каждый новый взгляд, брошенный им на женщину, с которой он разговаривал, на шумливых его друзей, и мысленно заносила увиденное в некое свидетельство своего поражения.
И стало совсем тяжело. Она понимает, что сейчас расплачется, убежит, не попрощавшись. Но все уже собираются, уходят. И голос той, в сером костюме, насмешливый и немного капризный: «Значит, решено! В отпуск едем вместе. Только если опять начнешь пропадать со своей яхтой, я тебя ждать не стану...»
«Пропадать со своей яхтой». Эти, что ли, слова навели на мысль, придали сил? С крыш капало, чавкала вода под ногами, и Аля шла, думая решительно: «Я докажу, докажу, что я ему нужней. Знаю, что ему интереснее, и буду нужной. Уже была и буду впредь. Я знаю, как поступить...»
Что за чудо эта «Омега»! Острые мачты, точно Нептунов трезубец, кажется, выросли из самого моря, из его зеленоватой пучины, осторожно проткнув осадистый, выкрашенный в черное с золотом корпус. Тугие снасти упрямо линуют небо. Даже ветер, у которого хватает мочи нести бригантину по волнам, когда она кутается в серые одежды парусов, — даже силач ветер не может справиться с певучей натянутостью штагов, фалов, лееров...
— Эй, Алферова! Замечталась?
Голос рулевого выводит Алю из оцепенения, отвлекает от монотонных движений весла в ее загрубелых, покрытых ссадинами руках.
— Раз! И — раз! И-и — раз!
Рулевой безжалостен. Звонкое «И-и — раз!» — словно кнут по усталой лошади. Шлюпка убыстряет ход, шесть весел косо, бритвами, режут воду. Аля мысленно повторяет за рулевым: «И — раз, и — раз!» Так легче вести весло вперед, а потом что есть силы падать назад вместе с ним. «И — раз...»
Когда же кончится эта пытка? Пятый день на море ни морщинки. Штиль, мертвый штиль. «Омега» дремлет на якоре, а две белые шлюпки бродят вокруг, точно ищут пропавший ветер.
— Еще разок отработаем подход к борту. А ну, навались!
Боже, вот печет солнце! Вперед — назад, вперед — назад. Истинные галерники, только что цепями не прикованы. Вперед — назад, вперед — назад...
Впрочем, если держат на судне, тоже не легче. Практиканты, осоловевшие от жары, жмутся в тень, дремлют, видя путаные, нездоровые сны. Ошалело вскакивают под зычную команду в мегафон: «Повахтенно! К левым вантам. Через марсы вниз на палубу. Бегом!» Еще хорошо, если через марсы, а то и повыше — через салинги. Теперь, правда, ничего, не страшно на тридцатиметровой высоте. А поначалу, когда впервые карабкались, екало внутри, казалось, уже не спуститься вниз на желтые доски палубы.
Так вот и гоняли несколько дней на рейде Феодосии, пока малость не обвыклись новички, не научились кое-чему из древней морской службы. Потом пошли, белея парусами, вдоль низкого берега Крыма к Керченскому проливу. Свежий ветер дул, пролив проскочили быстро, а за мысом Ахиллсон даже качнуло. Але не забыть — первый раз стояла на руле. Штурвал тяжелый, двое практикантов крутят его за дубовые рукояти. И ночь была. Желто светится компас, а сбоку, в черной мгле, с перерывами, точно из последних сил, вспыхивает дальний маяк...
Вот так бы и идти на всех парусах, как неделю ходили по азовскому мелководью — западным берегом к Бердянску, оттуда на юг, к Темрюку. Да только встали возле Ачуевской косы на якорь и застряли в безветрии, в солнечном пекле.
Ау, ветер!
Шлюпка наконец приникает к борту «Омеги». Теперь можно найти тень, а еще лучше облиться из шланга. Але было сначала неловко одной среди ребят скакать в купальнике, но оказалось, все тут, на «Омеге», молодцы; никто не пристает, не напоминает, что она на судне в общем-то по крайнему исключению. Третий штурман даже каютку свою уступил, спит на палубе. Она первые только ночи маялась в духоте, потом вытащила матрас на крышу рубки. Тоже не уснешь толком, но зато можно смотреть на крупные южные звезды, висящие совсем близко — над мачтами. Аля и сейчас сказала себе: «Скорее бы ночь».
Но еще утро, еще два часа занятий до обеда — секстаном мерить высоту солнца над расплавившимся в желтое марево горизонтом. Потом морская практика. Штурман будет тыкать пальцем в снасти: «А это что? А это?» Но когда нет в ладонях рукояти весла, все это уже не страшно, даже хочется поскорее увидеть за темным стеклом секстана плоский, как медный пятак, солнечный диск, водить пальцем по строчкам таблицы логарифмов, считать.
Ребята лезут к ней в записи — проверить. Знают, у нее по астрономии вечная пятерка. И она гордо ухмыляется: все-таки превосходство...
Ночью не спит, смотрит на звезды. Они стали совсем другие, даже Большая Медведица, «ковш», который знает каждый. Дуббе, Мерак, Фекда, Алиот, Мизар, Бенетнаш — вот как они именуются, эти привычные звезды. Только одна, средняя, без названия. А неподалеку утюгом вытянулось созвездие Льва. В носике бриллиантом сияет Регул. Его первым Аля поймала в зеркальце секстана.
Она шепчет, перебирая созвездия: Арктур, Северная корона, кусочек Пегаса виден — две яркие точки. Этот квадрат Борис показывал, давно. Шли по набережной, и он вдруг показал рукой на небо. И приблизился к ней — его щека была совсем рядом, — чтобы она могла следить взглядом за его рукой.
Аля вспоминает о пролетевшем времени, и ей не верится, что столько нового вошло в ее жизнь всего за один год. Директор института водного транспорта, правда, поначалу и слушать не хотел о том, чтобы ее принять, горячо убеждал: «Что вы задумали? С третьего курса химфака уйти! Стране нужны специалисты! Мы ведь можем зачислить только на первый...» Она сказала, что согласна на первый. «И потом, вы... женщина. Штурманы, капитаны подолгу находятся в море, им трудно растить детей». Она ответила, что вопрос о детях пока не стоит. «Придется пройти матросский ценз, а это значит — тяжелая физическая работа». Она заявила, что выдержит, во всяком случае, надо попробовать. В технологическом тоже кудахтали, но тех быстро отшила: «А если бы ушла на завод? По семейным обстоятельствам?»
Вот тогда и подстерег ее Борис — уже студентку судоводительского отделения, будущего штурмана дальнего плавания. Утром подстерег возле института, за мостиком через Екатерингофку. Она опаздывала, знала, что через две минуты звонок на лекцию, и все не могла отделаться от чувства, что он специально так подгадал, чтобы не оставалось времени потолковать всерьез. Весною виделись раза три, и тоже мельком, на людях, а летом он пропадал в Крыму. И ладно бы времени в обрез, можно пропустить лекцию, целый день пропустить, если бы... Только слова его, точно эхо, повторили те, директорские, когда она просила принять. «Знаешь, море...» — сказал он, и она не дала договорить. «Да! Знаю! Вы сейчас скажете, что море хорошо с берега. И еще про пассаты, про острова Фиджи и Тромсефьорд. Что они великолепно умещаются в вашей комнате. Вам дороги только игрушки. Море — игрушка, «Кит» — игрушка. И я...»
«Ты меня не так поняла! — Он схватил ее за руку. — Подожди! Что-то не так получилось. Я пришел сказать... что ты излишне всерьез принимаешь меня... все, о чем мы говорили. Подумай, прежде чем ломать жизнь...»
Она не дослушала, убежала. И вот теперь на «Омеге», в Азовском море. Парусная практика. Странно, ей по-настоящему хотелось стать химиком. «Тебе же нравится, когда пахнет хлором», — говорил Борис. Да, нравится; вернее, нравилось. А теперь нравится вот это — мачты, звезды, зыбкий свет над компасом. Аля попробовала представить: она стоит на мостике парохода в белом кителе с нашивками, и вокруг разлита синева юга... Нет, действительно странно, как открылся вдруг желанный путь, с которого она уже не свернет.
«Я ушла с химфака, — думала Аля, — чтобы исчезла пропасть между мной и Борисом. А она расширяется каждый день. Для меня ведь все вокруг н а с т о я щ е е, я никогда бы не стала играть в морскую игру».
— Не спишь, Алевтина?
Она обернулась. Это вахтенный, Леднев, тоже из практикантов. Рад, что нашел, с кем поговорить, скоротать время.
